— Колька Кольцов? — удивился тот, который был рядом. — Тогда пусть встает. Я не знал, я тогда был в изоляторе, когда он штурмовал мачту.
* * *
У нас в отряде была противная девчонка. Она всех передразнивала и целый день приставала к Свете. Ее звали Ленка.
Мы шли строем к соседнему лагерю играть в футбол и разговаривали со Светой про домашнюю жизнь. А сзади шла Ленка и влезала в наш разговор.
— А по Барри я как соскучилась! — сказала Света.
— Врешь ты все. И собаки у тебя нету этой… серебрена, — опять влезла Ленка.
— Не серебран, а сенбернар, — поправила Света.
— Все равно врешь, целый день с утра до вечера рассказываешь, рассказываешь.
— А я не тебе рассказываю.
— А ты не ври. Врунья ты, вот кто. Барри какого-то выдумала.
Я все хотел повернуться и сказать, что Барри есть и Света не выдумывает ничего, но молчал, потому что они спорили сзади меня и это был не мой разговор.
— Коля знает, он подтвердит, — вдруг проговорила сама Света. — Правда же, Коля?
— Правда, — сказал я. — Есть Барри. Вот такая огромная собака, сенбернар. Собаке из этой породы даже памятник во Франции поставили, в Париже.
— А ты-то откуда знаешь? — спросила Ленка. — Ты ей слуга, что ли, — все за ней повторять.
— Мы рядом живем, поняла? — ответила Света. — А Барри еще на вокзале был, провожал меня, вместе с папой.
— И не рядом. Если бы рядом — вы бы в одной школе учились, а так — в разных. Я все слышала, как вы про свои школы говорили.
— Не рядом, а близко, — поправил я. — Меня Барри даже из озера вытащил. Я чуть не утонул, а он — вытащил.
И хоть все было тогда по-другому — Барри, наоборот, меня толкнул в озеро, — но Ленка сразу поверила и перестала спорить.
* * *
В этот день наш первый отряд был в походе, и мы играли в футбол против старших ребят из чужого лагеря. Но мы держались крепко.
Я был в защите.
Они думали, что будут бегать быстрее нас и наколотят нам голов.
Но у нас на воротах стоял Евдокимов. Он ловил любой мяч, кувыркался, взлетал, падал, и счет оставался 0:0. Мы тоже гонялись изо всех сил, хорошо еще — солнце светило в глаза не нам, а команде чужого лагеря. Во втором тайме мы поменялись воротами, но солнце было уже сбоку.
Под конец мы здорово устали, и вражеская команда тоже устала.
Но тут Корнилов крикнул нам:
— Вперед! Идет последняя минута, вколотим дылдам гол!
И мы повели мяч. Мы бросились в атаку все, оставалась последняя минута. Мы были уже у вражеских ворот и уже ударили по воротам. Но мяч отлетел от штанги, и чужая команда перебросила его на нашу половину поля.
Я бросился изо всех сил к мячу. И так получилось, что мяч прикатился прямо ко мне. Я держал мяч, но меня окружали только враги, они плотно обступили меня. И я решил отдать мяч Евдокимову. Я ударил по мячу так, чтобы перебросить его через головы врагов. Но мяч полетел неожиданно совсем в другую сторону, не туда, где стоял Евдокимов в боевой готовности. Я еще надеялся, что мяч от штанги отскочит. Но он пролетел мимо Евдокимова и влетел в наши собственные ворота. И сразу судья просигналил о конце игры.
— Гол! Гол! — закричали наши враги.
Они хлопали в ладоши и обнимали друг друга.
— Не считается, — пробовал спорить наш капитан Корнилов. — Мяч полетел в ворота, когда игра уже кончилась!
Но его никто не слушал, даже наши болельщики.
Так получилось, что в последнюю секунду матча я забил гол своей родной команде.
Я шел опустив голову и ни с кем не хотел разговаривать.
— Ему бы только по столбам лазать, — сказали сзади меня. — Обезьяна. У него, наверно, хвост растет.
— Ты, обезьяна! — крикнули мне. — Ты что, ослеп, когда по своим воротам бил?
И тут вдруг за меня заступился Корнилов.
— А сам-то ты — всю игру ходил как инвалид, — сказал он. — Кольку будешь дразнить — во тебе будет.
А мне стыдно было даже идти вместе со всеми.
* * *
Три человека из нашего отряда играли в ножички.
Я к ним подошел, чтобы они меня тоже приняли.
Но один сказал:
— Ты иди, для чужой команды голы забивай.
— А чего он? — спросил другой.
— Он гол забил в наши ворота.
Но я уже не слушал их разговор, а пошел в лес.
В лесу я наткнулся на Евдокимова. Он тоже ходил один среди деревьев.
