Мать действительно часа два назад жарила котлеты. Они были уже съедены, но нюх у Чики был как у собаки, и я не удивился его словам.
— Что случилось-то? — спросил я.
— Все узнаешь. Выходи, — сказал Сашка, и они стали спускаться по лестнице. Я переобулся и выскочил следом.
Мы прошли во двор, уселись на качелях.
— Я клевое место узнал. Его никто еще не знает из пацанов. Надо его забить, — сказал Чика
— Что за место? — поинтересовался я.
— Карьеры. Далеко, правда. Километров десять, а может пятнадцать даже. Это мне Семеныч рассказал, сосед наш. Представляешь, говорит, вода чистая, классная. На том месте жила подземная. Водяная. Ее сковырнули. Она и хлынула. Хотим завтра туда пойти. Посмотреть. Семеныч говорит, там купаться можно. Нырять можно. Там карьеры глубо-о-окие. Пойдешь завтра с нами?
— А то… — сказал я.
— Не проболтайся смотри. А то… а то бить буду, понял? — Чика сунул мне под нос кулак. Я оттолкнул его руку, врезал ему чилим.
— Так, да? — стал подниматься Чика.
— Заткнитесь вы! — остановил нас Сашка. — Что как сосунки? Достали. Завтра в восемь выходим. Собираемся здесь. Пожевать возьмите. Идти далеко. Назад только вечером вернемся.
— Заметано, — крикнул Чика и вдруг свистнул в два пальца. — Валька идет! Эй, Валь-ка! Вали-ка сюда! Музыку свою не урони!
К нам подходил, улыбаясь, Валька Кулешов. В одной руке он нес футляр со скрипкой, в другой — тонкую черную папку на веревочках. Он был на голову выше всех своих сверстников. А низенького Чики — на две. Вот и теперь он навис над нами загнутым фонарным столбом. К Валькиному росту все мы давно привыкли, относились к этому спокойно, не замечали как-то. Все, кроме Чики. Он при виде Вальки суетился, задирался — подпрыгивал, чтобы сунуть Вальке кулак под нос, вставал на цыпочки, тянулся сложенными для чилима пальцами. Валька улыбался, отступал на шаг, а Чика, потеряв опору, заваливался вперед и отчаянно ругался.
Все мы очень хорошо помнили, с чего Чика начал придираться к Вальке.
Чика всегда первым выбегал в коридор после урока. Он сидел рядом с дверью, и ему это было проще всех. Особенно мы завидовали ему, когда начиналась большая перемена и вся школа гудела от топота бегущих к столовой голодных орд, — из нашего класса Чика долетал до столовой самый первый.
Валька же из парней всегда выходил последним.
После перемены они менялись местами. Первым в класс заходил Валька, а Чика плелся в последних рядах.
Вот и в тот раз Чика уже носился по коридору, а Валька только собирался выходить из класса. Но кто-то погнался за Чикой. Тот покатился обратно к дверям. На его пути оказался Кулешов. Казалось, столкновение неизбежно (и оно обещало быть пребольным). Вдруг Валька согнул руку в локте, отставил ее в сторону, и Чика пронесся у него под мышкой, даже не наклонившись. Кто видел эту картинку — схватились за животы. На Чикин позор, в этот момент мимо проходили старшеклассники. Они зашли в класс, подтащили ничего не понимающего Чику к Вальке, заставили того опять согнуть руку и толкнули Чику в образовавшийся «проем». Он опять нырнул, не наклонив головы.
— Туннель и электричка! — кричали вокруг.
— Штепсель и Тарапунька!
— Триумфальная арка!
— И Наполеон!
— Гулливер в стране лилипутов!
— Ха-ха-ха!
— Качать Дон Кихота!
— И Санчо Пансу!
— А коня!
— Кто будет конем?!
Их тормошили, хватали за бока, за руки. Валька улыбался. Чика стал красным. Он сопел, потел, пытался вырваться из круга, но его не пускали. Он уже полез к кому-то с кулаками. Но тут прозвенел звонок. Все стали расходиться.
С того случая они оказались повязаны. Если Чику видели без Вальки, ему кричали, куда он дел своего Дон Кихота. Если Вальку без Чики — где Санчо и где они потеряли своего осла, и нашли ли они свою Дульсинею?
Несколько раз Чика пытался побить Вальку. На это было так смешно смотреть, что Чику даже нарочно просили затеять с Валькой драку. Но Чика не выносил, когда над ним смеялись, и скоро оставил свои цирковые номера. Только с тех пор не упускал случая как-нибудь досадить Кулешову. Но за рост не дразнил. Потому что это сразу вызывало насмешки и в его адрес.
Теперь Чика опять принялся за старое. Но у нас было важное дело и мы с Сашкой не обратили на возню врагов-приятелей внимания. Надо было подумать, что делать, если место окажется уже занято. Например, «четвертаками». Или кем-нибудь из других микрорайонов. Не одни мы были такие умные. У них тоже мог оказаться свой Семеныч. Мы стали обсуждать такую возможность. Вальки мы не стеснялись. Мы знали, что он никому не проболтается, хоть трави его собаками, хоть иголки ему под ногти загоняй, хоть ломай ему ребра, хоть отпиливай ногу.
