— Тише, граждане, тише!
— Что тише! Что тише! — кипятилась светлая кепка. — Почему у вас каждый посетитель по два часа говорит?
— Это уже у вас надо спросить, — объявила секретарша и рассерженная ушла.
Самое интересное оказалось то, что гражданин в светлой кепке задержался у депутата дольше всех. О чем они говорили там — неизвестно, только первым из кабинета вышел Алексей Иванович, злой, с красными пятнами на лице. И уже за ним, довольно ухмыляясь, — гражданин с кепкой под мышкой.
Алексей Иванович вышел, чтобы посмотреть, сколько еще человек осталось. Увидев очередь, он покачал головой и опять скрылся в кабинете. Меня он, кажется, не заметил.
Теперь люди выходили от него быстрее. Ровно в час направился к депутату последний из записавшихся. Секретарша тут же объявила:
— Прием, товарищи, окончен. Приходите в следующий четверг. Будете первыми, сейчас я вас всех перепишу.
— Как же так, — заговорили оставшиеся. — Попросите, пусть примет. Недолго мы его задержим.
— Вы здесь все говорите — недолго. Вон и тот товарищ обещал быстро. До белого каления довел, пока выкладывал свою просьбу. Ему говорят одно, а он все свое.
— Не пускать таких — и точка, — посоветовали секретарше.
— Попробуй не пусти — жалоб не оберешься.
— Вы все же попросите товарища Уткина. Нас немного.
Секретарша бесшумно ушла. Пока она была в кабинете, стояло глубокое молчание. Каждый, видимо, думал о своей просьбе.
Алексей Иванович вышел и, почти не останавливаясь, пояснил:
— У меня, товарищи, на два часа назначено совещание. Вы передайте просьбы секретарю. Я их разберу позднее. О решении сообщим.
И ушел. Видимо, придется возвращаться ни с чем. Все мы сейчас безразлично разглядывали стены, свои руки и нервничали. Жалко было времени, которое ушло на ожидание.
Секретарше я не стал рассказывать о своей просьбе. Решил быть умнее: в следующий четверг приехать с первым трамваем.
В доме узнали, что я ходил на прием к Алексею Ивановичу. Расспрашивают с любопытством, как он принимал меня, что говорил, обещал ли выполнить просьбу. Понятно, почему расспрашивают: хотят знать, оправдывает ли себя наш депутат, заботится ли об избирателях. И дослушав мой рассказ, меня же и начинают ругать:
— Разве тебе добиться. Несмышленыш ты еще.
А другие наперебой советуют, как надо разговаривать с Алексеем Ивановичем.
— Ты скажи ему. Не для того выбирали, чтобы он нос воротил от людей. Обязан был тебя принять в любой день. Побойчее будь.
Дядя Ваня Филосопов долго выспрашивал подробности, хмыкал скептически, а потом внезапно рассердился:
— Ух, Алешка! Придется тебе вспомнить Ивана Филосопова, старого дружка. Нет, я поговорю с ним сам. Я в четверг не пойду, я пойду, когда мне будет удобно.
И так почти все, кому я ни рассказывал. Это меня удивляло, я же ничего плохого не говорил про Алексея Ивановича. Наверно, просто казалось странным, что депутат не принял знакомого без очереди. Ничего не поделаешь, закон должен быть для всех одинаков.
Дядя Ваня и потом еще долго грозился, а мне велел не расстраиваться, сказал, что все уладится само собой.
Я не расстраивался. В четверг поднялся чуть свет и поехал на прием к депутату.
Опять здание со стершимися ступеньками в подъезде. Много ходило сюда народу и все что-нибудь просили. Видно, так уж устроен мир: одни просят, другие выполняют просьбы.
На этот раз к Алексею Ивановичу я попал первым. Он записал в тетрадь фамилию, а в другой графе отметив, в чем состоит просьба.
— Заявление принес?
— Нет, я не знал.
— Кто же, я за тебя буду знать? — сухо заметил он. — Напиши и передай моему секретарю. О результатах сообщу позднее.
Вот это я понимаю: все растолковал — и пяти минут не прошло.
В этот же день к нам домой неожиданно пришли дядя Ваня Филосопов, Марья Голубина и девушка из фабкома Тося Пуговкина.
— Расскажи, мальчик, как тебя принял товарищ Уткин? — сказала Тося Пуговкина.
— Расскажи, Семен, все, как было, — посоветовал дядя Ваня и ободряюще мигнул.
Во мне еще бурлила радость от того, что я так удачно сумел похлопотать об устройстве сестренки. Поэтому я бодро заявил:
— Хорошо принял. Сказал, что надо подать заявление и все будет в порядке…
Я видел, как нахмурился дядя Ваня, как разочарованно взглянул на меня и отвернулся. Зато Тося Пуговкина торжествующе улыбнулась.
