— Я не могу больше терять время, — говорил он. — Если вы желаете мне еще что-нибудь сообщить, я к вашим услугам. Но только предупреждаю: каждый час моего времени стоит четыре франка. Сейчас четверть первого, можете продолжать!
Было бы очень долго рассказывать о всех несчастных женщинах, со слезами умолявших его о снисхождении, о мужчинах, на коленях просивших отсрочки платежа на месяц, неделю или на несколько часов, и я упоминаю о них лишь для того, чтобы объяснить, почему я постепенно проникался к своему дяде глубоким отвращением. Однако, хоть я и видел, насколько он неумолим и безжалостен, и горячо сочувствовал его жертвам, я, к счастью, по молодости лет, не мог понять всех уловок, хитростей и подлых обманов, к каким он прибегал, ведя свои дела.
В первый же раз, когда я заметил такой явный обман, что он бросился в глаза, я не стерпел и, как увидите, дорого поплатился за свое вмешательство.
Дядя купил старинное дворянское поместье, которое он хотел целиком переделать, чтобы оно приносило побольше дохода, и по субботам к нам всегда являлись рабочие и подрядчики за деньгами.
Как-то в субботу в контору пришел мастер-каменщик и очень удивился, застав меня одного. По его словам, дядя назначил ему этот день для уплаты денег за выполненную работу. Он уселся и стал ждать.
Прошел час, второй… прошло четыре часа — дядя все не появлялся, а мастер не уходил. Наконец в восемь часов вечера дядя вернулся домой.
— А, это вы, Рафарен! Очень сожалею, но дела, дела — сами понимаете!
У моего дяди была особая манера держаться, какую я впоследствии не раз замечал у так называемых деловых людей: они стараются казаться важными, а становятся просто смешными. Вместо того чтобы поговорить с Рафареном, он стал меня расспрашивать, что произошло без него в конторе, и читать полученные письма; затем просмотрел некоторые документы, проверил мою работу и, потратив на все эти дела больше получаса, обратился наконец к ожидавшему его мастеру:
— Чего же вы хотите от меня, милейший?
— Вы обещали сегодня уплатить по счету.
— Это верно, но у меня, к сожалению, нет денег.
— Завтра день платежа рабочим, а кроме того, я еще должен заплатить тысячу франков по векселю одному из ваших коллег, который меня сильно допекает. Вот уже шесть месяцев, как вы меня водите за нос, а сегодня вы обещали уплатить, и я поверил вашему слову…
— Слово! Какое слово! — перебил его дядя. — Разве я сказал вам: даю честное слово уплатить в эту субботу? Ведь нет? Значит, я просто заметил мимоходом: «Заходите в субботу, я вам заплачу». А такие слова ни к чему не обязывают. Видите ли, Рафарен, слово слову рознь — никогда этого не забывайте!
— Вот как! А я и не знал… Что ж, извините, я человек простой… Когда я говорю, что заплачу в субботу, я и плачу в субботу.
— А если вы не можете заплатить?
— Если я обещаю — значит, я могу. Вот потому-то я вас и беспокою. Я обещал уплатить свой долг, и, если я этого не сделаю, мой кредитор подаст ко взысканию.
Рафарен стал подробно объяснять свое положение. Он взял взаймы, рассчитывая на то, что дядя заплатит ему за работу, и, если завтра он не внесет денег по векселю, в понедельник судебный пристав опишет его имущество. Жена его при смерти, и это ее просто убьет.
Но на все доводы мастера дядя твердил одно:
— Нет у меня денег, любезный, нет ни копейки! Не могу же я украсть, чтобы расплатиться с вами! А если вы подадите на меня в суд, то получите деньги только через год…
Дней пять назад я присутствовал при разговоре дяди с другим судебным приставом и слышал, как дядя советовал своему приятелю довести дело «до крайности». Хотя я еще не подозревал всей правды, которую понял позднее, то есть что кредитором Рафарена был сам дядюшка, его странное поведение показалось мне подозрительным. Я почувствовал, что, даже рискуя вызвать неудовольствие дяди, должен помочь несчастному подрядчику, и решил вмешаться в это дело. Когда дядя в десятый раз повторил: «Если бы у меня были деньги, я бы вам, конечно, заплатил», — я громко сказал:
— Деньги есть, я сегодня получил.
Едва я произнес эти слова, как дядя под столом так сильно стукнул меня ногой, что я покачнулся и, чуть не слетев со стула, ударился лицом об стол.
— Что с тобой, Мой мальчик? — спросил дядя, вставая.
Затем подошел ко мне и изо всех сил ущипнул меня за руку.
— До чего неловок этот дурачок! — продолжал он, обращаясь к Рафарену.