— Надо перцу взять, — предложил Чика.
— Зачем? — не поняли мы.
— В глаза швырять, — нахмурился он. — Можно сразу трех человек вырубить.
— Вот нас и вырубишь, — подытожил Сашка. — Всех троих. Не годится.
— Тогда отвертку. Это не нож. Если менты с ножом поймают — хана. Посадят. А отвертка… Что отвертка? Забыл в кармане.
— А зачем отвертка? — спросил я.
— Как зачем? Рукояткой в ладонь уперся. Железку между пальцами. И все. Пострашнее чем кассет будет. Рожу можно до кости пробить.
— Да фигня это все, — сказал Сашка. — Так отобьемся. Обидно, если уже заняли, вот что. Это уже их место будет. А мы — шакалы. Падаль будем жрать, вот что. Не понятно что ли?
— Понятно, — буркнули мы.
— Жалко будет. Вода чистая. И дно чистое. Семеныч говорил, ничего на дно не набросали, не то что у нас.
— Надо сходить. И все, — сказал я.
— Возьмите меня с собой, — вдруг попросил Валька. Лучше бы нам было не видеть его умоляющего взгляда. Мы с Сашкой переглянулись и потупились.
— Тю-тю-тю, — запел Чика. — Эт кто тут вякает?
— Возьмите, — опять сказал Валька. Он продолжал смотреть на нас.
— Ха!.. Слаб еще, ножки собьешь! — Чика никак не успокаивался.
— Да заткнись ты! — приказал ему Сашка. — Сейчас как врежу! Валь, далеко идти…
Валька кивнул головой, будто согласился, что — да, далеко. Поднялся. Еще раз посмотрел на нас, опять кивнул, пошел прочь.
— Ладно, Валь! Не обижайся! — крикнул я.
— Смеху-то было бы, — ухмыльнулся Чика.
— Валь, подожди! — позвал Сашка. — Да подожди ты! Иди сюда!
Мы с Чикой переглянулись. Я ему подмигнул. А он скорчил вернувшемуся Вальке Кулешову свирепую рожу.
Был уже второй час дня, а карьеров никаких впереди не предвиделось. Позже мы узнали, что Сашка перепутал дорогу и мы шли до места, как через Киев. Хорошо, что Сашка признался в этом на следующее утро, когда мы уже вернулись домой, отмылись, налопались до коликов и как следует выспались на прохладных простынях. Скажи он об этом там, на белой дороге, мы бы его похоронили. Хороша была бы у Сашки могилка — груда камешков, а наверху кеды.
Мы с Чикой представляли собой жалкое зрелище. Он, кажется, даже похудел. У него впали щеки, заострился нос и пузо уже не колыхалась, точно холодец, а висело тугое под рубашкой, как баскетбольный мяч. У меня от жары перед глазами маячила запотевшая от холода здоровенная бочка квасу. Я соорудил из футболки что-то вроде тюрбана. И, наверное, был похож на беглого раба, спасшегося из египетского плена. С каждым шагом мои ноги слушались все хуже. Они цеплялись друг за дружку, как пьяные, и все норовили подставить одна другой подсечку. Они были сами по себе. И мне не подчинялись.
Сашка все еще храбрился. Он подшучивал над нами. Говорил, что мы похожи на две ссохшиеся грымзы. Только одна побольше и покруглее. Другая — уже все.
— Что — все? — прохрипел я, но Сашка не уточнил.
И тогда Чика стал врать про рыбалку. Он всегда врал, когда ему становилось тяжело или страшно.
