Он откашлялся, потер рукой воспаленные глаза и повернул листы тетради к свету.
— Первые страницы представляют собой изложение известного письма монаха Германа о слухах, которые дошли до него на Аляске и которые касались затерянной в юконских лесах русской колонии.
Далее следуют записи, касающиеся сообщения, доставленного в Россию сотником Иваном Кобелевым. Оно известно тоже.
Затем начинается текст, принадлежащий самому Соболевскому.
«Как известно, — пишет он, — двадцатого июня тысяча шестьсот сорок восьмого года из Нижне-Колымска вышли в море семь кочей и был начат беспримерный в истории полярного моря поход горстки казаков под водительством Семена Дежнева с Колымы на Анадырь.
Двадцатого сентября того же года кочи миновали каменный мыс, легендарный Табин древних, место, где Азия сходится с Америкой на наикратчайшее расстояние. Если плавание проходило в ясную погоду, то казаки не могли не увидеть белые, похожие по свидетельству всех очевидцев на зубы дракона, горы Аляски.
В тот же день налетевшим штормом был разбит коч, на котором шли люди Герасима Анкудинова, заклятого неприятеля Дежнева. Однако благородный казак, не бросив в беде соплеменников, приказал взять их на другие кочи, и шесть хрупких судов продолжили поход.
Счастье изменило отважным мореплавателям. Одна буря за другой обрушиваются на их суда, и вскоре Дежнев остается с двумя последними кочами. Но и они были выброшены на берег, и только двадцать пять человек закончили на Анадыре трудный поход.
Судьба остальных, без малого семидесяти казаков, осталась неизвестной…»
Один коч или, во всяком случае, его команда во главе с Федотом Алексеевым, — заметил Аркадий, — достигла Камчатки. Это установлено точно. Люди там со временем умерли, но свидетельства их пребывания найдены.
«…Первое предположение, которое приходит в голову всякому, кто знакомится с письмами Германа, состоит в том, что люди, основавшие первое поселение на Аляске, были счастливо спасшиеся казаки с кочей Дежнева. Убеждает в этом и число судов — семь, и маршрут — Колыма — Анадырь, и упоминание о церкви, построенной путешественниками в Анадыре. Действительно, именно Дежнев построил там первые острог и церковь.
Заманчивое это предположение покорило и меня, когда я впервые соприкоснулся с загадкой.
Однако долгие размышления над письмами и донесением сотника породили сомнения.
…Ко времени путешествия Кобелева (тысяча семьсот семьдесят девятый год) или Германа (тысяча семьсот девяносто четвертый год) существование поселения, в котором жили бы дети дежневцев, владеющие грамотой, читающие книги и прочее, становится невероятным.
Смены трех-четырех поколений в те времена было достаточно для полного забвения грамотности или пропажи к ней интереса.
Кроме того, предприимчивые казаки постарались бы и на новом месте построить или починить кочи и уйти назад на Чукотку с вестью о новом богатом крае, каким представляется лесная Аляска по сравнению с каменной чукотской тундрой. Спутники Дежнева были в душе своей не колонистами, а завоевателями-землепроходцами. „Читают книги, пишут, поклоняются иконам…“ — это, конечно, не дежневцы. „Всего у них довольно, кроме одного железа“ — так можно писать только о рачительных переселенцах. У потомков людей, выброшенных на берег сто лет назад, „всего вдоволь“ быть не могло.
Отсюда напрашивается вывод, что люди, упоминаемые Германом и Кобелевым, — не дежневцы.
Однако, рассматривая письменные свидетельства о плаваниях на Аляску в прошлом веке, я обнаружил следующее удивительное явление. Начиная с похода Федорова и Гвоздева в тысяча семьсот тридцать втором году, на котором подробно я остановлюсь ниже, начинается магия имен. Историки начинают следить за именитыми мореплавателями, бережно сохраняя для нас высокие фамилии Чирикова, Беринга, Евреинова, Шпанберга… О тех же, кто на самодельных дощаниках или ботах уплывал в океан из Колымы, или Анадыря, или Камчатки, никто более не пишет и судьбы их не прослеживает.