— Ты? — спросил он и как будто испугался.
— Я так, хожу просто, — сказал я.
Евдокимов вдруг плюнул, и слюна оказалась красной.
— Видал? — спросил он.
— Кровь?
— Кровь. Ничего, я ему тоже нос разбил. Из первого отряда, такой длинный, его в поход не взяли, он и ходит.
— Из первого отряда?
— Из первого. Я ему говорю: не считается твой гол, а он говорит — считается.
— Я нечаянно, — сказал я, — я хотел тебе отдать.
— Да я знаю. Я сам в прошлом году два гола в свои ворота забил, когда стоял в нападении. Я после игры знаешь что сделал? К штанге подошел — и как дал по ней головой. Во был синяк! Чтоб все видели, что я себя сам казню.
— Может, мне тоже дать головой, а? — посоветовался я.
— Не надо. Через три дня будем снова играть, ты и докажешь.
* * *
На спортивной площадке по буму ходила Ленка.
Я хотел у нее спросить, где Света, но она вдруг сама меня позвала:
— Что, свою Светочку ищешь?
— Она не моя, — сказал я.
Я подумал, что Ленка сейчас спустится с бума, тогда на это бревно заберусь я. Я давно хотел побегать по нему, потренироваться.
— Ты у нее слуга, что ли? — спросила Ленка.
— У кого?
— У Светочки. Что она скажет, то ты и подтверждаешь.
— Не слуга.
— Значит, раб, да? — И Ленка захихикала. — Ты с ней дружишь, что ли? Ну и подружку нашел. — Она захихикала еще противнее. — Ну и подружку.
— Ничего я с ней не дружу, — сказал я. — Очень она мне нужна. Мы живем близко, поняла?
Я так сказал — и в ту же минуту увидел, что от фанерных щитов к нам подходит Света.
И я уже по ее лицу понял, что она услышала наш разговор.
Она прошла мимо нас, как будто меня не заметила, будто я тут не стоял около бума.
Она уже уходила, и я вдруг крикнул:
— Света, подожди!
Но она даже не повернулась. Только пожала плечами и пошла дальше.
Мы строились на ужин. Я всегда стоял в строю рядом со Светой.
Но теперь она отвернулась от меня и отошла в сторону.
Я пошел вместе с Евдокимовым, а она — с Ленкой.
И весь следующий день Света ходила вместе с Ленкой.
Мы были на озере, я к ним подошел, но Ленка сразу повернулась ко мне и сказала:
— Ты чего около нас ходишь? Мы с тобой не разговариваем, ясно?
— Ясно, — ответил я и отошел.
А Ленка сразу начала рассказывать о чем-то Свете и громко хохотать. У нее был такой противный голос, что я не мог его слушать и заткнул уши.
* * *
На стене дачи кто-то написал мелом: «Светка дура». Может, про другую Свету, у нас в отряде было три Светы. Я как раз остановился около этого места — искал, чем бы стереть, чтобы Ленка не говорила, будто я написал.
И в это время, как будто специально она подстерегала, прошла Ленка. Она прочитала надпись и сказала:
— Все Свете расскажу.
— Ну и рассказывай, подумаешь, — сказал я.
— Ну и расскажу. И пионервожатому тоже скажу.
Я не стал ей ничего доказывать. Она бы все равно не поверила. Я уже давно заметил, что можешь сколько угодно доказывать, но если тебе не хотят верить, то даже не будут слушать твои доказательства.
* * *
Я получил сразу два письма.
Одно было из Москвы — от папы.
Папа написал, что новый свой проект он сдал, но это детский лепет по сравнению с той идеей, которая пришла сейчас ему в голову. Они сидят с Татьяной Филипповной дни и ночи и делают предварительные расчеты. На днях они возвращаются в Ленинград и приедут ко мне в лагерь.
И внизу была приписка — привет от Татьяны Филипповны. И еще лежали две переводные картинки: на одной — танки, на другой — корабль.
Я письмо спрятал в карман и несколько раз его вынимал, снова перечитывал. А картинки подарил Игорьку. Он им обрадовался и пошел сразу переводить.
Другое письмо было даже без конверта — это была открытка от мамы. На открытке — красивые горы с подвесной дорогой.
Мама писала, что она всю неделю тренировалась в своем альпинистском лагере и отправляется на восхождение, а когда спустится, то сразу полетит домой и возьмет меня. «Пожалуйста, не скучай, не очень дерись и больше ешь», — писала мама в конце.
* * *
В первой смене это было последнее воскресенье. И хотя не родительский день, но родители все равно приехали.
А я заметил, что если притворяться, думать, что никого не ждешь, не очень-то и надеяться, то тогда уж обязательно кто-нибудь приедет. И я специально с утра так думал: «А мне все равно: приедут — не приедут».
