— Читать умеете? Вот, читайте.
Читать Хамид не умел, да и помятая бумага не внушала ему доверия. Он отстранил протянутую руку Супани.
— Быть не может, — повторил он. — Ты не бумажку мне показывай, а приведи свидетелей.
Супани поспешно поднялся, будто ожидал этих слов. Он притворился, что уходит, дошёл даже до ворот и вдруг воскликнул, указывая посохом:
— Вон идёт Гома! Как хорошо, что я его заметил. Эй, Гома! А ну, спросите у него. Если он не видел всего своими глазами, я прощаю Махмуда.
Гома, ссутулившись, подошёл к воротам. Этого человека весь аул знал как лодыря, мелкого воришку, готового отца родного предать за подачку. Хамид даже сплюнул с досады. Но ведь он сам пожелал видеть свидетеля.
Супани спросил:
— Помнишь, Гома, что сказал Махмуд, когда возвращал мне долг?
— А как же, — торопливо заговорил Гома, надвинув на лоб папаху и глубоко засунув руки в рваные рукава. — Махмуд тогда сказал: «Вот, отдаю пятнадцать рублей, а остальные после принесу…»
— Сколько же он ещё хотел принести? — спросила Санет.
— Э-э… — Гома покосился на Супани.
— Ровно столько же, — поспешно вставил тот.
— Ведь не у тебя спрашивают, — зло бросил Хамид.
— Он сказал, — развязно заговорил Гома, — что за ним остаётся пятнадцать рублей, даже прощения попросил — мол, трудно сразу вернуть такие деньги. Хотите, клятву принесу на коране?
Хамид едва удержался, чтобы не дать лгуну затрещину. Он круто повернулся к Супани.
— Хорошо, допустим, так. Чего же ты хочешь?
— Кто принял к себе мальчика, должен рассчитаться за его отца. А если нет, пусть мальчик сам отработает долг, чтобы вымолить отцу прощение.
— Но ведь он ребёнок! — воскликнула Санет.
— Ты что, не видела, как такие джигиты пасут стадо?
У Хамида чесались руки — так хотелось ему вырвать у Супани посох и выгнать обоих обманщиков со двора. Но он припомнил пословицу: «Торопливость с ног сбивает, а терпение горы переворачивает».
— Хорошо, — ответил он. — Мы посоветуемся. Завтра получишь ответ.
Супани важно направился к воротам. Гома мелкими суетливыми шажками, как верный пёс, поспешил за ним.
За поворотом улицы Гома остановился:
— За труды с твоей милости.
Супани выгреб из кошелька мелочь и презрительно буркнул:
— Берегись, коли проболтаешься.
— Знаю, нам тогда обоим несдобровать. — И Гома, вполне довольный, зашагал в другую сторону.
А в это время Санет, обняв притихшего Арби, молча гладила его по голове. Хамид присел на корточки и горестно задумался. Можно ли спасти Арби от кабалы, в которую затягивал его Супани? Беда обрушилась так внезапно…
— Были бы у нас пятнадцать рублей, — с тоской проговорила Санет.
— Тогда и спорить не о чем.
Арби понимал, что этот толстяк Супани чем-то угрожал ему, но не мог сообразить, какие деньги остался должен отец. Разве они не сполна вернули долг? Ведь отец был так горд, когда уходил от дома ростовщика.
Но может ли взрослый старый человек выдумать такую страшную неправду?
Арби понимал: Санет охотно отдала бы в уплату долга собственные деньги, и смотрел ей в глаза доверчиво и благодарно.
— Ступай поговори с людьми, — тяжело вздохнула Санет. — Посоветуйся.
— Схожу, пожалуй. — И Хамид вышел за ворота.
— Не бойся, Арби, мы тебя не дадим в обиду, — ласково сказала Санет, обняв обоих мальчиков.
Хамид вернулся поздно вечером. По его хмурому лицу Санет поняла, что ничего утешительного он не принёс.
— Ну, как советуют люди? — спросила она.
— Ничего не поделаешь, долг придётся отдать, чтобы Супани простил покойному.
— А ты с кем разговаривал?
Хамид стал перечислять имена. Назвал и бедных соседей, и богатых, и самого муллу Ислама.
— Все говорят, что с мальчиком ничего не сделается, зато отец его получит прощение.
Санет заплакала.
— Пойми, нельзя идти против аллаха, — торопливо заговорил Хамид. — Они все ссылаются на аллаха, на коран. Особенно мулла. А я ему верю: не станет лгать, греха побоится. Он много случаев рассказывал…
— Чтоб он сгорел вместе со своими случаями! — в сердцах крикнула Санет.
— Не говори так. А мальчика обижать мы не позволим, ведь он тут, рядом будет.
Последние слова немного утешили Санет. Конечно, она каждый день будет навещать Арби. А Бексолта в любое время пускай бегает к нему поиграть.
— И долго ему придётся батрачить? — спросила она.
