— Побудь здесь до моего прихода и отдохни, — сказал он, — не бойся, я вернусь.
Когда затихли тяжелые шаги Витали, спускавшегося по лестнице, мальчик обернулся ко мне.
— Ты итальянец? — спросил он по-итальянски.
Я немного знал этот язык, но мне еще трудно было говорить на нем.
— Нет, — ответил я по-французски.
— Ах, как жаль! — воскликнул он. — Мне бы хотелось, чтобы ты был итальянцем, тогда ты рассказал бы мне о моей родине. Но для тебя лучше, что ты француз.
— Почему же?
— Потому что, если бы ты. был итальянец, то, наверное, поступил бы к синьору Гарофоли. А жить у него очень плохо.
— Он злой? — спросил я.
Мальчик ничего не ответил на этот прямой вопрос, но взгляд его был очень красноречив. Он повернулся и направился к громадной печи, в дальний конец комнаты. Здесь на огне стоял большой чугун, прикрытый крышкой с узкой трубкой, из которой выбивал пар. Я с удивлением заметил, что чугун был заперт на замок.
— Зачем же он заперт? — спросил я.
— Чтобы я не мог отлить бульона. Я должен варить суп, но хозяин не доверяет мне.
Я не мог удержаться от улыбки.
— Ты смеешься, — грустно сказал мальчик, — ты, должно быть, считаешь меня обжорой. На моем месте и ты был бы такой же. Я не обжора, но ужасно голоден, а от запаха супа голод мой становится еще мучительнее.
— Значит, Гарофоли морит вас голодом?
— Если ты поступишь к нему, то узнаешь, что можно и, не умирая с голода, мучиться от него. Нас он наказывает голодом.
— Наказывает голодом?
— Да. Если хочешь знать, я расскажу тебе, что делает наш хозяин. Он набрал в Италии двенадцать мальчиков, не имеющих родителей, или таких, у которых родители были очень бедны, и привез нас в Париж. Здесь наиболее сильных и здоровых он отдал в ученики печникам и трубочистам, а других стал посылать на улицу добывать деньги. Мне Гарофоли дал двух белых мышек и велел показывать их прохожим и приносить ему по тридцати су в день. «За каждое недостающее су, — сказал он, — ты будешь получать удар палкой». Я старался изо всех сил, но редко удавалось мне приносить все деньги. А когда Гарофоли увидал что удары не помогают, он сказал: «за каждое недостающее су у тебя будет одной картофелиной меньше за ужином». И он стал морить меня голодом. Я ужасно исхудал и так ослабел, что едва держался на ногах. Тогда прохожие стали жалеть меня, несмотря на то, что я урод. Денег я получал мало, но мне часто давали то кусок хлеба, то тарелку супа. Это было хорошее время! Остаться без ужина мне было не страшно, если перепадало что-нибудь днем. Но раз Гарофоли увидал, как торговка зеленью кормила меня супом, и понял, почему я не жаловался на голод. Тогда он решил не выпускать меня на улицу, а велел убирать комнату, мыть посуду и варить суп. А чтобы я не мог попробовать супа, придумал запирать чугун на замок. Каждое утро, перед уходом, он кладет в него мясо и кореньев и запирает его. Суп варится, я чувствую его запах, но взять не могу, потому что труба очень узенькая. И теперь я очень похудел и ослабел. Запах супа ведь не накормит, от него еще больше хочется есть… Однако, довольно болтовни! Скоро придет Гарофоли, а у меня еще ничего не готово…
И он, ковыляя, принес тарелки и стал расставлять на столе приборы.
В это время дверь отворилась и вошел мальчик. Под мышкой он держал скрипку, а в руке полено. Вслед за ним начали сходиться и другие мальчики. Каждый нес что-нибудь: арфу, скрипку, флейту, клетку с белыми мышами или морскими свинками.
Наконец, на лестнице послышались тяжелые шаги, и я почувствовал, что это идет Гарофоли. Через минуту в комнату вошел низенький человек с злым лицом и нетвердой походкой. Он был в сером пальто. Войдя, он тотчас же взглянул на меня. Я весь похолодел.
— Что это за фигура? — спросил он, указывая на меня.
Мальчик, который разговаривал со мной и которого, как Я потом узнал, звали Маттиа, объяснил ему, что меня привел Витали, обещавший скоро зайти.
— А, значит, Витали в Париже! — сказал Гарофоли.
— Что же ему нужно от меня?
— Не знаю, он не сказал, — ответил Маттиа.
— Я говорю не с тобой, а с ним, — сказал Гарофоли, показывая на меня.
— Синьор Витали скоро придет и сам объяснит вам, — ответил я, не решаясь сказать правду.
— Ого! Ты умеешь держать язык за зубами, — сказал Гарофоли. — Ты не итальянец?
— Нет, я француз.
— Ну-с, теперь подведем счет, мои ангелочки, — сказал Гарофоли, закурив трубку. — Маттиа, счетную книгу!
