Окончив отдавать распоряжения, командир обернулся к Марату и сухо бросил:
— Можете идти. Радиовахту нести непрерывно. — Потом, окинув взглядом малорослую фигуру Марата, спросил: — Новенький? Что-то я вас не припоминаю.
— Так точно, только вчера прибыл, — выпалил Марат.
— Это юнга, товарищ командир, — уточнил старпом.
— Юнга? — командир удивленно повернулся к нему.
— Да. Я еще не успел доложить вам. Трое их прибыло вчера, прямо из роты юнг учебного отряда.
— Слыхал о такой. — Командир подошел поближе, — И ничего ребята?
— Вроде ничего. — Старпом ободряюще кивнул Марату. — Впрочем, поживем — увидим.
Марат открыто смотрел на командира. Ему хотелось о многом сказать этому суровому, овеянному морскими ветрами человеку. И о том, как пробирался из далекой Башкирии в осажденный Ленинград. Как, преодолев сопротивление отца, добился зачисления на флот, стал юнгой. Заверить, что не подведет и до конца выполнит данную самому себе клятву. А еще хотелось поделиться сокровенной мечтой — стать подводником. Командир такого корабля, как база подводных лодок, наверняка смог бы помочь в этом.
Но не до разговоров сейчас было, и Марат молчал, застыв в ожидании.
Командир, видимо, понял его состояние. Расписавшись, он подал журнал юнге и как бы мимоходом спросил:
— Сами принимали?
— Так точно, сам.
— Добро, идите, коротко бросил командир и повторил: — И помните: радиовахту нести непрерывно.
— Есть радиовахту нести непрерывно, — отчеканил Марат, приложив ладонь к виску.
Одним движением он повернулся кругом и вышел с мостика. Закрыв за собой дверь, глубоко вздохнул. По трапу спустился почти не касаясь ногами ступеней, лишь скользя руками по поручням. И при этом сумел удержать под мышкой журнал.
В радиорубку влетел пулей и с ходу доложил Милованову:
— Товарищ старшина первой статьи, ваше приказание выполнено!
Милованов на секунду оторвался от пульта, глянул на Марата.
— Молодец, юнга! Что сказал командир?
— Приказано радиовахту нести непрерывно.
Про себя Марат добавил: «До полной победы». И только теперь почувствовал беспокойное и радостное волнение.
Милованов кивнул на кресло:
— Что ж, садись, будем выполнять приказ.
Марат уселся в кресло, надел наушники.
Корабль чуть покачивался на ходу. Марат представил, как далеко за кормой остался берег, родной город. Когда он теперь вернется туда? И как там отец, мать? Они, конечно, поймут и простят его. А он сделает все, чтобы выполнить свой долг.
Одиссея Марата продолжалась. Впереди было море, тревожное и еще неведомое ему. Балтика властно звала юнгу.
В походе на сигнальной площадке всегда ветрено. И ограждение — так себе, пустяк. Брезентовое полотно на низких стойках. Спрятаться негде. Бывает, ветер до костей пробирает, а соленые брызги обдают с ног до головы.
И все же для юнги Коли Уланова не было места лучше. Во-первых, всегда и все на виду. Даже ночью. Правда, вчера при выходе из бухты в темноте силуэты кораблей маячили неясными тенями. Зато сейчас, днем, весь сводный отряд как на ладони. И видно все — и море, и небо — далеко, до самого горизонта.
Во-вторых, все здесь ему знакомо, близко и понятно. Как в хорошо обжитом доме. Все нужное под рукой. И в-третьих, хоть он и юнга, а в курсе всех дел, знает кое-что и о замыслах командира. От этого наполняет его тревожное, щемящее душу чувство необычности происходящего, причастности к значительному, знаменательному событию.
Если на катере объявлялась тревога, Коля спешил сюда. По трем вертикальным трапам — бегом. Здесь его боевой пост. Боевой пост номер 2 БЧ-1 бронированного малого охотника номер 541 (сокращенно — БМО-541, в обиходе — «сорок первый»). А он, юнга Николай Уланов, на этом посту — вахтенный сигнальщик. В бою — еще и пулеметчик. Пулемет — вот он, всегда рядом. Крупнокалиберный, спаренный, установлен на специальной турели. И лента в магазин заправлена. Разворачивай, куда надо, на все триста шестьдесят градусов, снимай предохранитель, жми гашетку и — пали, не промахивайся.
В обычное время Коля поднимался на площадку для выполнения повседневных работ. Ежедневные приборки, осмотры приборов и оборудования, подсменки — много всего набиралось. Но самое ответственное дело — вахта. Два раза в сутки по четыре часа. В ней — главная соль службы.
