— Сначала «а», потом «л» идёт следом. А сколько их — кому знать об этом? Пиши, сколько напишется. Хоть три поставь. Лишней не будет. Они там грамотные, разберутся.
— А ты неграмотная? — спросил Петька.
— Для себя грамотная, а на всех мало моей грамоты, — ответила бабушка. — Пиши, стало быть: «Обрадовали вы меня приглашеньем, а приехать я не сумею, болезнь у меня, аллергия. Приезжайте к бабке на молоко, порадуйте старую».
…Утром бабушка разбудила рано Петьку, покормила холодным завтраком и повела в лес за грибами.
Трава была в густой росе, вся сизая от её капелек. Петька хотел спать и отставал от бабушки. Она понукала его идти быстрее, а он не владел собой: и руки, и ноги, и голова двигались отдельно друг от дружки. Ноги ленились, руки прятались в карманы, а голова дремала. Но скоро вышло большое и горячее летнее солнце. Петька запрыгал по тропинке на одной ножке, обернулся и спросил:
— Бабушка, а ты говорила, что ты больная, а сама идёшь в лес.
— Такая у меня болезнь, — ответила бабушка, улыбаясь. — Грибная аллергия. Разве они отпустят куда, грибки-то! Никуда не отпустят…
Однажды дядя Прохор зашёл в Петькин дом с необычной ношей, расстроенный. За пазухой он принёс ягнёнка.
— Несчастье у нас, — сказал дядя Прохор Петькиной матери. — Три овцы пали. Чемерица в сене оказалась, отравились. Пять ягнят сиротами остались. Четырёх пристроил на выкорм, а этого вам решил подкинуть.
— Разве у меня есть время возиться с ним? — сказала Петькина мать. — Надо бы отнести, где бабки в доме. Это их занятие.
— Я думал, у вас овца окотилась, подпустит его к себе… — сказал дядя Прохор. — Может, отнесём в хлев, посмотрим?
Петька тогда ходил в первый класс. Он сидел за столом и скучал над букварём, потому что весь его прочитал до школы, а теперь мать всё равно заставляла читать и учить слоги.
— И я пойду, — сказал Петька и направился за дядей Прохором в хлев.
Овца стала бодать принесённого ягнёнка, не подпустила его к себе.
— Напрасная затея, — сказал дядя Прохор. — Придётся идти к другим. Видишь, Петро, как получается. Чужая беда никому непонятна.
— Дядя Проша, а можно, я его буду кормить? — спросил Петька.
— Ты учёбу с ним запустишь…
— Не запущу, — заверил Петька. — Я уже всё знаю.
— Если даёшь слово, то поговорим с матушкой, разрешит ли она.
…Петька выпросил себе ягнёнка, назвал его Бекой и стал приучать к молоку из бутылки.
Бека не хотел сперва пить коровье молоко. Петька раскрывал ему губы, вставлял соску и поил. Мать, помогая, сокрушалась, что навязал он ей лишние заботы. Сам не справится, придётся заменять его, а назад не отнесёшь: дядя Прохор скажет, что не сдержал обещания.
— Справлюсь, — говорил Петька. — Он, когда проголодается, сам попросит молока.
— Баран тебе попросит, — отвечала мать. — Это же не котёнок.
— Придумаю что-нибудь, — не сдавался сын.
Но придумать что-нибудь было трудно. Ягнёнок не хотел лежать на печи в тепле, в постели, нравилось ему только быть у своего воспитателя на руках.
— Связал ты теперь себя по рукам этим Бекой, — говорила мать. — И нужен он тебе?
— Развяжусь. Это он, пока маленький, на руках любит.
— А подрастёт — и на плечи сядет.
— Я его на ремешке водить буду, как щенка, — отвечал Петька.
— Не смеши народ. Кто овец на ремне водит? Вон к стаду приучай его.
* * *
Потянулись дни. Шла к концу зима. Ягнёнок подрос, но хлопот у Петьки не убавилось: лишний раз не выбраться из дома, не покататься с гор, всё с Бекой да с Бекой. Ребята уже дразнилку сочинили:
Жил-был Петька,
Жил-был Бека.
Бека скушал человека.
Из-за этого Петька подрался в школе. Он умел постоять за себя. У него дело важное, а они его дразнят…
В это время за отличную учёбу Светлана Андреевна пересадила Петьку из первого класса во второй. Дел стало совсем невпроворот. Надо было что-то придумывать. Бека уже привык брать соску сам, но бутылку приходилось держать. Чтобы освободить руки, Петька попробовал привязать бутылку с молоком к ноге и делать разом два дела: учить уроки и кормить Беку.
Ягнёнок обрадовался этой придумке, хватался за соску, вставал на коленки и пуще прежнего крутил хвостиком, а потом принимался бодать Петькину ногу.