Маттиа в то же мгновение подал растрепанную тетрадь. Гарофоли подозвал знаком одного из мальчиков.
— Вчера ты остался мне должен одно су и обещал отдать его сегодня. Сколько ты принес? — обратился он к нему.
Мальчик покраснел до ушей.
— У меня опять недостает одного су, — робко проговорил он.
— Значит, теперь уже не хватает двух? Как же ты смел не принести всего?
— Я не виноват!
— Ну, ты знаешь правило? Снимай куртку. Два удара за вчерашнее и два за сегодняшнее. Рикардо, мой милый, возьми-ка плеть, — приказал он наиболее здоровому мальчику. Рикардо взял ременную плетку с узлами на концах, а мальчик, которому предстояло вынести наказание, снял куртку и спустил рубашку до пояса, обнажив спину.
— Подожди минутку, голубчик Рикардо, — сказал Гарофоли, — выходите вперед все, у кого не хватает денег. Рикардо расправится с вами за один раз.
Оказалось, что еще трое мальчиков должны были подвергнуться наказанию. Все они сняли куртки, обнажили спины и выстроились в ряд. Рикардо поднял плеть.
— Ты знаешь, Рикардо, — сказал Гарофоли, — что я не люблю смотреть, как ты наказываешь мальчиков. Это мне неприятно, а потому я отвернусь. Но по звуку ударов я узнаю, исполняешь ли ты свое дело, как следует. Ну, начинай, мой милый!
Он обернулся лицом к печке, и истязание началось. Я сидел в уголке и дрожал от ужаса и негодования. После второго удара мальчик жалобно застонал, после третьего — пронзительно вскрикнул. Гарофоли поднял руку и знаком остановил Рикардо.
— Ты знаешь, как мне неприятно слышать крики, — сказал он мальчику, которого наказывали. — Тебе больно от ударов, а у меня болит сердце от твоих криков. За каждый крик ты получишь лишний удар плети. Это будет уж твоя вина. Если бы ты хоть немного любил меня, то не стал бы кричать. Ну, продолжай, Рикардо!
Рикардо поднял плеть и снова раздался удар.
— Мама, — закричал истязуемый мальчик.
К счастью, в эту минуту дверь отворилась и вошел Витали.
С одного взгляда он понял, что здесь происходило. Витали бросился к Рикардо и вырвал у него из рук плеть, а потом обернулся к Гарофоли.
— Это низко, это позорно! — воскликнул он.
— С какой стати вмешиваешься ты не в свое дело? — сказал Гарофоли.
— Смотри, как бы не вмешалась полиция!
— Полиция! — воскликнул Гарофоли, — и это ты угрожаешь мне полицией?
— Да, я, — решительно ответил Витали.
— Послушай, любезный друг, — сказал Гарофоли с насмешкой, — ты напрасно пугаешь меня, ведь и я с своей стороны могу кое-что порассказать. Есть люди, которым было бы интересно послушать меня. И, если бы я рассказал им все, что знаю, назвал бы только твое имя…
— Пойдем! — прервал его Витали, взяв меня за руку. И он пошел со мной к двери.
— Ну, полно сердиться, — смеясь, сказал Гарофоли.
— Ты хотел о чем-то поговорить со мною?
Мне не о чем говорить с тобой, — ответил Витали. И он не прибавил ни слова. Я чуть не прыгал от радости. Если бы я осмелился, то поцеловал бы Витали.
Мы молча шли по людным улицам. Витали не говорил ни слова. Затем мы свернули в глухой переулок, где почти не было прохожих. Витали тяжело опустился на каменную тумбу и сидел некоторое время в глубокой задумчивости.
— Вот мы и в Париже, — сказал он, наконец, — У нас нет ни денег, ни куска хлеба. Ты очень голоден?
— Я не ел ничего с тех пор, как вы дали мне утром корочку хлеба.
— И все-таки тебе придется остаться без обеда, мой маленький Рене. Я даже не знаю, где мы будем ночевать.
— Вы хотели переночевать у Гарофоли?
— Я рассчитывал оставить тебя на зиму у него. Он дал бы мне франков двадцать, и я бы как-нибудь устроился до весны. Но когда я увидал, как жестоко обращается он с детьми, то не выдержал. Ну, куда же нам теперь итти?
Начинало темнеть, погода была холодная, дул сильный северный ветер. Витали довольно долго сидел на тумбе, а я и Капи стояли, ожидая его решения. Наконец, он встал.
— Куда же мы пойдем? — спросил я.
— За город, в Жантильи. Нужно будет разыскать каменоломню, в которой я когда то ночевал. Ты устал?
— Нет, я отдохнул у Гарофоли.
— А я не отдыхал и ужасно устал. Ну, делать нечего, все-таки придется итти. Вперед, детки!
«Ночь была темная, ветер раздувал газовое пламя в фонарях, и они плохо освещали улицы».
