— Горовиц? — недоверчиво переспросил Бабушкин. — А у вас сестры нет?
— Как же! Есть! Она сама недавно из тюрьмы. Узнала, что меня схватили, — приехала из Петербурга. И уже наладила со мной переписку. Через надзирателя.
— А как ее зовут? — всё также недоверчиво продолжал спрашивать Бабушкин.
Он знал подпольщицу Густу Горовиц. Когда-то они вместе работали в Екатеринославе.
— Сестру зовут — Густа Сергеевна, — ответил студент.
Бабушкин обрадовался. Он сразу попросил соседа послать записку сестре и сам приписал несколько слов.
С тех пор Иван Васильевич переменил отношение к студенту. Они стали подолгу беседовать. Бабушкин узнал, что Горовиц — совсем еще неопытный, «зеленый» новичок, впервые принявший участие в студенческих беспорядках.
— Хотите бежать? — однажды совершенно неожиданно спросил он студента.
— Что вы, что вы! — испуганно замахал тот руками. — Как отсюда убежишь? Невозможно!
Бабушкин улыбнулся и прервал разговор.
Он с нетерпением ждал ответа от Густы Горовиц.
Вскоре узникам передали записку. В ней было всего две фразы: «Добейтесь разрешения на передачи. Комитет поможет вам».
Бабушкин ликовал.
— Строчите нижайшую просьбу начальнику полицейского участка, — весело сказал он студенту. — Я бы сам написал, да у меня здесь родных нет. А впрочем, мне бы всё равно не разрешили.
Через два дня Горовицу сообщили распоряжение начальника: «Дозволяется получение питательных предметов, как-то: колбасы, сала, хлеба, а также подушки, штанов и исподнего белья. До выдачи заключенному означенных вещей производить тщательный осмотр».
Спустя несколько дней надзиратель принес первую передачу. В корзине лежали продукты и белье.
Как только тюремщик вышел, Бабушкин велел Исаю стать к двери, заслонив «глазок», а сам принялся ножом разрезать на мелкие кусочки присланную краюху хлеба.
Исай, сильно отощавший на тюремных харчах, схватил из корзины круг колбасы и жадно принялся за еду.
— Осторожно! — предупредил Бабушкин.
— Чего осторожно? — не понял студент.
Бабушкин взял у него колбасный круг и молча содрал кожуру. Внутри оказалась тонкая, гибкая стальная пилка.
Через два дня в камеру вновь вошел надзиратель.
— Заботливая у вас сестрица, — сказал он Исаю, кладя на нары объемистый сверток.
Когда надзиратель ушел, Бабушкин стал резать продукты на мелкие кусочки и извлек из буханки хлеба вторую тонкую английскую пилку.
Потом он снял с ноги сапог и стал аккуратно отдирать стельку.
Исай расширенными от удивления глазами следил за каждым движением его рук.
«Что такое? Не помутился ли у Бабушкина рассудок?» — тревожно думал студент.
Стелька поддавалась медленно.
— Может быть, помочь вам портить сапоги? — шутливо предложил Исай. — Пока вы калечите правый, я постараюсь изодрать левый!
Бабушкин не ответил.
— А может, это какой-нибудь фокус? — не унимался студент.
— Вот именно! — сказал Бабушкин. — Ну, глядите! Оп-ля!
И он, как заправским фокусник, вдруг выдернул из-под стельки еще одну пилку.
— Собственного производства, — сказал Иван Васильевич. — Мастерил на совесть…
— Ничего не понимаю, — втянув голову в плечи, развел руками Исай. — Откуда у вас в сапоге пилка?
— Революционер всегда должен быть готов к аресту, — ответил Бабушкин. — Так меня учил Ленин. Эту пилку я целый год в сапоге носил. На всякий случай. И вот пригодилась. Жандармы уж как обыскивали, да не нашли.
В ту же ночь, когда в тюрьме всё стихло, Бабушкин встал на табурет, смазал пилку маслом, чтобы не визжала, и принялся пилить оконную решетку.
Исай дежурил у двери. Чуть раздавался малейший шорох в коридоре, — он тихонько кашлял. Оба узника стремительно, но бесшумно залезали под одеяла, притворяясь спящими.
Много ночей подряд шла тайная, напряженная, кропотливая работа. Оконные железные прутья в два пальца толщиной подавались медленно, с трудом. Пилки были мелкие, маленькие. Такими — тонкие ювелирные вещички резать, а не массивные тюремные решетки.
В первую ночь Бабушкин надпилил всего один прут, — к утру пилка тихонько хрустнула, и в руках у Ивана Васильевича оказалось два обломка.
— Одна пилка — на один прут, — безнадежно махнув рукой, сказал Горовиц. — А в решетке восемь прутьев. Пилок не напасешься!
