Третья ползает по дну, не желает подняться к поверхности.
Вот и определяй тут погоду! А ведь именно пиявки должны стать моим барометром.
Папа говорит, что к хорошей погоде они плавают спокойно, к дождю — наполовину высовываются из воды, прилепившись к стенкам, а когда, сморщившись, повиснут над самой поверхностью — значит, быть граду.
А тут — одна на дне, вторая плавает, третья на стенке висит. «То ли дождик, то ли снег…»
«Пусть успокоятся, — подумал я. — Может, придут в себя, увидят, что на улице дождь, и высунутся из воды, как положено».
Я быстро переоделся, накинул на плечи папин плащ и, подхватив обеими руками болтающиеся полы, побежал в лабораторию.
Отец был занят. Он что-то объяснял лаборантке Нине, водя пальцем по столу, словно рисуя. Нина мяла в руках косынку и внимательно слушала папу, изредка поглядывая в окно.
Я кашлянул, чтобы привлечь внимание папы. Но это не помогло. Я кашлянул еще раз, и снова безрезультатно. Ох, и длинные бывают минуты!
Наконец папа поманил меня пальцем:
— Ну как, сделал барометр?
— Сделал, только он врет.
— Врет? — Папа вытер руки холщовым полотенцем, вдвинул микроскоп в желтый полированный футляр. — Пойдем посмотрим.
Когда мы пришли в нашу комнату, банка оказалась пустой. На столе извивалась пара пиявок, потерявших на воздухе свой блеск. Третьей нигде не было. После долгих поисков я нашел ее между половицами. Отец опустил беглянок обратно в банку.
— Не беспокой их. Они знают, что делать.
— Знают? — удивился я. — Все порасползались.
Папа достал из стола марлю и подал мне.
— На, завяжи банку.
С этого дня я каждое утро, едва открыв глаза, вскакивал с постели и бежал к банке, чтобы поглядеть, обещают ли пиявки солнце, дождь или град. Потом, быстро одевшись, принимался за поиски тети Нюши: мне надо было проверить, предсказывает ли ее поясница такую же погоду, как и пиявки.
Обычно я находил ее у дяди Андрея.
— Тетя Нюша, как поясница? — спрашивал я. — Ломит?
Узнав, что поясницу ломит, я, обрадованный, мчался в лабораторию. Пиявки показывали ненастье, интересно, что скажет барометр? Барометр несколько расходился в показаниях с тети Нюшиной поясницей, но все же предсказывал дождь. Ясную погоду все — и пиявки, и поясница, и барометр — показывали одинаково.
Как-то утром, когда за окном лил дождь, я увидел, что пиявки спокойно плавают, словно говоря: вот и хорошая погода близка!
А как я ждал хорошей погоды! Мы с папой договорились, что в первые же ясные дни пойдем на дальние пруды — это километров за двадцать. Папе надо было наловить там каких-то червячков с чудным названием — «олигохеты», а я хотел поохотиться за гребенчатыми тритонами. И вот наконец-то будет ясная погода!
— Ура! — Я спрыгнул с кровати и закружился по комнате. — В поход! В поход!
Пусть за окном дождь, тучи — не беда! Пиявки никогда не подводят!
Натянув брезентовую курточку, я помчался к дяде Андрею. Тетя Нюша была уже там.
Она сидела за столом и пила чай, держа на растопыренной пятерне большое синее блюдце. Положив за щеку кусочек сахара, тетя Нюша дула на блюдце и вкусно причмокивала. Увидав меня, она ласково улыбнулась:
— Старуху пришел проведать, касатик? Ну, садись!
Мне не терпелось узнать, какую погоду предсказывает поясница, но отрывать тетю Нюшу было невежливо, и я решил подождать.
Но вот она отодвинула блюдце, поставила на него перевернутую вверх дном чашку и принялась собирать в пригоршню мелко наколотые кусочки сахара.
— Теть Нюш, давайте помогу! — не вытерпел я. — Вы со стола стирайте, а я сахарницу в шкаф поставлю.
— Спасибо, милок, сиди! Я сама ее спрячу, а то, не ровен час, еще разобьешь.
Убрав сахарницу, тетя Нюша вытерла платком лицо и вздохнула:
— Погода-то, погода-то, прямо наказание!
— А поясница как? Все болит? — спросил я, ерзая от нетерпения на лавке.
— Ох и болит, касатик, ох и ноет! Затянется ненастье!
