Александр Воронцов - Юнгаши

На помощь «сорок первому» пришел «сороковой». Оба катера часто меняли курс и скорость, то приближались к противнику, то удалялись от него, держались в наиболее выгодной позиции. И ни на секунду не прекращали губительного огня.

Им потребовалось всего несколько минут. Вражеский корабль накренился, зачерпнул бортом и быстро ушел под воду, увлекая с собой всех, кто на нем находился.

Ко второму десантному кораблю, который успел отойти от места боя, приближались осторожнее. В любой момент охотники готовы были обрушить на противника всю свою огневую мощь.

Однако на этот раз огня не потребовалось.

При подходе катеров фашистский флаг на мачте супостата быстро был спущен, на смену ему взвился белый. Солдаты, находившиеся на палубе, стали поднимать руки, в которых белели носовые платочки: «Сдаемся!»

— Вот и договорились, — сказал Васильев, довольный таким поворотом событий. — Уланчик, семафор «сороковому»: «Держать корабль противника под прицелом, я буду принимать оружие и пленных».

Пока Коля передавал сигнал, катер подошел вплотную к борту немецкого корабля. Солдаты там все еще стояли с поднятыми руками. На бледных лицах — смятение и страх.

«Так вот какие они… — Коля впервые видел так близко ненавистных ему врагов. — Разрушали, грабили, убивали, а теперь боятся расплаты…» Как-то не верилось, что эти смирные и такие покорные сейчас люди могли причинить столько зла. Конечно, жалости к ним он не испытывал. Однако не было и чувства мести. Было удовлетворение: враг повержен, и ему, ленинградскому мальчишке, довелось участвовать в этом…

Сдавались гитлеровские вояки быстро и безропотно. На палубу советского охотника со звоном и стуком падали ручные пулеметы, автоматы, винтовки, парабеллумы и браунинги.

Комендоры во главе с Ярковым и Щербаковым едва успевали принимать трофеи.

«Кто на корабле старший?» — громко спросил Васильев.

После секундного замешательства из толпы немцев, почтительно расступившейся, выдвинулся вперед высокий, аскетически худой человек в легкой шинели с витыми генеральскими погонами, в фуражке со вздернутой тульей. Он нехотя, несколько небрежно бросил к козырьку ладонь и остановился в выжидательной позе. Тонкие посиневшие губы его были плотно сжаты.

— Ого, генерал! — не удержался от восклицания Рамзин. Он все еще стоял на сигнальной площадке с карабином на изготовку. — Всю войну мечтал взять в плен такую птицу.

— Решил по Балтике в Швецию прокатиться, — с язвительной усмешкой заметил Семенов, — да не вышло.

Боцман уже отошел от своего пулемета и по-хозяйски распоряжался на верхней палубе.

Коля с любопытством рассматривал вражеского генерала и чувствовал, как в нем поднимается брезгливое отвращение…

«Генерала прошу пройти на катер, — распорядился Васильев. Подождав, пока тот неуклюже перебрался на палубу охотника, добавил: — Кораблю, не спуская белого флага, следовать в Либаву. Мы будем сопровождать».

К вечеру на Балтике разыгрался шторм. Порывистый ветер и огромные волны нещадно трепали необычный конвой — два немецких корабля с белыми флагами на мачтах и два сопровождающих их советских морских охотника. Особенно доставалось катерам. Их буквально перекидывало с борта на борт, то поднимало на высокие гребни, то бросало вниз, в расщелины водных пропастей.

Юнга Коля Уланов несколько раз становился на сигнальную вахту. Было трудно удержаться на ногах. Чтобы не смыло волной за борт, приходилось привязываться. Горько-соленая вода струйками стекала по лицу, по рукам и, несмотря на защитную одежду, проникала к телу, холодила кожу. А главное — в этой неимоверной круговерти нужно было вести бдительное наблюдение, не упустить из вида ни один корабль.

Иногда сквозь шум бури до него доносился голос командира:

«Доложи обстановку, Уланчик!»

— Горизонт чист! — бодро докладывал Коля, стараясь в темноте разглядеть фигуру капитан-лейтенанта Васильева.

И эхом отзывалось в душе: «Все в порядке! Я вернусь, мама…»

На северо-востоке просвечивала узкая полоска зари, когда впереди, прямо по курсу, замелькали огни либавского порта.

Над родной землей занималось утро первого дня мирной жизни.