— Точно! — подхватил Сашка. — Карьеры, что карьеры? Завтра разнюхают про них и припрется кто-нибудь толпой, да хоть «четвертаки», и не будет у нас ни «Анабазиса», ни «Командирского», будем мы все тут вместе плескаться, как клецки в супе. А там, представляете, у каждого — свой остров. Личный! Маленький? Да пусть маленький, это даже лучше! Можно плоты построить и в гости друг к другу плавать!
Видно было, что Сашка загорелся новой идеей. А я подумал, как здорово было бы пожить на таком острове с Аленкой. Построили бы вигвам…
— Ага, острова личные им подай, раскатали губу! — ухмыльнулся Чика.
— Конечно, тебе-то уже не нужен. У тебя уже есть свой. С трупами. Один лысый, другой волосатый. С клопом! — обозлился Сашка.
— Сам ты дурак! — закричал Чика, — нет никаких островов, поняли?!
— Ах, так?! — мы с Сашкой схватили Чику и потащили его к воде.
Чика, хоть маленький и толстый, но юркий и сильный, и мы, пока с ним возились, здорово намаялись. Вокруг опять стало тихо. Чуть слышно шуршал песок, скатываясь с высоких берегов к воде. Низко, почти касаясь воды, летали стрекозы. Где-то в траве стрекотали кузнечики. Я закрыл глаза, вздохнул глубоко. Валькины слова об островах Тубуаи беспокоили меня, как обещание далеких приключений, которые неизвестно когда будут, да и будут ли вообще.
— Только вы не рассказывайте никому, — попросил Валька. Я поднял голову, посмотрел на него. Наверное, он еще хотел что-то добавить, но промолчал, лишь коротко вздохнул и перевернулся с живота на спину.
— Хорошо, Валька, — сказал Сашка. — Не скажем.
— Я, конечно, тоже не скажу, — нехотя промямлил Чика. — На фиг мне это надо, кому-то говорить. Хотя, нет, скажу! — он вскочил на ноги. — Приду к завучихе. Скажу: «Зздрасьте, Валентина Петровна! А Валька Кулешов хочет бросить школу и уехать на острова ловить рыбку и жариться на солнышке. А потом убить людоеда, запечь на костре и съесть!»
— Что ты мелешь?! — буркнул Сашка. — И вообще, брысь в сторону! Ты мне солнце загораживаешь.
— Фигня, — опять начал Чика. — Я вот в Москву хочу съездить. А то приехал тут один…
Продолжить Чика не успел, мы его перебили.
— Знаем, знаем, — хором закричали мы с Сашкой. — А все-таки он набил тебе морду!
— Не набил!
— Набил!
— Не-а! Не набил!
— Набил-набил, как миленький набил!.. — мы схватили Чику и опять потащили его к воде.
«Набил-набил, как миленький, как миленький набил»… — всю обратную дорогу эти нелепые слова запрыгнули на холку еще более нелепой мелодии и на ней гарцевали, не давая мне покоя. Я повторял этот мотив тысячи раз по пути к дому, бубнил его, слушая материно ворчание, что так поздно пришел. Я плевался этими словами в постели, поминая всех чертей, каких знал, и, кажется, мелодия мне даже снилась — это был шершавый комок, он медленно вращался у меня перед глазами, я протягивал к нему руки, он ускользал… и так до утра.
Москвича, который «побил» Чику, звали Левкой. Он приехал в наш городок вместе с родителями погостить у родственников. Мы слышали о нем, но еще не видели. Больше всех возмущался на его счет Чика. Он говорил: «Что это за пацан, который боится с нами знакомиться?!»
— Я вам говорю, он боится нас! — кричал Чика. — Знаю я этих московских, видел.
— Где это ты видел? — выпытывали мы. Мы знали, что Чика никогда в Москве не был, и предвкушали новую байку.
— А вот видел, — огрызался Чика. — Когда мы с отцом в Новосибирск ездили. Мы в аэропорту сидели, ждали самолета. С нами москвичи сидели. Тоже ждали. Так знаете, как они жрали?! И колбаску, и ветчинку, и сырок, и копченую курочку. Все двое суток жрали. Ни на минуту не останавливались. А у нас с отцом деньги закончились. Мы эти двое суток голодали. А они рядом с нами сидели и жрали. Знаю я этих москвичей!
Мы смеялись над Чикой, зная, какой он обжора. Но понимали, что они с отцом, наверное, действительно те двое суток голодали. Потому что, когда Чика голоден, ему все врагами представляются. Может быть, те москвичи разок и поели рядом, — что еще делать, когда самолет задерживают, а ты сидишь двое суток и не знаешь, куда себя деть, — но у голодного Чики эти минуты на сутки растянулись.
— Ты бы попросил курочки, — посоветовали мы Чике. — Они бы тебе дали. Что не попросил-то?