Хамид не ответил. Растянувшись на жёстких нарах, притворился спящим. У него духу не хватило рассказать жене, что больше всего времени он провёл сегодня у дома муллы. Мулла долго искал ответ в священных книгах и наконец сообщил, что Арби должен пасти овец пять лет. «Почему так долго? — возмутился Хамид. — Я же знаю, сколько платят чабанам». — «Одно дело взрослый, другое — ребёнок», — возразил мулла. «Вы сами говорили, что он уже достаточно взрослый». Мулла закрыл глаза, погрузился в размышление, а потом проворчал: «Он достаточно взрослый, чтобы вымолить прощение своему отцу, но он ещё мал, чтобы Супани мог полностью на него положиться. Ладно, пусть будет четыре года».
А по дороге домой Хамид увидел Гому, который гнал к дому муллы жирного барана. Уж не подарок ли это божьему человеку за помощь? Да и своего сынка Илеса мулла вряд ли послал бы пасти чужое стадо. Вон он таращит любопытные глаза из-за ограды. Крепкий малый, налитой: кажется, коснись щеки пальцем — сок брызнет.
Но Хамид отогнал от себя эти мысли и стал думать, что он всё же постарается выкупить Арби, не позволит ему быть рабом. Потому так и старался Супани закабалить мальчика, что даже самый бедный чеченец считал позором идти в услужение к богачу. Он скорее зубами перепашет свой клочок земли, откажется от сна, станет голодать, но никому не позволит быть над собой хозяином, точно над скотиной.
«Ничего, это ненадолго, — думал Хамид. — Вот сколотим немного деньжат и сразу вернём этот проклятый долг».
Под утро Арби приснился сон: он и Бексолта играли, а рядом сгрудились козы. Повизгивала привязанная к плетню собака.
Мальчики заспорили, кто дальше прыгнет. Арби разбежался, взлетел высоко в воздух и упал. Он притворился, что сильно ушибся, и лежал неподвижно. Бексолта подбежал, стал трясти его за плечи.
«Вставай! — кричал он над ухом. — Эй, вставай!»
Арби открыл глаза. Над ним стоял Супани.
— Вставай! Ишь разоспался. Уже светает.
Сон сразу пропал. Арби вылез из стойла, где на сене ему была устроена постель, выбежал из хлева.
— Смотри далеко в лес не уходи, — поучал его вышедший следом Супани. — Говорят, волков много расплодилось.
— Хорошо.
— Как за село выйдешь, на опушке, где я тебе показывал, и паси.
— Хорошо.
— Ты что, других слов не знаешь, кроме «хорошо»?.. Иди к Кесират, попроси, чтобы с собой поесть дала. День длинный, будешь пасти и пожуёшь…
Звёзды на тёмном небе начали гаснуть. С востока край неба заалел, будто накаляясь. Перебросив через плечо маленькую сумку, Арби шёл к воротам. Супани окликнул его, приблизился своей тяжёлой походкой:
— Покажи, что тебе дала Кесират.
Арби вытащил из сумки половину лепёшки и две луковицы.
— Вот видишь, — сладким голосом заговорил Супани, — мы с тобой последний кусок хлеба пополам делим. Думаешь, ты много заработал? Мне с тобой больше хлопот и беспокойства. Ради твоего несчастного отца я тебя взял, чтобы ему там легче было…
Арби стоял потупившись. Он уже знал привычку своего хозяина провожать долгими напутствиями каждый съеденный кусок. И странно: чем слаще были речи Супани, тем горше казался его хлеб.
— Хорошо, — невпопад сказал мальчик, когда Супани наконец умолк, и побежал за овцами, которые ушли далеко вперёд.
Тяжело приходилось теперь Арби. С утра до позднего вечера караулил он овец, гоняясь за каждой из них, чтобы не отделилась от стада. В дождливые дни мальчик чистил хлев, убирал двор, гонял скот на водопой.
Солнце ещё пряталось за горой, когда Арби миновал последние дома аула. Он дошёл до опушки леса, повесил сумку на сук ближайшего дерева. Пока трава не совсем обсохла от росы, Арби попрыгал на одной ноге.
Но вот из-за горной высокой вершины показалось солнце, и росинки в зелёной траве засверкали яркими бусинками. Будь это драгоценные камушки, Арби набрал бы их сейчас в свою сумку и отнёс Санет. Пусть нанижет на длинные нити и носит, чтобы все завидовали да оглядывались. Какая она добрая — всякий день присылает с Бексолтой гостинчика или сама приходит, кормит Арби, гладит по голове, утешает самыми добрыми словами, какие знала одна только мама.
А бусинки вдруг исчезли, будто их и впрямь кто-то собрал в невидимую сумку. Арби присел на тёплую землю, достал из кармана перочинный ножик — единственную память после отца. Он поднял валявшуюся неподалёку ветку и стал очищать её от коры и сучьев.
