За березовым колком, стоявшим на тракте в Раздольное, Викеша увидел Назарку Сорокина. Он шел, размахивая порожним туеском, и беспечно насвистывал.
— Ты куда? — удивился он, увидя Викешу на телеге.
— В Раздольное. Мы там жить будем, — звонко отозвался Викеша. — Я-то пока не насовсем. Скоро вернусь. Скажи ребятам, чтобы за голубятами посмотрели, в гнезде они сидят под крышей старого амбара. Да глядите за ними хорошенько, а то кошки съедят.
— Ладно, — послышалось с обочины. Проводив взглядом телегу, Назарка вновь засвистел.
Торговая слобода Раздольное находилась в тридцати верстах от Озерной, и Булыгины приехали туда только под вечер. Викеша с удивлением смотрел на большие каменные дома и фигурные решетки возле них, на огромные лабазы, на людную площадь, где стоял памятник Александру второму, на магазины, лавочки, карусель с деревянными лошадками (хорошо бы прокатиться!). Он ерзал на сундуке, стараясь получше разглядеть все.
Остановились возле большого дряхлого дома, недалеко от церкви. Отец с трудом открыл покосившиеся ворота и ввел «кабловича» на заросший бурьяном двор.
— Вот и приехали. Слазь, — сказал он. — Здесь жить будем.
Викеша огляделся. Дом показался ему вымершим. В глубине двора виднелись две покосившиеся амбарушки, похожие на дряблые опенки. По бокам тянулся ветхий забор, который еле-еле держался на подпорках. Несколько унылых акаций и кустов боярышника дополняли картину запустения.
Пролетела стая галок, недалеко бумкнул колокол. Из-под крыльца вылез вислоухий пес со впалыми боками, подошел к телеге, обнюхал колеса и, улегшись в тени, принялся искать блох.
Викеше стало тоскливо: вспомнил дом, утопающий в зелени огромных тополей, зеркальную гладь озера, таинственный шорох камышей, голубое небо, мычание коров, идущих с пастбища, веселых ребят… Вздохнув, он прижался к матери.
Отец поднялся по шатким ступенькам на крыльцо и постучался. Через полуоткрытую дверь высунулась трясущаяся голова старухи с крючковатым носом, отвислой губой и прошамкала:
— Проходи, Степа. А Дарья где?
Старуха вылезла на крыльцо и, прикрыв глаза от солнца, оглядела двор.
— Дарья, Дарьюшка, — поманила она рукой Дарью, — заходи. А-а, это и есть Викеша. — Круглые совиные глаза хозяйки остановились на мальчике. — Проходите.
Комнаты были низенькие, и в них стоял затхлый воздух. Осторожно усевшись на краешек стула, Викеша украдкой посмотрел на старуху. Шлепая стоптанными башмаками, она ходила взад-вперед, собирая на стол. В душе Викеши рождалось неприязненное чувство. «Баба-яга, настоящая баба-яга, костяная нога», — подумал он про хозяйку старого дома и вновь унесся мыслями в деревню к бабушке Авдотье Максимовне. «Та хорошая, ласковая, а эта глядит, как сыч». — Мальчик отвернулся.
Над старым диваном висел портрет какого-то мужчины. «Лучше уж на него смотреть, чем на эту ведьму», — решил Викеша.
Из разговоров за столом Викеша узнал, что хозяйка старого дома Фекла Степановна Расторгуева является родственницей его матери и что завтра они пойдут к какому-то нотариусу составлять дарственную бумагу на дом, который переходит к Дарье как наследнице.
Через неделю в Раздольное приехал дед. Викеша радостно бросился к нему на шею.
— Ну как, глянется тебе в Раздольном? — спросил Булыгин внука.
— Не-ет, — протянул Викеша, — ребята здесь озорные.
И Викеша рассказал такой случай. Как-то раз он бродил по своему двору и не заметил, как оказался возле забора. Викеша не знал, что в щель за ним давно следила пара чьих-то озорных глаз. Неожиданно кто-то сдернул с его головы фуражку и перекинул ее на другую сторону забора. Викеша приподнялся на руках и увидел незнакомого мальчика в опорках на босу ногу и в грязной рубахе, поверх которой был накинут фартук, как у всех сапожных учеников. Приплясывая, оборвыш вертел в руках фуражку. «Ты чей?» — крикнул он Викеше. «Булыгин». — «Вы у Расторгуихи живете? У сычихи?» — «Это теперь наш дом, — важно произнес Викеша и, помолчав, попросил: — Фуражку-то отдай». — «А ты видел Москву?» — не унимался озорник. «Не-ет». — «Тогда лезь сюда, я покажу, заодно и фуражку отдам». Викеша перевалился через забор и подошел к мальчику. «Стой тихо. Сейчас буду показывать».
Чумазый плотно прижал ладонями уши доверчивого мальчугана и стал приподнимать его от земли. Викеша завопил от боли. «Ну, что, видел Москву? Эх ты, тюря! На фуражку», — оборвыш нахлобучил ее по самые глаза Викеше, дал ему пинка и убежал.