А ведь на Алеутских островах первые русские зверобои были в пятидесятых годах. Около семьсот шестидесятого года их корабли уже плавали к побережью Аляски. На Большой земле Америки зимовали в семьсот шестьдесят первом — шестьдесят втором году промышленники иркутского купца Бичевнина. В том же шестьдесят втором году корабли русских промышленников под начальством мореходов Дружинина и Медведева были разбиты и сожжены алеутами после случайных ссор и стычек. Судьба людей с них, за малым исключением, неизвестна. Не говоря уже о пропавшей шлюпке с корабля Чирикова „Святой Петр“. Пятнадцать человек во главе с боцманматом Дементьевым, уйдя в июле семьсот сорок первого года в глубину залива, у которого остановился корабль, не вернулись…
Таковы были факты. Им не хватало стройности, чтобы прийти в систему и образовать одну непрерывную цепочку от горемычных спутников Дежнева до современников Германа. Я стал искать недостающие звенья, веря, что рано или поздно найду их. Наконец после многих лет поисков мне, кажется, это удалось.
Для разъяснения, однако, необходимо вернуться к славной и несчастной экспедиции тысяча семьсот тридцать второго года. Само по себе плавание подштурмана Ивана Федорова и геодезиста Михаила Гвоздева на боте „Святой Гавриил“ — явление замечательное. Мореплаватели имели предписание „идти к Анадырскому устью и от Анадырского Носа к так называемой Большой земле, где проведать, сколько островов, какие на них люди, и вновь приискивать и ясак брать, с коих сбору не бывало“.
Экспедицией должен был командовать некто штурман Генс. Но он к моменту начала экспедиции ослеп. Федоров тоже лежал больной цингой, страдая от ран на ногах. По приказу Генса Федорова насильно перенесли на бот и двадцать третьего июля тысяча семьсот тридцать второго года „Гавриил“ вышел из Большерецка. Обойдя мыс Лопатку, бот третьего августа пришел к Анадырскому Носу, от которого двинулся далее, и пятого августа был уже у Чукотского Носа (т. е. у мыса Дежнева).
И вот наконец двадцать первого августа, как пишет Гвоздев:
„…подняли якорь, паруса распустили, и пошли к Большой земле, и пришли к оной земле, и стали на якорь, и против того на земле жилищ никаких не значилось. И подштурман Иван Федоров приказал поднять якорь, и пошли подле земли к южному концу и от южного конца к западной стороне видели юрты жилые“.
Так совершилось открытие северо-западной оконечности Америки.
„Гавриил“ шел подле земли, потом возвратился назад на север. Как сообщал потом один из участников экспедиции, берег слагался из желтого песка, а за ним были видны лес лиственничный, ельник и тополь…
Это был, скорее всего, мыс принца Уэльского.
Совершив свое удивительное плавание, „Гавриил“ вернулся на Камчатку. Но вскоре после этого слабый здоровьем Федоров в феврале тысяча семьсот тридцать третьего умер. Михайло Гвоздев отослал свой „Морской диурнал или лагбук“ в Охотское правление. Карт к журналу он почему-то не приложил и до сорок первого года скромно молчал о своих путешествиях, и только участники экспедиции Беринга, разыскав его, получили документы плавания, в том числе список лагбука Федорова. Свои объяснения Гвоздев писал дважды в виде „рапортов“, которые требовались: в тысяча семьсот сорок первом году Берингу, в сорок третьем году — Шпанбергу, то есть начальникам Сибирско-тихоокеанской экспедиции.
Документы, переданные им Шпанбергу, считались утраченными. Но, разбирая в частном собрании личные записи одного из участников экспедиции, я обнаружил листки „Экстракта, выбранного из лагбуха руки подштурмана флота Ивана Федорова капитану Мартыну Шпанбергу для собственной его памяти“, а среди них запись, сделанную иным почерком и на отличной по цвету бумаге. Запись эта не могла не привлечь моего внимания. Вот она:
„…августа 22 числа вдругорядь приезжал в кухте иноземный чукча и оной же чукча сказывал через толмача, что на Большой острову не раз русские люди за морским зверем ходили, а родники его чукчины ушли с теми людьми из Нова города на реку Хеуверен, где жительство русские люди имеют издавна от Ерасима“.
Толмач — это переводчик, кухта — байдара, река Хеуверен — Юкон.
Что это за листок? Как он попал в „Экстракт“? Может ли считаться его частью? Этим вопросам посвятил я несколько лет, о чем расскажу ниже. Соединяя его со свидетельствами Германа и рассказом Кобелева, могу, однако, утверждать, что первыми поселенцами на Юконе были действительно потерпевшие бедствие спутники Дежнева, а именно та часть казаков, которая составляла отряд Герасима Анкудинова. К ним, спустя некоторое время, присоединились другие русские, вольно или невольно оказавшиеся на том берегу пролива. Но самой крупной и дееспособной группой, давшей жизнь поселению, оказались выходцы из Новгорода. Такая преемственность хорошо объясняет и сохранение грамотности и известную крепость хозяйства…»
