— Ничего, пройдет, товарищ мичман, — все больше воодушевлялся Володька. — Может, забинтовать?
— Давай, действуй, — согласился Довгань.
Володька с готовностью полез в карман, где у него хранился индивидуальный пакет, осторожно перевязал мичмана.
— Готово. — Удовлетворенный своей работой Володька поднялся и вытер лоб.
— Теперь заживет, рука, видать, у тебя легкая, — повеселел Довгань и кивнул на дымки, вьющиеся над двигателем: — Твоя работа?
— Моя, — скромно подтвердил Володька. — Бушлатом я это.
А про себя подумал: «Пропала одежка». И бросил горестный взгляд на валявшийся рядом лоскут сукна, в котором не осталось никаких признаков форменной одежды. Из всех предметов флотской формы больше всего Володька полюбил бушлат. И еще — бескозырку. Гордился тем, что имеет право носить их. И вот — такая потеря.
— Пойдем. — Довгань вдруг рывком поднялся и, пошатываясь, зашагал в кормовую часть отсека. — Сухову надо помочь.
Юнга послушно пошел за мичманом.
Из-за кормовой переборки доносились стуки, плеск, какие-то выкрики. Сквозь лаз в переборке, там, куда уходил гребной вал, сверкали водяные блики. Вода еще не переливалась через комингс — порог машинного отделения, но накопилось ее довольно много.
Только теперь Володька догадался, что там происходит. И почему около потерявшего сознание мичмана никого не оказалось. Машинисты заделывали пробоины в подводной части корпуса.
— Как дела, Сухов? — спросил Довгань, заглянув в лаз.
— Порядок, — глухо отозвался из глубины отсека Сухов. — Заканчиваем.
— Помощь требуется?
— Управимся сами.
Через минуту Довгань докладывал командиру по телефону:
— Осколками пробило корпус в трех местах, загорелся левый двигатель. Все повреждения устранены.
— Почему молчали? — сердито спросил Приходько.
— Да тут… — Довгань замялся. — Такое дело… Немного стукнуло меня. Спасибо юнге, вовремя подоспел. Пожар погасил и мне помог.
— Он у вас? — В голосе командира прозвучала озабоченность.
— Здесь. — Довгань по-свойски подмигнул Володьке. — Геройский парень, прямо к награде можно представлять.
— Добро, подумаем… после. — Приходько не был расположен распространяться на эту тему. — А сейчас скажите: ход можете дать?
— Можем, — уверенно ответил Довгань.
Вскоре «Галс» продолжил траление. Повреждения, полученные при взрыве мины в трале, не помешали выполнению боевой задачи. К вечеру фарватер к острову Лавенсари был снова открыт для плавания. Уже в ближайшую ночь по нему прошла подводная лодка: она направлялась в Балтийское море, на вражеские коммуникации. Были проведены две баржи с боеприпасами для островных гарнизонов.
«Галс» к этому времени находился уже в базе. Уставшие, но довольные своей работой моряки оживленно обсуждали итоги только что закончившегося похода. Героем дня оказался юнга Чистяков.
Костя Слизков с присущей ему горячностью высказался так:
— Все, амба, Володя. Теперь ты настоящий моряк, отважный балтиец!
Как всегда, бравый минер говорил с некоторым преувеличением. И как бы с подковыркой. Но ничего обидного в этом не было.
Но особенно Володьке было приятно, что у него наладились отношения с мичманом Довганем. Отныне, встречая юнгу, механик не хмурился и не отворачивался, а приветливо улыбался. И при случае приглашал:
— Заходи, Володя, к нам в машинное, рады будем. Ты теперь вроде бы наш побратим. Добрые дела у моряков не забываются.
— Спасибо, товарищ мичман, — стараясь не выдать волнения, отвечал Володька. — Обязательно зайду.
И на самом деле заходил, частенько гостевал у машинистов, особенно в холодную пору. Один и вместе с Корытовым, у которого с машинистами была давняя дружба.
В течение летней кампании «Галс» много раз выходил в море на борьбу с минной опасностью. И нередко на ходовом мостике за штурвалом нес вахту юнга Чистяков. В новой форме, с медалью Нахимова на груди. Ожоги и ссадины, полученные им в схватке с пожаром, зажили. Командир хотел тогда на несколько дней отправить юнгу в санчасть, но Володька наотрез отказался покинуть борт корабля.
И всем стало ясно, что отныне он полноценный член команды. «Галс» для него стал родным домом. И юнгу теперь от матросской семьи не оторвать. Ведь в такой семье ему не страшны были никакие тревоги.