Рафарен не видел, как дядя ударил меня ногой и как ущипнул за руку, а потому глядел на меня с большим удивлением. Он решил, что дядя просто ищет предлога, чтобы переменить разговор, и вновь обратился к беспокоившему его вопросу.
— Если деньги у вас есть, то… — начал он. Я был возмущен до глубины души.
— Вот деньги! — закричал я и вытащил банковые билеты из того ящика, где они лежали.
Оба разом потянулись за ними, но дядя был проворнее Рафарена и выхватил пачку денег из моих рук.
— Послушайте, Рафарен, — сказал он, немного помолчав. — Я хочу сделать для вас все, что в моих силах, и доказать, что я честнее и великодушнее, чем обо мне говорят. Здесь три тысячи франков, я должен был получить их завтра и уплатить долг чести. Если я не заплачу, — а теперь я не смогу этого сделать, так как такой суммы к завтрашнему дню, конечно, не достану, — я буду обесчещен. И все же я их вам отдаю. Пишите расписку в том, что получили от меня нее сполна, и денежки ваши.
Я думал, что Рафарен, не помня себя от радости, бросится на шею дяде, который оказался вовсе не таким скверным, как можно было подумать, но ничего подобного не случилось.
— Сполна?! — воскликнул он. — Но ведь вы должны мне по счету больше четырех тысяч франков!
— Ну так что же?
— А вы снизили все расценки и уменьшили счет до трех тысяч. Эх, господин Кальбри!
— Стало быть, вы не желаете получить эти три тысячи? Премного вам благодарен, мой милый, они мне очень пригодятся. Я ведь только хотел выручить вас.
Рафарен снова начал все объяснять и просить дядю, но, видя, что тот неумолим, взял счет и расписался на нем.
— Давайте деньги, — сказал он глухим голосом.
— Получите, — ответил дядя.
Мастер встал и, надевая шапку, сказал:
— Господин Кальбри, уж лучше оставаться бедняком, как я, чем богатеть таким путем, как вы.
Дядя позеленел, губы у него задрожали, но он быстро овладел собой и насмешливо ответил:
— Кому что нравится.
Потом, улыбаясь, точно Рафарен был его лучшим другом, он проводил мастера до самого выхода.
Но, как только дверь за ним захлопнулась, выражение дядиного лица сразу изменилось, и не успел я сообразить, в чем дело, как получил такую пощечину, что свалился со стула на пол.
— Теперь я разделаюсь с тобой! — заорал он. — Я уверен, что ты заговорил о деньгах нарочно, негодяй! Ты прекрасно знал, что делал.
Мне было страшно больно, но я не лишился сознания и жаждал отомстить своему мучителю.
— Да, нарочно, — ответил я.
Дядя хотел броситься на меня, но я понял его намерение, юркнул под стол и выскочил с другой стороны, так что стол оказался между нами.
Увидев, что я от него ускользнул, дядя в ярости схватил со стола огромный том свода законов и с размаху запустил им в меня. Я кубарем покатился по земле, стукнулся головой о какой-то угол, почти лишился чувств и не мог сразу подняться.
Я привстал, держась за стену и обливаясь кровью, но дядя спокойно смотрел на меня и не сделал ни одного движения, чтобы мне помочь.
— Ступай умойся, паршивец, — сказал он, — и запомни хорошенько, что значит вмешиваться в мои дела! Если ты попробуешь сунуть в них свой нос еще раз, я тебя убью!
— Я хочу уехать.
— Куда это?
— К маме.
— Вот как? Ну так успокойся — никуда ты не поедешь! Не забудь, что ты обязан прослужить у меня пять лет, а я вовсе не желаю отказываться от своих прав. «Хочу к маме, хочу к маме, хочу к маме!» Дуралей ты эдакий!
Уже давно у меня родилась мысль, которая возвращалась ко мне всякий раз, как я был голоден или дядя особенно скверно обращался со мной, а случалось это ежедневно. Я мечтал убежать из Доля, добраться до Гавра и пуститься в плавание. Во время частых отлучек дяди я развлекался тем, что намечал маршрут по большой карте Нормандии, висевшей на лестнице. Не имея настоящего циркуля, я соорудил себе из дерева самодельный и измерял им расстояния, как научил меня господин Биорель. Из Доля через Понторсон я дойду до Авранша, там переночую. Из Авранша в Вилье-Бокаж, затем в Каэн-Дозюлэ и через Пон-Левэк в Гонфлер. Это займет неделю — не больше. Фунт хлеба стоил тогда три су; следовательно, если бы я мог скопить двадцать четыре су, я бы дорогой не умер с голода. Но откуда взять столько денег — целых двадцать четыре су? Я становился в тупик перед этим непреодолимым препятствием.