— Ты сколько к нему раз ходил? — спросил дядя Ваня. — Развяжи язык, я извиняюсь. Что ты ставишь меня в смешное положение? Люди хотят знать всю правду. Как тогда мне говорил…
То было тогда. Шел домой злой и, понятно, рассказывал с обидой. Сегодня настроение совсем другое. Да и что плохого я могу сказать об Алексее Ивановиче Уткине? Не один я у него. Вон какие очереди выстраиваются!
— Первый раз пришел к нему — оказался не приемный день. Не мог он принять меня, занят был. Второй раз сам опоздал, до часу он принимает. И на совещание спешил. А сегодня поехал раньше и попал в точку.
— Без сомнения, у Филосопова какие-то старые счеты с товарищем Уткиным, — сказала Тося Пуговкина, обращаясь к Марье Голубиной. — Вот он и сводит их. Не первый раз уж так. Помните, с выборами что было? И сейчас его жалоба не подтверждается. Это уже похоже на клевету.
— Правильно, дочка! — с обидой в голосе сказал дядя Ваня. — Филосопов, видите ли, карьеру делает. Зависть его грызет, я извиняюсь. Вместе работали, Алешка из грязи — в князи, а Филосопов все на одном месте, у станка. Вот и хочет он подсидеть Алешку. Ты не ошиблась, у меня с ним старые счеты. Да что говорить!..
— И опять не убедили! — с задором воскликнула Тося Пуговкина. — Демагогия одна… Пойдемте, Марья Михайловна. До свидания!
— Прощай, хорошая! — язвительно ответил ей дядя Ваня.
Тетка Марья сидела с таким видом, будто их перепалка совершенно ее не интересует. Но когда увидела, что Тося Пуговкина пошла к двери, поспешно сказала:
— Не горячись, милая. Подожди. На такой работе немного черствости — и столько обид людям будет сделано!.. Надо бы выяснить.
— Сделайте милость, выясняйте, — сердито ответил Дядя Ваня. — Раньше надо было выяснять. Вы думаете, со слов только одного мальчишки говорю? И до этого приходилось слышать. Важным стал, я извиняюсь. Подняли над собой, голова-то и кружится.
— Уткин работать может. В этом ты ему не откажешь, — проговорила тетка Марья. — И я не хуже твоего знаю, что у него хорошо и что плохо. Работать он может, а это главное.
— Он может! — сказал дядя Ваня таким тоном, что надо было понимать: «Ничего он не может».
Тетка Марья не обратила внимания на реплику дяди Вани.
Она легонько стукнула меня по макушке.
— Ты, Семка, глупый, — решительно заявила она. — Незачем было бегать три недели. Пришел бы сразу в фабком. Когда мать умерла, говорили Вере: сообщи, что надо. Разве бы не устроили Таню!.. А тут приходится узнавать от третьих лиц. Спасибо дяде Ване, пришел вместо тебя. — Она как-то внимательно посмотрела на дядю Ваню, и тот смущенно кашлянул.
— Чего там! — отмахнулся он.
Они ушли. Мы остались с дядей Ваней вдвоем.
— Сундук ты! — неожиданно выпалил дядя Ваня. Он хотел что-то еще добавить, но махнул рукой и тоже вышел. С удивлением смотрел я ему вслед.
Прошло три дня, и я уже забыл об этом разговоре. Но вот в школе меня вызвали в учительскую к телефону.
Звонил Толька Уткин.
— Слушай! — кричал он. — Приезжай к нам. Сегодня! Ну да, прямо домой! Папа хочет с тобой говорить. Ты меня понял?
Его я прекрасно понял. Одного не мог понять: зачем Алексей Иванович приглашает к себе домой? Если из-за Тани, то разве нельзя сказать, чтобы я приехал к нему на работу? Сам же говорил, что дома никаких дел не решает. Непонятно.
Вечером я поехал к ним. Встретила меня, как и тогда, Феня.
— На этот раз они дома?
— Дома, дома. Проходите, пожалуйста!
— A-а! Явился герой, — сказал мне Алексей Иванович. — Раздевайся. Садись к столу, выпьем чаю. Феня!
По его виду можно было догадаться, что он мне очень рад. Толька тоже был доволен моим приходом. Впрочем, и я соскучился по нему, как-никак мой товарищ.
Толька весело рассмеялся и сказал:
— Сначала не хотели подзывать тебя к телефону. Уроки, говорят, идут, нельзя срывать с уроков. И знаешь, с кем разговариваю? С Валентином Петровичем! «Это ты, Уткин? — спрашивает. — Зачем тебе понадобился Коротков?» «Не мне, а папе. Очень важно». Спорил, спорил, и позвали.
Толька по-прежнему толстел. Но ничего, здоровее кажется.
Расторопная Феня принесла чай и опять скрылась на кухне. Алексей Иванович налил нам стаканы, пододвинул сахарницу.
— Пей. Желаешь — внакладку, а то вот конфеты.
Говорил он это с таким радушием, что можно было подумать — я самый дорогой у него гость. Все же приветливым бывает Алексей Иванович, когда у него появляется хорошее настроение.