Тогда Петька взял тулуп, накинул его на скамейку шерстью вверх, привязал под скамейку бутылку и подвёл к ней Беку. И Бека признал скамейку!
Весной Беку отправили в стадо. Весь день ягнёнок ходил с колхозной отарой, а вечером Петька забирал его домой. Но однажды Петька заигрался, не встретил Беку и шёл к дому один. Вечер был тёплый, тихий. Солнце уже село за горизонт, замолкли птицы. Петька тихонько насвистывал песенку. И вдруг услышал за собой топот. Он обернулся. На него скакал вприпрыжку Бека.
Петька не успел отскочить в сторону. Ягнёнок бухнул его так, что Петька шлёпнулся в траву.
— Бека, это же я, — проговорил Петька. — Не узнал ты меня? — Ягнёнок попятился назад и снова грозно понёсся на хозяина.
— Бека! — крикнул тот и прыгнул в канаву.
Ягнёнок перелетел через канаву, растянулся и жалобно заблеял. Петька привстал.
— Эх, глупый ты бараша, — заговорил он. — На кого же ты бросаешься? На своего хозяина!
Бека задрал, нос, поводил им, потянул воздух и снова попятился для разбега.
— Опять?! — сказал Петька, падая в канаву.
— Бе-бе, — проблеял Бека и шлёпнулся рядом с ним.
— Бека, Бека, на кого же ты нападаешь? Я тебя молоком поил. Вспомни, — причитал Петька. — Если бы знал, что ты бандитом будешь… Бе-ека.
Петька сел. Ягнёнок ткнулся ему в грудь, тяжело задышал.
— Вот видишь, как наморился, а из-за чего? Я с ребятами не могу разве поиграть? Ты один теперь привыкай ходить домой. Ты большой стал.
Петька выбрался из канавы. Ноги и руки горели от крапивы, саднила коленка. Бека выпрыгнул за хозяином, толкнул его лбом и попятился опять на разбег.
— Ну, Бека! — произнёс Петька и дал такого стрекача до дома, что Бека не догнал его своими большими прыжками и от обиды бухнул тугим бараньим лбом в дверь, растворил сени и принялся искать хозяина в доме. Петька вскочил на кровать, а Бека, встретив вдруг самого себя в зеркале, строго проблеял и с разбегу боднул зеркало.
Все это произошло так быстро, что Петька и не заметил, куда исчез баран. Лишь слышалось где-то глухое буханье, а на полу поблёскивали осколки стекла. Петька выбежал на улицу, осмотрелся. Беки не было. Он позвал мать… Беку нашли в платяном шкафу.
— Ну, вот, вот вырос наконец-то, — приговаривала мать, вытаскивая Беку из шкафа. — Сейчас к дяде Проше тебя. Он утихомирит твоё буйство. Поведём, Петюшка. Не хочет признавать хозяина, пусть на волю отправляется.
— Жалко, — проговорил Петька. — Это он обиделся на меня за то, что я его не встретил.
— Нет, не поэтому. Вырос он, большим стал, бодаться ему надо, — ответила мать. — Теперь тебе с ним не сладить.
Дядя Прохор забрал Беку в колхозную отару, а Петьке пообещал за работу выдать от колхоза премию. Только не сказал, какая будет премия и когда.
Но Петька и не думал об этом, некогда ему было забивать голову пустяками.
В старое время старики любили рассказывать разные легенды. Живёт-живёт какой-нибудь дедушка, на работу сил уже не хватает, а без дела сиднем сидеть не будешь: человеку, хоть старому, хоть малому, нельзя без дела — он и рассказывает разные истории, которые легендами называют.
Сидит дедушка где-нибудь на завалинке, возле него внуки на земле стёклышки да черепушечки выковыривают, глядят через них на свет, на солнце и дедушку заставляют полюбоваться, как в разноцветных стёклышках мир меняется, разноцветным становится. А дедушке и так всё красивым видится. Жизнь-то он прожил спешно, ни на что насмотреться за работой толком не успел.
Любуется дедушка и травкой зелёной, и цветком-одуванчиком, и бабочкой пестрокрылой, и птичкой; спешит, спешит наглядеться на всё земное, пока смерть глаза не закрыла, не смежила веки, а к нему внуки со стёклышками пристают.
— Э-эх! — вздыхает дедушка и говорит: — И что это вы мне покоя не даёте? Видел я на своём веку и красное, и зелёное, и тьму-перетьму видал…
Заговорит дедушка, и разом детишки вокруг него усаживаются много их соберётся — и вздохнут на страшном слове:
— Тьма-перетьма!
Кто посмелее, спрашивает:
— Дедушка, а в тьме-перетьме живут?
— Живут, — ответит дедушка и добавит: — Только кто живёт-то: нечисть…
Ребят страх охватывает, жмутся они к дедушке поближе, а он рассказывает:
