— Брат Мустафа? — шёпотом повторяет Миргасим. — Мустафа приехал?
Он замолкает, но только на мгновение и вдруг говорит громко:
— А меня почему не разбудили? Разве ты, мама, не знаешь, я никогда не сплю! Я не спал, — в голосе слышатся слёзы, — не спал, а меня не разбуди-и-и-ли!.. Почему-у-у?
— Потому что уж очень сильно ты брыкался, — услыхал Миргасим густой, низкий голос, тот самый, что слышал во сне. Неужели сны всё-таки сбываются?
Занавеска откинулась, и вышел из-за неё рослый солдат.
Не успел Миргасим опомниться, как солдат подхватил его на руки, подбросил к потолку.
Только оттуда, сверху, увидал Миргасим знакомые узкие горячие глаза, круглый лоб, широкие скулы.
— Брат, милый, — закричал он, — брат Мустафа!!
Повис на шее брата, прижался к колючей, небритой щеке.
— Щека твоя, как тёрка, здорово натирает.
Глава тридцать пятая. Брат Мустафа
— Ох уж эта репетиция! — сокрушается бабушка. — Всего-то на одни сутки Мустафа приехал, а Зуфер сам убежал и сестру утащил на репетицию!
— Зуфер — настоящий мужчина, — говорит Мустафа, — он поступил правильно. Дело прежде всего.
— Шакире ни за что из дому в такой день не ушла бы, Зуфера побоялась ослушаться. А меня, старую, они не послушали…
— Бабушка, разве не ты всю ночь сердилась: «Почему не спите?» А мы всю ночь об этой репетиции говорили.
«Значит, и Мустафа уже всё знает, только я один ничего не знаю!» — обиделся Миргасим.
— Бритву подать? — спросил он сурово.
— Сперва надо постель свою прибрать, — в тон братишке, также сурово, говорит Мустафа.
Миргасим прибрался, а кстати и умылся и кусок теста со стола стащил, съел.
Мама на Мустафу взглянула, слезу смахнула. Думала, никто не видал. Но разве скроешься от Миргасимовых острых глаз? Подошёл к матери, прижался к ней. И самому на мгновение тоже стало грустно.
«Брат здесь, но где папа? Почему не пишет? Ни одного письма не было».
Мустафа прикрепил ремень к гвоздю. Он направлял бритву, точно как отец. Провёл лезвием по ремню раз, другой, тронул большим пальцем полотно бритвы, бросил на лезвие волосок, волосок разломился.
— Острая! — сказал Миргасим. — Острее даже топора.
Бабушка опустила в чашку щепотку мыльной стружки, плеснула кипятка. Брат взял помазок, вспенил густое мыльное тесто и, глядясь в зеркальце, что висело на стене, принялся накладывать хлопья мыльной пены на шею, подбородок, щёки.
Прежде это зеркальце вместе с бритвой и помазком лежало на дне коробки. Отец ставил его на стол, брился сидя. А Шакире вынула зеркало из коробки, повесила на стену повыше, чтобы мама гляделась, когда причёсывается. Но мама расчёсывала волосы и заплетала косы не глядясь. А Мустафа теперь вынужден бриться стоя.
Миргасим вытянул шею, встал на цыпочки, следя за каждым движением брата. Давно не работала бритва в этом доме!
Кончил своё дело Мустафа и сразу помолодел. Миргасим провёл рукой по щеке брата:
— Как шёлковая!
— Давай и твою причёску подправлю.
И — раз-раз — покрыл мыльной пеной затылок младшего брата. Раз-раз — провёл бритвой.
Интересно, как работает папина бритва?
Миргасим стремительно обернулся, Мустафа едва успел отдёрнуть руку:
— Не вертись, чёрт возьми!
Даже мама вздрогнула от такого окрика. А бабушка охнула тихонько:
— О Мустафа, внук мой… Избегай злых речей, нет худого слова, нет и обиды.
— Чуть ухо ему не отрезал, — оправдывается старший внук и снова срывается: — Крепче голову держи, дьяволёнок!
Больше никто ничего не говорит. Миргасим сидит словно окаменевший.
«Чёрт возьми» и «дьяволёнок» Мустафа сказал по-русски. Таких слов Миргасим ещё не слыхал. Но по лицу мамы, бабушки он понимает — это нехорошие слова. Мустафа бранился. Приехал и всех обидел. За что?
— Какой ты, братишка, красивый стал! — нарушает тягостное молчание солдат. — Хочешь в зеркало взглянуть?
Миргасим молчит. Он сердится. Мустафа подхватывает, поднимает его. Взглянул в зеркало Миргасим и не может удержаться от смеха — голова, голова-то до чего круглая!
— А зубы ты где растерял? — спросил Мустафа.
— Уже новые нашёл! Не веришь? Пальцем пощупай.
— Нет уж, спасибо: боюсь, откусишь.
— Что ты! Теперь я не кусаюсь.
— Почему же?
— Научился кулаками драться.
И на щеках у обоих братьев заиграли ямочки. У Миргасима только на одной правой щеке, у Мустафы на двух.
— А веснушки почему так побледнели?
— Красивые были, правда? Теперь никуда не годятся. Полиняли. С тех пор как в школу пошёл, слишком часто умываюсь. Почти что каждый день!
— Неужели?
— Иначе нельзя. Я — санитарная комиссия.
— Чего нос наморщил?
— Больно сладко пахнет. Что там, в свёртке?
— То, что зимой и летом одним цветом одето. Угадал?
Где уж тут угадать? Но он не сдаётся:
— А в мешке что?
— «Фонарики-огоньки, золотые светляки, пушки-хлопушки, мельницы-вертушки, уточки, дудочки, караси да удочки, леденцы, бубенцы, два козла, три овцы, орех — больше всех, всем орехам орех! Музыка, танцы, весело, тесно, что кому достанется — неизвестно»[10].
А у самого зубы так и сверкают в улыбке.
«Насмехаться вздумал? Ладно, уйду я от тебя. Оставайся один».
Молча сунул Миргасим ноги в валенки, руки — в рукава шубы, подхватил шапку и хлопнул дверью.
Глава тридцать шестая. Длинный язык
Выскочил Миргасим на крыльцо, а народу у крыльца собралось — и не сосчитать, человек десять, не меньше.
— Миргасим, это правда, что дядя Мустафа живой вернулся?
— Ноги целы?
— А руки?
Ах, как любит Миргасим поговорить!
— Руки все как есть у него целы, и ноги все на месте.
— Насовсем пришёл или на побывку?
— Пришёл, конечно, насовсем, с вещами, с мешком, со свёртком. Плохо ему дома, что ли? Повоевал, и довольно. Пусть другие теперь воюют. Больше всех ему надо, что ли?
Почему все вдруг замолчали? Почему спешат уйти от Миргасимовой избы?
Только ребятишки остались да Абдракип-бабай.
— Эх, Миргасим, Миргасим, — говорит старик, — до чего же язык у тебя длинный! Язык, он, конечно, без костей, но на то зубы даны, чтобы держать его за зубами. А ты своим языком уже и зубы передние вышиб… Для чего болтаешь о том, чего не знаешь? Разве твой брат трус? Дезертир? Подлый человек?
И пошёл в Миргасимову избу. Жаловаться, что ли? На всякий случай Миргасим бежит от избы подальше. Ребята — за ним.
— Тебе дядя Мустафа что к Новому году привёз?
— Что мой брат привёз мне? — И вот длинный язык уже работает, говорит, говорит: — Брат мой Мустафа привёз мне фонарики-огоньки, золотые светляки, пушки-хлопушки, мельницы-вертушки, уточки, дудочки, караси да удочки, два козла, три овцы, орех — больше всех, всем орехам орех! Музыка, танцы, весело, тесно, что кому достанется — неизвестно!
— Врёшь ты, должно быть! — сомневается Фаим.
— А ещё привёз он то, что зимой и летом одним цветом одето.
— Сказать всё можно, — спорит Фаим, — слова денег не стоят.
— Не веришь? — И, прежде чем Миргасим успел подумать, язык уже сработал: — Хочешь, покажу?
Сказал — и сам испугался: «Как это — покажу? А если брат Мустафа скажет «чёрт возьми!»?
— Покажешь? Пошли к нему, ребята!
И вот, когда казалось, уже нет Миргасиму спасения, Фарагат сказал:
— Глядите, Фатыма-апа идёт! На ней шаль новая, красивая…
Она шла не спеша, лицо бледное, ресницы опущены.
«Голова у неё болит, что ли?» — подумал Миргасим, и пришли ему на память слова песни, что Мустафа весною пел для неё:
Занозил я сердце и пою не для славы…
Глянул на учительницу, но попридержал на этот раз свой язык, не посмел запеть вслух. Подумал:
«Похоже, что у самой теперь заноза в сердце».
Учительница направилась к школе.
— Ап-па! — вдруг закричал Темирша. — Ап-па! — и пустился вдогонку, загребая снег длинными ногами в большущих сапогах. — Ап-па! Д-дядя М-м-мустаф-фа приехал. Н-н-на-авсегда. П-п-пускай, г-г-г-оворит, др-руг-г-ие повоюют.
Она обернулась:
— Интересно, где твоё «здравствуйте»?
А голос у неё такой, как был, когда впервые в свой класс вошла. И лицо ну точно как у той учительницы на плакате.
Она взялась уже за скобу школьной двери, но усердный Темирша не отставал:
— Ап-па, м-мы к М-миргасиму ид-дём! Айда с нами!
Миргасим не смеет взглянуть на неё:
«Неужели поверила, что Мустафа трус, дезертир, подлый человек?»
Он совсем приуныл, хоть плачь.
«Почему у всех людей язык как язык, а у меня у одного такой длинный?»
— Подождите, мальчики, минутку, — говорит апа и заходит в школу.
Золотистые резные наличники школьных окон отбрасывают на стёкла длинные сизые тени. Тенями исчерчен снег, и на нём то вдруг вспыхнет яркая точка, то погаснет. Это играют лучи света, пробиваясь сквозь щели в плетнях и заборах.