— Наверно, плохой закал, — сказал Иван Васильевич, осматривая сломанную пилку. — Авось другие лучше!
Вторая английская пилка также прослужила всего одну ночь.
«Двумя пилками — два прута, — беспокойно думал Иван Васильевич. — Осталась одна пилка на шесть прутьев. Скверно!»
Но внешне он ничем не выразил беспокойства. Студент и так слишком нервничал.
Третья пилка, своя, держалась дольше других. Миновали две ночи, три, четыре. Пилка всё еще не сломалась. Оставалось разрезать последний прут. Горовиц не дыша глядел на тоненькую гибкую пилку. Губы его шевелились, словно студент молился. Неужели выдержит?
Пилка не подвела. За восемь ночей вся решетка была подпилена. В последний момент надо будет только отогнуть прутья.
Камера находилась в первом этаже. За окном был пустырь, обнесенный плотным забором. Круглые сутки по пустырю, всегда по одной и той же протоптанной дорожке, размеренно, неторопливо шагал часовой. Узники уже выверили — весь маршрут его из конца в конец пустыря длится немногим больше минуты.
Бабушкин давно обдумал план побега. Надо ночью, в полной темноте, выждав момент, когда часовой уйдет в другой конец пустыря, выпрыгнуть из окна — под ним как раз находится мусорный ящик, — украдкой перебежать пустырь, перелезть через забор. Там должны ждать их с одеждой. Быстро переодеться и добраться до заранее приготовленной квартиры.
Двадцать третьего июля всё было готово к побегу. А с воли почему-то не подавали сигнала. Время тянулось необычайно медленно.
— Бежимте сами, — с лихорадочно горящими глазами предложил студент ночью Бабушкину.
— Бежать не фокус! — сказал Бабушкин. — Скрыться — вот в чем задача! А так изловят в тот же день. Надо ждать. Комитету виднее.
Прошел день, ночь. Потом еще день. И еще ночь. Сигнала с воли всё не было.
Утром в камеру вошел новый начальник полицейского участка, маленький, вертлявый, с длинными до колен руками, как у обезьяны. Подозрительно оглядев камеру, он, ни слова не говоря, вышел.
У Исая зубы стучали, как в лихорадке.
— Бежать! Немедленно бежать, — взволнованно шептал он, шагая взад-вперед по камере. — Я этого Чикина знаю. Такого ирода еще свет не видал. Он был шпиком, а теперь, видите, повышение получил. У него нюх собачий! Бежать! Как только стемнеет, сразу бежать!
— Нет, — сказал Бабушкин. — Подождемте вечера. Наверно, будет передача и записка с воли.
Он скатал шарик из хлебного мякиша и подошел к окну. Чтобы пропилы на прутьях решетки не бросались в глаза, узники плотно замазывали их хлебом. Однако эта «замазка», высохнув, меняла цвет и форму, начинала крошиться.
Бабушкин внимательно осмотрел решетку и кое-где заменил старый, ссохшийся мякиш новым.
Наступил вечер. Принесли передачу. Записки опять не было.
— Значит, следующий раз будет, — как можно веселее сказал Бабушкин, хотя у него на душе кошки скребли.
Студент беспокойно метался по камере.
— Глупо медлить. Надо сейчас же бежать, — возбужденно шептал он. — Иначе всё провалится. Чикин что-то подозревает. Переведет нас в другую камеру — и конец!
Бабушкин, не отвечая ему, расставил на листе бумаги, разграфленном на клетки, маленькие шахматные фигурки, вылепленные из хлеба.
— Сыграем?
Студент даже остановился от удивления.
— Кто-то из нас сошел с ума — или я, или вы! — возмущенно воскликнул он. — Тут сердце леденеет! А вы — в шахматы!
Он нервно смешал фигуры и ничком бросился на нары.
— Всё будет хорошо! Не вешайте нос, — успокаивал его Бабушкин.
Теперь, собираясь на прогулку по голому тюремному двору, он вынимал из тайника — незаметною углубления в стене под самым потолком — единственную уцелевшую пилку и брал ее с собой. Обломки двух других пилок Бабушкин уже давно незаметно выбросил.
— Зачем это? — раздраженно спросил Исай, глядя, как Бабушкин заталкивает пилку за голенище сапога.
— Осторожность не мешает. Здесь ей, голубушке, спокойнее будет, — ответил Иван Васильевич.
И действительно, однажды, вернувшись с прогулки, узники увидели, что в их камере всё перевернуто вверх дном. Новый начальник, воспользовавшись их отсутствием, устроил обыск.
…Прошел еще день и еще один день.
Утром в камере вновь появился Чикин вместе с надзирателем. Начальник участка сам обшарил нары, заглянул даже в парашу, потом подошел к окну.
