— Хочешь, Ирмэ, скажу? — помолчав, сказал он. — Ну?
— А никому?
— Никому.
— А верно — никому?
— Сказано тебе.
Неах, осторожно, чтоб не перевернуть плот, подошел поближе.
— Ухожу я, брат, — шепнул он. — В Америку. Во!
— Ну-у?
— Только — никому. Понял? — шепнул Неах. — Весной вот поднимусь и — ходу.
— А чего? — также шопотом спросил Ирмэ.
Неах сжал кулаки.
— А воевать!
— С кем это?
— С дикими!
Ирмэ посмотрел на Неаха с уважением.
— Да-а, — оказал он. — А как утюкают?
— Ничего, — сказал Неах, — не утюкают.
Ребята помолчали.
— Да ведь тут-то — совсем гроб! — со слезами в голосе проговорил вдруг Неах. — Батя-то ошалел. Не в уме он, ну. Меня лупит. Матку лупит. Убьет он ее когда, знаешь. Сегодня-то утром — слыхал?
— Слыхал.
Это его мать, Гутэ, так визжала с утра.
— Дома пусто. Жрать нечего, — продолжал шептать Неах. — Батя работник худой. Какой он работник? Чахотка у него. Только и знает: «Дармоед! Дармоед! Выгоню!» А что я могу? Ну это все! Уйду!
Ирмэ молчал, думал.
— Может, и мне ходу дать? — проговорил он наконец. — Как думаешь, Неах?
Неах обрадовался сильно.
— Ух, и ладно бы! Там, понимаешь, слоны, бегемоты, дикие люди. Стрелять будем! Ну!
Ирмэ не знал, что такое слоны, бегемоты. Дикие люди — это он знал. Голые. Черные. И один глаз во лбу. Это-то он знал.
— Да ведь я стрелять-то не очень, — сказал он.
— Ничего! — сказал Неах. — Научишься! Ты, Ирмэ, здоровый! Ты — научишься!
— А ружье-то где возьмешь?
— Стянем!
— У кого это стянем?
— Видно будет, — сказал Неах. — До весны-то еще долго.
— И верно, — сказал Ирмэ. — Дело-то не к спеху.
— О-о! Сто-он! — кричали им с берега.
На берегу стояло несколько ребят — четыре мальчика, одна девочка. Старший круглощекий, длинноносый, с велосипедом, — совсем новая машина, спицы на колесах и руль сверкают так, что глава слепит. Одет в гимназическую форму. На пряжке лакированного пояса две буквы: «П.Г.». Ирмэ его знал: Моня Рашалл, сын Файвела Рашалла, льноторговца. Моня учился в соседнем городе, в Полянске, и в Ряды, к отцу, приезжал только на каникулы. Другого мальчика, поменьше, и девочку Ирмэ тоже знал: Шая и Мина Казаковы. Отец их — Хаим Казаков — поставлял лес на железную дорогу, которая строилась недалеко от Рядов. А вот остальные — два гимназиста, оба на одно лицо, братья, что ли? — этих Ирмэ не знал. Должно, из города, к Моне в гости.
— О-о! — кричал Моня петушиным баском. — Причаливай, босяки!
Ирмэ и бровью не повел.
— Погодят, — лениво сказал он. — Не горит.
— Причаливай, говорят! — кричал Моня.
— Ты бы, индюк, потише, — сказал Ирмэ. — А то еще, не дай бог, надорвешься.
— Вот ты как! — крикнул Моня. Он что-то сказал своим — и девочка, Мина Казакова, повернулась и пошла по дороге в местечко, а мальчики, все четверо, стали поспешно раздеваться.
Ирмэ увидал это и выдернул шест из воды.
— Никак, в драку лезут, — сказал он. — Ну-ну.
Он понатужился, крякнул и — трах — шест пополам. Одну половину он взял себе, другую, потоньше, дал Неаху.
— Ты по голове-то не бей, — сказал Ирмэ. — Ухлопать можно.
Мальчики на берегу разделись и кинулись в воду: Шая и одни из городских — постарше который — там же, где разделись, Моня и второй гимназист — несколько пониже, плоту наперерез. Плот течением несло к местечку.
— Ну, Неах, — сказал Ирмэ, — похоже — жарко будет. Стань-ка у того края.
— Есть у того края! — Неах стоял, широко расставив ноги, и размахивал дубинкой. — Угостим их, Ирмэ, а?
— По голове не бить, — напомнил Ирмэ. — Понял?
— Ладно. Знаю.
Подплыл Шая. На плот-то он не лез, — того и гляди, огреет Неах дубинкой, — что радости? Он плыл рядом, сопел, пыхтел и визжал тоненьким голосом:
— Погоди! Погоди-ка! Скажу моему папе, он тебе покажет.
— Эка штука — «папе»! — сказал Ирмэ. — Ты бы сам бы.
— Ирмэ, глянь-ка! — быстро сказал Неах.
Слева подплывали Моня и другой, городской. Эти-то были посмелей: подплыли — и ну карабкаться на плот. Скажи ты!
— Куда! — крикнул Ирмэ и ногой — хвать Моньку в бок, — куда ты, халява, прешься?
Моня скатился. А вот другой, городской, тот вцепился обеими руками, держит и не отпускает. Ни в какую. Вот ведь!
— Ну-ну, — уговаривал его Ирмэ. — Уйди. Уйди ты пожалуйста. — И вдруг, совсем рядом, увидал Неаха. Неах поднял дубинку, замахнулся, размахнулся…
— Стой! — крикнул Ирмэ. — Стой, говорят!
Поздно. Палка просвистела в воздухе и — бац городского по голове, по самой по макушке. Мальчик тихонько всхлипнул и разжал руки.
— Тьфу ты! — Ирмэ сердито плюнул. — Сказано же тебе было: по голове не бить!
Неах стоял бледный, с перекошенным ртом.
— Убью! — прохрипел он. — Чего лезет?
Ирмэ, упершись руками в коленки, молча смотрел на воду: выплывет или не выплывет? Мальчик выплыл. Ирмэ повеселел.
— Так, — сказал он. — А теперь крой отсюда. Крой до хаты, ну!
Мальчик-то оказался послушный, поплыл к берегу. И не то что он, — и Шая и Моня, все поплыли к берегу. Выбрались на берег и стали о чем-то тихо шептаться. Пошептались, пошептались, потом оделись и пошли вдоль но берегу к мосту.
— Что-то надумали, — сказал Ирмэ. — Ну, ладно. Поглядим. Посмотрим.
Он растянулся на плоту животом вверх и с виду казалось: развалился парень на солнце и чихать ему на все и вся. Однако Ирмэ не спускал с берега глаз.
— А все Монька, — тихо сказал он. — Измордую я когда индюка этого. Ой, дам!
Плот течением несло к мосту. Мимо проходили знакомые места: поля, луга, огороды. Какая-то птица с криком носилась над рекой. Какой-то мужик, — голова на пне, ноги в воде — храпел так, что за версту слышно было. У кузниц ухали пловцы — «ух, ты!» — гулко и четко, будто рядом. И было жарко.
— Покупаться бы, — сказал Неах. Он весь размяк — сидел ленивый и вялый, как сонная муха.
— Погоди-ка, — сказал Ирмэ, — погоди-ка, Неах, купаться. Вроде рано бы.
Верно, эти, на берегу, что-то там такое надумали: они вдруг свернули и тропинкой побежали — куда-то наискось, к «могилкам» будто. Что-то надумали, бродяги! А что?
— За подмогой, что ли? — сказал Неах.
Ирмэ подумал.
— Нет, — сказал он, подумав, — не то. Не то, Неах. Ну ладно. Подождем.
Он уже не лежал — он стоял.
— Подождем, — сказал он, — не под дождем.
И вот эти вернулись — и что же? У каждого в руке шапка, и в каждой шапке — камни, полно камней.
Ирмэ свистнул.
— Вона что!
Однако оказалось, что камни-то не маленькие, с грецкий орех и больше. А кидал Монька — с-собака — метко. Ирмэ пригибался, вставал, приседал, а камни падали все ближе, ближе.
— Вот что, Неах, — сказал он. — Плот — к ляду, и плывем к берегу.
— Плот к ляду? — крикнул Неах. — Врешь!
— Дурака-то не валяй, — сказал Ирмэ. — Чокнут они тебе в лоб, а ты им что? Нече дурить-то. Прыгай.
Вода была теплая и липкая, как ил. Мальчики плыли рядом, лениво переговариваясь. Камня падали сзади, слева, справа, не задевая их.
— Зря мы им плот-то бросили, — сказал Неах.
— Плевать, — сказал Ирмэ. — На кой он тебе?
— Другой бы раз пригодился.
— Другой раз другой найдем, — сказал Ирмэ. — Они что там делают — не видишь?
— Вижу, — сказал Неах. — Сидят, ангелы, чавкают.
— Да камни-то откуда?
— Монька.
— Тьфу! — Ирмэ плюнул и повернул голову — посмотреть, чего он там, индюк-то? И вдруг что-то стукнуло его в ухо — раз. В глазах потемнело, он мотнул головой и стал медленно погружаться в воду.
Когда Ирмэ оглянулся, он увидел, что лежит на берету, голый, мокрый, а рядом сидит Неах.
— Ну, как? — сказал Неах. — Жив?
Ирмэ приподнялся, вздохнул, потрогал нос, глаза, лоб.
— Будто, Неах, — сказал он нерешительно, — будто жив.
Ирмэ шел и цыкал зубом. Денек сегодня выпал, чтоб ему! Раз — папироса. Год курит — и ничего, шито-крыто, а тут на тебе! влип, как муха. Батя, когда узнал, так два часа потом ругался, кричал, чуть не надорвался от крику. Два — Щука. Горит вот ухо, ноет. Три — Монька.
Ирмэ громче зацыкал и сжал кулак. Этому-то он покажет! Отшибет охоту камнями-то лукать. Уж это так!
Так или не так, а желвак-то у левого уха здоровый — гора. Надо же было так стукнуть, а? Бот ведь — индюк! А этот — «скажу моему папе» — тоже! Уж это верно: два сапога — пара…
Ирмэ вдруг остановился. Вот хорошо-то, что вспомнил. Придешь в хедер, а Щука: «Где сапоги?» Ирмэ-то знает, где сапоги, — пасутся-то пока сапоги, жвачку жуют, — да ведь Щуке-то этого не скажешь. Нет, рыжий, нече тебе в хедер соваться. Пойдешь завтра. Успеется.
Ирмэ свернул в ближайший переулок и зашагал широко и быстро. То, что в хедер не надо, — это добре, это слава богу. Верно же: куда сегодня в хедер? И день такой, что только бы да гулять. Успеется.