Чаще всего Коля сменял старшего матроса Пинчука. Тот встречал юнгу восклицанием: «Не опоздал, Колюха? Молодцом! Блюдешь морские законы». Торопливо сдавал обязанности и спускался в кубрик, где его непременно ждал большой медный чайник с кипятком.
А Коля оставался один. Поначалу страшновато было. Особенно на ходу, при свежем ветре. Охотник — корабль маленький. Так и в официальных документах пишется: «малый охотник». По сути, катер. Чуть что, волна не волна — качает нещадно. На высокой площадке — как на маятнике. Иногда казалось (не зря говорят: у страха глаза велики), что с таким кораблем обязательно должно случиться что-нибудь непоправимое: опрокинется, пополам переломится или вообще развалится на куски по какой-то непонятной причине. А больше всего боялся он с площадки в море упасть.
Однако недолго юнгу мучили страхи. Быстро понял, что правы катерники бывалые, говоря о своем корабле: «Маленький, да удаленький!». И теперь в погожий день и в непогоду для Коли сигнальная площадка — самое любимое место.
Вот и сегодня. В походе уже пятнадцать часов, вторую вахту Коля выстаивает, а настроение хорошее, никакой усталости. Работает он с подъемом, все делает легко и быстро. И мысли — светлые, радостные: «Победа!.. Победа!.. Я вернусь, мама… Обязательно вернусь…»
Пробегает в тайне одна досадливая: «Не успел… Опоздал…»
Но это — так, между прочим.
Главное — завоевана великая победа. Через лишения, потери, упорный труд и смертельные схватки пришла она, желанная и долгожданная. И он, шестнадцатилетний юнга Уланов, причастен к ней.
Коле казалось, что и здесь, в открытых водах Балтики, все сегодня пронизано животворным светом Победы…
О том, что война закончилась, на катере стало известно еще вчера, 8 мая.
Сначала — неофициально.
Длинный и тонкий, вроде корабельной мачты, катерный радист Серега Почивалов ворвался в кубрик во время завтрака и ошалело заорал:
— Братва, победа!
Круглое лицо Сереги сияло, как только что надраенный корабельный колокол.
Катер БМО-541 уже сутки стоял на якоре в небольшой бухте у острова Эзель. По соседству с другими кораблями сводного отряда, сформированного для высадки десанта в порт Либава. С часу на час ждали прибытия морской пехоты.
И вдруг — такая весть.
Матросы перестали жевать и с любопытством уставились на радиста, ожидая подробностей.
У Коли тревожно екнуло в груди: «Неужели не успел?» Вопрос этот — успеет он или не успеет побывать в бою? — преследовал его постоянно, пока корабль ремонтировался, затем шел из Кронштадта сюда, на передний край войны. И вот, перебивая радость, отзывался в душе досадой.
Нарушил молчание минер Анатолий Рамзин. Происходил он из вологодских лесорубов, а на Балтике служил еще с довоенных времен. Всю войну на кораблях прошел и давно уже привык к неожиданным поворотам судьбы.
— Путаешь чего-нибудь, Серега, — спокойно и даже с некоторой укоризной осадил он Почивалова. — Наверное, еще один город взяли, а ты уже понес…
Что война заканчивается, было ясно. Пал Берлин, советские и союзные войска встретились на Эльбе. И незанятых городов-то на территории фашистской Германии почти не осталось. И все ждали желанного события с нетерпением. В том числе и Рамзин. Но ему трудно было предположить, что произойдет это так неожиданно просто. Что это уже произошло.
— Город?! — Серега застонал от досады. — Пентюх! Полная победа! Понимаешь, полная. Германия капитулировала безоговорочно.
Наступила тишина. Верилось и не верилось.
Рамзин проглотил нежеванный кусок и еле слышно выдавил:
— Ох, заливаешь, Серега.
Тут минер хватил через край. Все знали: Почивалов никогда никаких слухов в команде не распространял и трепаться не любил. Хотя, будучи радистом, знал многое. Тот факт, что его прорвало, можно было объяснить чрезвычайными обстоятельствами. Моряки зашумели.
— Погодь, не блажи, — успокаивающе поднял руку механик катера Шаров, человек степенный и рассудительный. — Ты, Толя, словами-то не бросайся, тут дело серьезное. А ты, Серега, не части. Давай выкладывай все по порядку.
Почивалов с огорчением посмотрел на Рамзина, вздохнул и присел на свободный краешек скамьи к общему столу.
