Вечером я сидел, окруженный детьми садовника, и рассказывал им о своих приключениях. Вдруг мы услышали жалобный вой собаки за дверью.
— Это Капи! — закричал я.
Младшая девочка садовника, Лиза, бросилась к двери и открыла ее. Капи в одни прыжок ворвался в комнату, бросился ко мне, начал лизать руки и громко лаять. Я был несказанно рад, что ко мне вернулся старый друг.
На следующий день я должен был пойти на похороны Витали, но ночью я почувствовал себя очень плохо. Меня знобило и бросало в жар. Утром обнаружилось, что у меня воспаление легких.
Доктор предложил отправить меня в больницу, но вся семья садовника воспротивилась этому.
Болезнь моя была очень тяжелая и упорная. Дети садовника ухаживали за мной, и к весне я начал поправляться. Я остался жить в приютившей меня семье. Мне удалось приучиться к постоянному труду и помогать садовнику в хозяйстве. Я работал в саду, ухаживал за парниками и возил продавать цветы в город. У нас были редкостные цветы, которые охотно раскупались, и садовник зарабатывал хорошие деньги. Мы жили, не нуждаясь. Длинные зимние вечера я проводил за чтением или учил маленькую Лизу игре на арфе. Мне казалось, что я нашел уже, наконец, постоянный приют, и что скитальческая жизнь осталась далеко позади. Но произошло вдруг событие, изменившее снова мою жизнь.
Я хорошо помню этот роковой день. Было воскресение. Садовник заявил нам, что мы пойдем на обед к одному из его друзей. Около четырех часов мы двинулись в путь. Капи важно шествовал впереди, а за ним попарно двигались мы, одетые в праздничные костюмы.
Обед проходил очень весело, как вдруг кто-то из нас заметил, что надвигается буря.
— Дети, нужно торопиться домой, — сказал садовник. — Если поднимется буря, она может уничтожить парники.
Мы быстро собрались и поспешили домой. Отец с сыновьями бросились вперед, а я и девочки шли сзади. Небо потемнело и заволоклось тяжелыми тучами. Ветер поднимал пыль, слепившую нам глаза. Раздались первые удары грома, сверкнула молния.
«Успеем ли мы добраться, пока не разразится буря?» тревожно думали мы. Нужно было успеть закрыть ставни парников, так как буря могла разбить стеклянные рамы. Вдруг, после оглушительного удара грома, посыпался град. Нам пришлось поспешно укрыться под ближайший навес. Град был крупный, величиной с голубиное яйцо, и вскоре вся окрестность была покрыта белой пеленой.
«Раздались первые удары грома, сверкнула молния».
Как только град прекратился, мы бросились к дому и, войдя в сад, увидели картину полного разрушения. Сад, такой богатый еще сегодня утром, теперь был мертв. Все было сломано, разрушено, сорвано. В теплице, среди груды развалин, на пне сидел садовник, понурив голову. Алексей и Вениамин стояли около него и не находили слов, чтобы его утешить. Он схватил Лизу на руки и, прижимая ее к себе, безутешно рыдал и говорил:
— Бедные дети, что будет теперь с вами…
Ему грозило полное разорение. Десять лет тому назад он купил у одного владельца участок земли, за который ежегодно вносил ему деньги. Наступал срок платы, и нечем было заплатить. Все, что приносило доход, погибло, и не скоро можно было восстановить сад и парники.
Садовник начал хлопотать, чтобы ему отстрочили плату за землю. Но владелец земли, богатый и жадный человек, не согласился на отсрочку и подал на него в суд.
Однажды, вернувшись из города, садовник собрал нас вокруг себя и сказал:
— Суд постановил, что я должен платить за землю. А так как у меня нет денег, то продадут все мое имущество. Этого имущества не хватит, чтобы покрыть долги, и меня заключают в долговую тюрьму.
Младшие дети начали плакать. Садовник попросил меня вызвать спешно их родственницу, тетку Катерину, чтобы посоветоваться с пей, как устроить детей. На этом семейном совете решено было, что детей возьмут родственники. Алексей должен был отправиться в Варе, к дяде, который работал там в шахтах. Мне же предоставлялось итти, куда я хочу.
Я решил снова начать странствовать и игрой на арфе зарабатывать себе пропитание. Прощание с этой доброй семьей было самое трогательное. Каждый из моих друзей подарил мне что-нибудь на память и просил сообщать им время от времени о себе.
Прежде, чем уйти из Парижа, я решил навестить садовника, содержавшегося в тюрьме. Меня пропустили в комнату для свиданий и вызвали сюда из камеры садовника. При прощании он подарил мне на память свои часы.