— У нас в Озерной ребята лучше, — заключил свой рассказ Викеша.
— Если тебе не глянется в Раздольном, живи у меня.
— Мне учиться надо, — вздохнул Викеша. — Осенью я в школу пойду.
— Учиться тебе надо обязательно, а то затопчут.
— А я в сторону отойду, — простодушно возразил Викеша.
— Отойдешь в сторону — к стене прижмут. — ухмыльнулся старик. — Ну, ладно, ученье ученьем, а сейчас поедем в Озерное, поживешь у меня до осени.
Раннее утро. Спокойная гладь озера серебрится под лучами солнца. В густых камышах слышны голоса птиц; с жалобным криком «пи-вик, пи-вик» кружатся чибисы. Дед стоит в лодке и, медленно отталкиваясь шестом, направляет ее к сетям. Длинные волосы, схваченные тонким ремешком, пестрядинная[40] рубаха до колен, такие же штаны — все это делает деда похожим на монаха. Напевая что-то церковное, он выбирает сети из воды, и на дно долбленой лодки шлепается крупная рыба. Викеша с любопытством наблюдает, как, высоко подпрыгивая, мечутся караси и красноперые окуни, и думает: «Ну почему дедушку зовут Пчелиным Волком?.. Ведь он такой добрый, ласковый… И непонятно, за что его ненавидят и боятся мужики». Дед напоминает Викеше кроткого отшельника, который кормит из своих рук большого медведя. (Бабушка говорила, что это святой Серафим Саровский.) Но почему же тогда дедушку называют не Серафимом, а каким-то Мироедом? Недавно Архип Сорокин так и сказал: — Мироед.
— Дед-мироед, дед-мироед, — чуть слышно повторил Викеша незнакомое слово.
— Ты чего там бормочешь? — старик сердито повернулся к внуку.
Викеша смутился и ответил не сразу. Он чувствовал, что мироед — бранное слово, и дед начнет допытываться, от кого да когда слышал, и уж тогда Архипу Сорокину не посчастливится. Ведь сидел же в каталажке отец Семки Худякова… А за что? Да просто за Пчелиного Волка.
— Так я, ни о чем. — Викеша отвернулся и стал следить за полетом скворцов.
Вернувшись домой с утренней рыбалки, они поели свежей ухи с луком и перцем и занялись каждый своим делом. Викеша побежал к Назарке, дружба с которым крепла с каждым днем.
Правда, Назарка — обманщик. Он часто берет Викешкины бабки, божится, что отдаст, но всякий раз обманывает. Викеше бывает обидно. Он уходит на берег озера и подолгу глядит на легкие волны. Ему кажется, что вот-вот поднимутся со дна озера тридцать три богатыря и потребуют от плутоватого Назарки Викешкины бабки. Но богатыри не показываются, и, вздохнув, мальчик уходит домой.
Вечером Викеша долго лежит с открытыми глазами. Его мысли уносятся далеко-далеко, в сказочные чертоги Кащея Бессмертного, в мир Бовы Королевича и храброго Еруслана Лазаревича. «Когда вырасту большой, возьму меч в руки и стану драться с семиглавым…». Мысль оборвалась, ослабевшая рука безвольно опустилась на подушку. Веки мальчика сомкнулись: он уснул.
Так прошло лето. Утром — рыбалка, днем — в лес с ребятами, вечером — игра в лапту. Лес, озеро, деревня… Удивительный мир звуков и красок…
Прошло три с лишним года, как Степан Булыгин с семьей переехал в Раздольное.
Дарья переняла привычки слобожанок и стала одеваться по-городскому. Степан подстриг бороду. По воскресеньям он надевал хромовые сапоги со скрипом и бархатный жилет, на котором болталась серебряная цепочка от часов со множеством брелоков.
После смерти Феклы Степановны он стал полным хозяином усадьбы. Вместо старых амбарушек были поставлены широкие добротные навесы. Ветхий забор пошел на дрова. На заднем дворе выросли штабеля бревен и кирпича: для нового дома.
Дела шли хорошо, и отец Викеши начал приглядываться к хлебной торговле. На постоялом дворе Булыгиных вместо крестьян, приезжавших на базары и ярмарки, теперь останавливались купцы, хлеботорговцы и богатые статейщики[41]. В помощь Дарье Степан взял стряпуху, рослую рябую солдатку Марью, и себе — работника по кличке Ваня-Колесо. Это был небольшого роста широкоплечий мужик с русой бородой, с вечно мокрыми от хронического насморка усами и волосами неопределенного цвета. Жил он бобылем в малухе[42], что стояла на задах обширной булыгинской усадьбы.
Отец Викеши купил участок земли около сорока десятин за Колмачовским бором, обнес изгородью березовую рощу, поставил там избу, и Ваня-Колесо да несколько сезонных батраков поселились там и с весны до поздней осени работали на хозяйских полях.