Ночь выдалась беспокойная и трудная. Несколько раз мерное тиканье метронома в репродукторе прерывалось сигналами воздушной тревоги. Немецкие бомбардировщики летели к Кронштадту со стороны Ораниенбаума. Еще над заливом их схватывали цепкие лучи прожекторов, начинали обстреливать зенитки. Некоторые самолеты загорались, падали в море или поворачивали обратно. Отдельным удавалось прорваться. И тогда на городские кварталы обрушивались бомбы — крупные и мелкие, фугасные и зажигательные.
Особенно яростным оказался последний налет — часа в четыре ночи.
Быстрее всех вскочил Федя Столяров. Еще и соседей успел растормошить.
— Юлий! Левка! — повелительно крикнул он Ворожилову и Морозову, прикорнувшим на соседнем диване. — Вставайте, тревога!
— Опять? — простонал Юлий. Он поспешно нахлобучил шапку и, застегивая на ходу пальто, побежал следом за Федей.
От подвала, служившего бомбоубежищем, до чердака было восемь лестничных пролетов. Ребята одолели их на одном дыхании, перескакивая через две ступеньки. У чердачного окна, перед тем как вылезти на крышу, на мгновение замерли.
Лева раскачивался медленнее. Он молча посидел на диване, протер кулаком глаза, нехотя всунул ноги в стоптанные сапоги. И, шмыгнув носом, поплелся наверх, позевывая и прикрывая рот шапкой, которую нес в руке.
До крыши он добрался в самый разгар событий.
Два «юнкерса» пролетели над центром города. С пронзительным свистом упали тяжелые фугаски. Одна взорвалась во дворе соседнего дома. Рухнула стена, зазвенели разбитые стекла. Горячая воздушная волна обдала мальчишек пороховой гарью.
— Ребята, там же Леня Стахов! — простонал Лева и упавшим голосом добавил: — Был…
Пост Лени находился в подъезде рухнувшего дома. Вместе с ним дежурили несколько женщин.
Лева метнулся к слуховому окну, но его остановил строгий окрик:
— Куда? Назад! — Федя схватил Леву за рукав, торопливо объяснил: — Нельзя уходить, надо быть здесь. — И мягче: — Ему уже не поможешь.
Леня Стахов был их одноклассником. С Левой они дружили и лишь случайно попали на дежурство в разные группы.
Лева склонил голову. Его съежившаяся фигура подрагивала от всхлипываний.
Подошел Юлий, положил руку на Левино плечо.
— Не плачь, — сказал тихо. — Слезами горю не поможешь.
— Жалко, — всхлипнул Лева и вытер нос засаленным рукавом своего старенького пальто.
— Мы отомстим за него, — сказал Федя.
— За всех погибших расплатимся с фашистами, — добавил Юлий.
Словно клятву дали.
Ребята знали: у Юлия недавно погиб в бою отец — полковник Ворожилов Андрей Тимофеевич. Он командовал десантом балтийцев, высадившихся в петергофский парк осенью сорок первого.
По крыше огненным градом ударили «зажигалки». Несколько штук пробили кровлю. Зловеще шипя, бомбы рассыпались по чердаку, выплевывая струи раскаленного термита.
— За дело, ребята! — спохватился Федя и, выставив перед собой железные щипцы, кинулся к ближайшей «зажигалке».
— Оставайся здесь! — крикнул Юлий Леве. — Я на крышу!
На крыше было опаснее.
У печной трубы неистово плясала «зажигалка». Юлий подцепил ее щипцами и, держа на вытянутых руках, подтащил к краю и сбросил вниз, на мостовую.
Сразу осмотрелся: нет ли еще? В разных концах города стреляли зенитки, особенно часто — в районе гавани, где стояли боевые корабли.
В сполохах огней мелькал купол Морского собора. Стальным блеском отразилась вода в канале.
«А это что?» Тревожный вопрос самому себе заставил насторожиться. Неподалеку вверх взметнулась красная ракета. Она прочертила дугу в сторону Морского завода и погасла так же внезапно, как появилась.
За ней — вторая.
Неужели сигнал? Как поступить?
Надо запомнить место!
Он до рези в глазах вглядывался в ночную темень, но больше ничего подозрительного не заметил.
Бой постепенно затихал.
Возвратившись на чердак, Юлий поделился своими наблюдениями с Федей и Левой.
— Непонятная иллюминация, — задумался Федя. — А может, показалось тебе? Всякого много сверкало. Может, это трассирующий снаряд был? Ну, который светится, когда летит.
Федя любил точность и ясность.