…Это было прошлым летом. Чика у дядьки гостил, в Целинном. Пошли они в ночное на рыбалку. С ними тетка хотела увязаться. Но они сказали, что рыбалка — не женское дело. Тетка осталась дома. И правильно, что не взяли. Рыбы наловили — жуть. Если бы не эти двое в стоге сена, ее бы даже на мотоцикле не увезли. Потому что там щука одна была — с Чику ростом. И живучая, падла. Никак не хотела умирать. Они с дядькой ей всю башку гаечным ключом разбили. А она все жила да жила…
— Представляете, если бы мы с живой щукой домой приехали? — вдохновился Чика. — Тетка бы такой визг подняла! Она живой рыбы очень боится. Как-то мы с дядькой сома привезли. Живого. Пустили его в ванну поплавать. А тетка как раз захотела помыться. Заходит, а там сом плавает. Крику было! Тетка потом за нами с ведром и веником бегала. Кричала, что хотим ее на тот свет отправить. И что мы специально это придумали — сома в ванну пустить, когда она мыться собралась. А нафига нам это было!? Вообщем, вот… Сидим мы у костра. Щука рядом лежит, пасть разевает. А тут дождь пошел. И ветер задул. Мы попробовали палатку поставить. Но ветер уже как буря стал. Палатка из рук — фи-и-ить, и улетела. А… забыл сказать. Мы же на острове были. Там клев самый лучший, дядька говорил. Он брод знал. Ничего брод, мне где-то по пояс. Вот мы и переехали его на мотоцикле. А когда буря началась, вода поднялась и уже назад не выехать. Надо на острове ночевать. А где ночевать, когда там только одно дерево и стог сена. Мы, конечно, к сену побежали. Стали его разгребать. Вдруг дядька как заорет и назад бежит к мотоциклу. Я смотрю на него и ничего понять не могу. А дядька мотоцикл заводит и кричит, чтобы я тоже к нему бежал. А я думаю — что он там увидел? Наклонился к сену. И вижу две головы. Мертвые. Эти, с головами, будто сидят, и ко мне затылками повернулись. Одна голова лысая. А у другой волосы длинные. И слиплись все. Будто он год не мылся. Но я потом уже догадался, что это кровь была. А тогда думаю — что за ерунда такая? Я ближе к головам наклонился. И вижу, по лысине какая-то фигня ползет. Круглая такая, как клоп. Только больше. А я клопов терпеть не могу. Они вонючие. Если его в руке подержать, то руки потом месяц воняют. Я думаю — гадость какая! И к дядьке пошел. А он уже мотоцикл завел и на нем сидит. Я тоже в люльку забрался. Мы через речку переехали. Тут я говорю — жалко рыбу бросать. Особенно щуку. Дядька говорит — дождемся рассвета и вернемся. Мы стали ждать рассвета. Забрались в люльку и брезентом накрылись. Дождь теперь — по боку. Подумаешь, какой-то дождичек. Мы с дядькой под брезентом согрелись. И уснули. Когда проснулись, уже солнце встало. Мы тоже встали. Подумали-подумали и решили на остров вернуться. Посмотреть, в стогу эти головы или нет. И рыбу жалко бросать было, это понятно. Мы решили, что если там эти головы еще сидят, то мы в милицию заявим. А то вдруг они нам померещились. Смеху потом не оберешься. Это все я говорил. Дядька сразу хотел в милицию ехать. Но я его убедил. А что бояться-то? Я так дядьке и сказал — не трусь, говорю, дядька. Прорвемся. Он видит, что я не боюсь, и сразу храбрым стал. Только все равно трясется. Тогда я сам за руль сел. И дядьку повез. Он мне только дорогу показывал, куда ехать. А то я брода не знал. Переехали на остров. Смотрим — костер потух и рыбы нашей нет. Вот, думаю, блин, рыбу-то сперли. Пошли мы к сену. Я впереди. Дядька за мной. Видим, стог разворочен. И ни одной головы нет. Ни лысой, ни с волосами. Мы давай вокруг стога ходить. Вдруг дядька опять орет, зовет меня. Я подбегаю. А дядька мне следы показывает. Как раз две дорожки, следы-то. Идут они прямо к воде и там исчезают. Как будто эти, из сена, встали и ушли в воду. Тогда я разделся и переплыл на другой берег. Я думал, если следы на том берегу есть, тогда все нормально. Эти двое выбрались из сена. Переплыли. И пошли дальше. Если же следов нет, то фиг его знает, что думать. Я переплыл. Следов никаких не было. Этих, значит, или течением унесло, или они потонули. Я подумал, что все-таки потонули. Потом оказалось, что я был прав. Когда мы уже в поселок вернулись, там двух утопленников нашли. В самом поселке, представляете? Кто-то их уже вытащил, а сам ушел. А этих на берегу бросили, как миленьких. Один лысый был. Другой волосатый. Наши, в общем, покойники. Только все это ерунда, что они сами из стога вышли. Они уже в сене мертвые были. Мы это с дядькой точно знаем. Что мы, жмуриков не видели, что ли… А вытащил их кто-то другой. Потому что там еще следы были. Вокруг костра были, когда нашу рыбу собирали. И на другой стороне острова были. А туда мы не ходили. Когда мы про утопленников в поселке услышали и поняли, что это наши утопленники, то решили с дядькой молчать. И никому не говорить, что мы их на острове видели. А то нам тогда было бы не отвертеться… Нам бы сказали, что мы их сами замочили, а потом в воду бросили. А потом приехали в поселок, увидели, что они по реке плавают, вытащили их на берег, а сами смылись. Попробуй тогда докажи, что ты не верблюд. Только вот что непонятно было. Если эти, не из стога, а другие, сначала лысого с волосатым замочили, а потом вернулись, чтобы их перепрятать, то, значит, они нас должны были видеть. Когда возвращались-то. Или они все это время, пока мы рыбачили, где-то рядом прятались. И все ждали, когда мы уйдем. Так вот что я думаю… Они ведь могли и нас прикокнуть. Может, даже уже хотели. Но потом не стали. Вот я и думаю… Мы рыбачили себе спокойно. И не знали, что, может, последние минуты живем. Меня, когда я это понял, аж тряхонуло всего. Вот так ходишь-ходишь, а потом — бац. И все. Ты в сене.