В сопровождении Капи, бежавшего, как обычно, впереди, я направился из города. После Витали сохранилась старая пожелтевшая карта Франции, которой я и решил пользоваться во время своего путешествия.
Был полдень, когда я покинул центральные улицы Парижа и начал пробираться к мосту через Сену, чтобы выбраться из города. Когда я шел по улице Лурсии, то вспомнил Гарофоли и бедняжку Маттиа, сидящего перед горшком с крышкой, в котором варился суп… Вспомнил Витали, моего доброго и бедного учителя… И вдруг, к своему удивлению, я увидал Маттиа, стоящего на тротуаре. Я подошел к нему, чтобы лучше его разглядеть. Он узнал меня, и его бледное лицо осветилось улыбкой.
— Ты все еще живешь у Гарофоли? — спросил я. Он посмотрел вокруг, потом, понизив голос, ответил:
— Гарофоли на днях посажен в тюрьму. Его арестовали за то, что он засек почти до смерти одного из мальчиков. И вот, мы все разбрелись по улицам отыскивать себе пропитание милостыней.
— Что же ты будешь делать дальше?
— Не знаю. Хотел продать скрипку, да жаль расстаться с ней. Скрипка эта — единственная моя радость. Когда мне слишком грустно, я прячусь в уголок и играю. Тогда мне грезятся чудные, сладкие сны.
— Отчего же ты не играешь на скрипке на улице?
— Я играл, но никто ничего не давал мне. А ты что делаешь теперь?
Я сказал не без хвастовства:
— Теперь я хозяин труппы.
Я был отчасти лишь прав, потому что в моей труппе находился только один Капи.
— Возьми меня, пожалуйста, в свою труппу, — сказал Маттиа.
Мне стало стыдно за свою хвастливость, и я сказал, указывая на Капи:
— Вот вся моя труппа!
— Так что же, нас будет двое. Не покидай меня. Один я умру с голода. Я умею играть на скрипке, танцовать на веревке, прыгать через круг, петь. Возьми меня с собой!
Я объяснил ему, что и со мной вовсе не трудно умереть с голоду.
— Нет, — сказал он, — вдвоем мы, наверное, не умрем с голоду. Мы станем друг друга поддерживать и помогать.
— Хорошо, — сказал я, — пойдем вместе.
И через четверть часа мы вышли вместе из Парижа. Погода стояла довольно теплая, и мы смело пустились в путь.
Но куда? Мы сами не знали. Я решил итти не к северу от Парижа, а на юг. Мне хотелось увидать матушку Барберен. Много раз собирался я написать ей, что я не забыл ее, люблю и хочу с нею увидеться, но я боялся Барберена и не решался поэтому напомнить о себе. Теперь у меня созрел следующий план: когда мы придем в деревню Шаванон, Маттиа войдет в домик матушки Барберен один. Я останусь ожидать на улице, а Маттиа расскажет ей обо мне. Если она согласится, тогда я войду в дом. В том же случае, если Барберен будет дома, Маттиа вызовет матушку на улицу, и я тайком повидаюсь с нею.
«— Вот вся моя труппа».
По карте я видел, что до Шаванона дойти легко. По дороге мы будем давать в местечках и деревнях представления, заработаем на хлеб, чтобы не умереть с голоду.
Первое представление мы решили дать в деревушке, которая раньше встретится нам по пути. Войдя в деревню, мы начали искать подходящее для представления место и скоро увидели ферму, двор которой был наполнен людьми в праздничных платьях. Здесь была свадьба. Мы решили предложить обществу свои услуги.
— Музыканты, музыканты! — закричали гости при виде нас. — Вот отлично! Мы будем танцовать.
Танцующие стали парами. Для нас вытащили из сарая телегу, опрокинули ее, и мы взобрались наверх. Мы играли до самой ночи без отдыха. Неутомимые танцоры вертелись и кружились. Казалось, им и устали не будет. Но я и Маттиа страшно утомились, особенно Маттиа, еле державшийся на ногах. К счастью, его бледность и усталый вид заметила новобрачная.
— Полно, — сказала она, — музыканты устали. Теперь раскошеливайтесь!
— Спасибо, — сказал я, соскакивая с телеги — деньги соберет наш кассир.
И я бросил шляпу Капи, который взял ее в зубы.
За ту ловкость, с какою он раскланивался, ему стали хлопать в ладоши. Идя за ним, я видел, как падали в шляпу блестящие монеты. Новобрачная положила пять франков.
Нас угостили в кухне и устроили ночлег на гумне.
На следующий день мы вышли из этого гостеприимного дома с капиталом в двадцать франков.
— Этим я тебе обязан, мой милый Маттиа, — сказал я товарищу, — один я не мог бы составить оркестра.