— Как затянется? — От неожиданности у меня перехватило дыхание, словно я кость проглотил. — Неправда! Мои пиявки солнце предсказывают, все три.
— Ой, господи, пиявки! — всплеснула руками тетя Нюша. — А я-то, глупая, думала, он о старухе беспокоится. Оказывается, о пиявицах. Тьфу! Ах, ты такой…
Я хлопнул дверью и помчался в лабораторию. Не может быть, чтобы мои «предсказатели» подвели! Не может быть!
Лаборатория оказалась запертой. Папа еще не вернулся с озера, куда уехал вместе с Ниной брать какие-то пробы.
Я влез на перила крыльца, достал из-за косяка ключ, отпер дверь и влетел в лабораторию.
Что это? Верхушка ртутного столбика барометра была совсем плоской. А ведь я хорошо знал, что к ясной погоде она обязательно должна быть выпуклой, похожей на серебряную шапочку. Значит, права тети Нюшина поясница, а не мои пиявки!
Прибежав домой, я бросился к банке с тремя горе-предсказателями. Они спокойно плавали, время от времени лениво опускаясь на дно.
«Вот вышвырну, вас! Будете знать, как обманывать!» — решил я.
Но пиявки продолжали благодушествовать, не обращая на меня никакого внимания. Они даже не прикасались к остаткам мясных кусочков, которые я им вчера набросал.
— Налопались, обжоры! И кормить вас не стоит!
— Не стоит! — словно эхо, раздалось у меня за спиной.
Я обернулся и увидел папу.
— Слушаю, как ты с пиявками беседуешь.
— Опять врут, — уныло сказал я.
— Вот как? — Папа наклонился к банке и поднес к своему уху ладонь, сложенную трубочкой.
— Тише! — прошептал он. — «Глупый мальчишка, говорят пиявки. Разве можно нас кормить до отвала? Конечно, нет. Нам, сытым, не до погоды!»
ВАЖНОЕ ЗАДАНИЕ
Вот уже десять дней я хожу на лесной пруд ловить дафний. Это водяные блохи, похожие на рыжие шарики. Дафнии очень нужны папе. Он кормит ими мальков, над которыми ставят важные опыты. А раз опыты важные, — значит, и ловить дафний задание тоже важное.
И все же ходить на пруд здорово надоело. Надо, например, удилище вырезать да червей накопать, а тут — нате пожалуйста, иди за дафниями. Или жара такая стоит, что из воды никак не вылезешь, а в лаборатории уже опять ждут моих дафний.
Но я, конечно, и виду не показываю, а то вдруг папа возьмет да и скажет, что я еще мал для научных заданий.
Но все же, как сделать, чтобы и мальки сыты были и за дафниями можно было бы не ходить?
Думал я, думал и придумал: надо самому дафний выращивать.
Папе и то моя выдумка понравилась. Он даже по плечу меня похлопал и сказал, что из меня, пожалуй, выйдет толк. А потом долго объяснял, как надо выращивать дафний.
И вот на следующий день я принялся за работу. Выбрал неподалеку от берега в ложбинке укромное местечко и начал копать ямы. В эти ямы должна набраться вода, — тогда в них можно будет запустить дафний.
А знаете, каково это выкопать две ямы? Да не какие-нибудь мелкие, а глубиной почти в целый метр!
Только я принялся рыть, появился Филька. Уселся на поваленную осину, руки в брюки. Сидит, глаза на меня таращит. Потом подошел, грудь выпятил и говорит с усмешечкой:
— Ты чего это роешь? Клад ищешь?
— Может, и клад, — отвечаю. — Проходи лучше!
— Подумаешь! Не твой лес. Захочу — шалаш тут сделаю, а ямы закопаю!
— Как бы не так! Попробуй только!
— И попробую. Мне их закопать — тьфу! Ничего не стоит! — Филька вразвалку подошел ко мне.
Я отступил на шаг и снова принялся за работу, поглядывая на Фильку: «Кто его знает, еще возьмет да стукнет сзади…»
— Связываться с таким неохота!
Филька опять уселся на осину и принялся назло мне выдумывать всякую гадость: дескать, дафнии в ямах жить не станут и обязательно протухнут, и рыбы их есть не будут, и сейчас купаться надо, а не в земле рыться. Чтобы раздразнить меня еще пуще, Филька даже стал разводить руками, словно плыл. А потом принялся отфыркиваться, будто только что вынырнул.