— Я что, пальцем сделан? — возмутился Чика. — Вот они у меня где, эти москвичи! — и он сжал кулак и начал тыкать его нам в нос. — Пусть только попробует выйти. Я ему покажу курочку!
В тот же день, словно подслушав Чикины угрозы, к нам подошел Левка. Одет он был не как мы, дворовая шпана, которая считала аккуратно одеваться или хорошо учиться ниже своего достоинства. Мы презирали чистюль и пятерочников. Мы между собой звали их сосунками, маменькиными сыночками, учительскими подхалимами и гнали из нашей компании, по выражению Сашки Быкова, «как Сидоровых коз». Мы не понимали, чем эти козы отличались от всех других коз, но выражение нам понравилось. И когда какой-нибудь пятерочник из класса получал очередную пятерку, мы кричали, что он получил Сидорову козу, и строили ему рожи. Единственный чистюля и пятерочник в нашей компании был Валька Кулешов. Но для нас он был как бы юродивый и в счет не шел.
На Левке была водолазка и самые настоящие джинсы. Такие джинсы мы видели только в кино. Мы ужасно завидовали тем, кто их носил, каждый из нас тайно мечтал о таких же джинсах. Но чем сильнее было желание завладеть ими, тем громче мы кричали, что джинсы — туфта на палочке, обыкновенные штаны и всё, и пусть их всякие козлы носят.
Теперь перед нами стоял наш ровесник, засунув руки в карманы этих самых «обыкновенных штанов». Мы замолчали, хоть перед этим что-то горячо обсуждали, и стали внимательно его разглядывать.
— Меня Левка зовут, — сказал приезжий пацан и улыбнулся. Мне его улыбка понравилась. Он не заискивал перед нами и не боялся, смотрел на нас спокойно и дружелюбно. В конце концов, он ничего плохого нам не сделал и вел себя так, как вел бы себя я сам, окажись я в его дворе. Я улыбнулся ему в ответ и протянул руку для пожатия. За мной пожали Левке руку Сашка и Валька Кулешов. Я видел, что он им тоже понравился. Более того, он понравился и Чике. Но не таков был характер у нашего друга, чтобы, поняв свою ошибку, он пошел на попятный. Чика демонстративно высморкался одной ноздрей и только потом протянул Левке руку.
— А меня зовут Сергей Анатольевич Чикоев, — сказал Чика и осклабился.
— Очень приятно, — ответил Левка, но руки не подал, только усмехнулся.
— А что это ты мне руки не подаешь? — стал заводиться Чика. — Брезгуешь?
— Брезгую, — сказал Левка. — Сначала сопли подотри.
— Что-о-о? — взвился Чика. — За такие слова знаешь, что бывает? В морду дают!
— Попробуй, — опять усмехнулся Левка. — Только не советую.
— И почему же ты мне не советуешь? — насторожился Чика.
— Потому что меня отец учил драться. Он мастер спорта по самбо. А ты сам учился. Я прав, пацаны?
— Мы все учились понемногу, — процитировал начитанный Сашка. — Только ты не очень тут. Не выпендривайся.
— Да я ничего, — опять улыбнулся Левка. — Он же сам начал.
— Все равно, — без всякой охоты сказал Сашка.
Видно было, что он Чику не одобряет, что ему не хочется драться, но и не вступиться за приятеля, если даже тот не прав, Сашка не может. Но Чика рассудил Сашкину поддержку по-своему. Он сорвался с места и кинулся на Левку. Тот быстро отступил в сторону, Чика пролетел мимо и зарылся носом в землю. Левка спокойно стоял и ждал нового нападения. Я заметил, что он и нас на всякий случай держит в поле зрения, наверняка ожидая нападения и с нашей стороны. Но мы продолжали сидеть где сидели и не пытались вступиться за Чику. Драка была по правилам — один на один, и наш друг сам был ее зачинщиком.
Чика вскочил на ноги и опять кинулся на Левку. Тот поймал на лету его правую руку и ловко перекинул Чику через бедро. Чика опять зарылся носом в землю.
— Может, хватит? — спросил его Левка.
— Ну, сейчас получишь! — вскинулся Чика и опять полетел к Левке.
Опытным взглядом дворового бойцовского петуха я видел, что Чика открыт сейчас для удара весь, как говорится, с потрохами. Его вела обида за поражение; Чика был в запале, даже в истерике, его бесило спокойствие противника, а истерика в драке — плохая помощница. Мысленно я уже видел, как Левка сбивает Чику точным ударом в подбородок или пинком в солнечное сплетение, и Чика валится с ног и лежит на земле без движения. В драке, увидев незащищенность соперника, я бы так и поступил. Я не любил долгих потасовок. Если была возможность разобраться быстро, бил наверняка. И сейчас я ни секунды не сомневался, что Левка нанесет решающий удар. По скучающему выражению его лица было видно, что продолжать драку он не хочет — глаз у Левки не горел, движения его были даже вялы и он чуть ли не зевал, отвечая на новые рывки Чики.
