Я так был занят своими мыслями, что не заметил, как вошёл в комнату лейтенант Логинов. Увидев его, я вскочил и что было сил крикнул:
— Смирно!!
Строевым шагом я направился к лейтенанту, остановился в трёх шагах от него и отрапортовал:
— Товарищ лейтенант, за время моего дневальства никаких происшествий не было. Докладывает суворовец Паичадзе!
— Вольно! — скомандовал лейтенант.
— Вольно! — повторил я вслед за ним и сразу же осекся.
Только сейчас я сообразил, что в комнате никого нет, кроме меня и лейтенанта. А в таких случаях дневальному нет никакой надобности отдавать при рапорте команду «Смирно».
Уж не знаю, заметил лейтенант мой промах или сделал вид, что не замечает, однако ничего мне не сказал, но почему-то чуть улыбнулся.
Лейтенант осмотрел комнаты общежития. Я сопровождал его. Перед уходом лейтенант ещё раз улыбнулся и сказал:
— Молодец, суворовец Паичадзе, хорошо несёте дневальство, но вам всё же следует лучше ознакомиться с уставом.
Я был бесконечно рад. Меня радовало, что лейтенант похвалил меня за порядок и назвал молодцом.
Какой-то неведомый голос мне говорил: «Тенгиз, беги и послушай, что будут ещё говорить про тебя».
Я даже сделал было несколько шагов к двери, но удержался и махнул рукой.
У меня есть привычка беседовать иногда с самим собой, когда я остаюсь один. А в этот раз тем для разговоров было много. Я начал ходить взад и вперёд по комнате.
«Вовремя ты остановился, суворовец Паичадзе! Ты только что говорил: «Найдётся ли на свете такой человек, который, услышав, что говорят про него, заткнул бы себе уши ватой?» Допустим, что не найдется. Но разве было бы честно подслушивать, приставив к двери ухо? Это был бы недостойный поступок, и за это никто бы тебя не похвалил».
«Ах, какой ты, право! — укорял я себя. — Думал, что Смирнов твой недоброжелатель, а он, оказывается, вот какой хороший товарищ.
А лейтенант! Какой он добрый, справедливый! Из-за тебя получил взыскание, а в сё-таки улыбнулся тебе, да ещё похвалил. Ты теперь видишь, суворовец Паичадзе, как о тебе заботятся твои товарищи. А разве у тебя не хватит сил исправиться? Стоит только захотеть. Ведь сможешь. Конечно, сможешь! Но самое лучшее — бросить болтовню и взяться за дело!»
Сегодня я особенно хорошо вычистил свои ботинки, пуговицы, бляху. Аккуратно пришил к кителю белый воротничок, тщательно почистил брюки и китель.
— Куда это ты так наряжаешься? — то и дело спрашивают меня товарищи с лукавыми усмешками.
Поразительно, как им бросается в глаза всё, что я делаю! Да кто же из них не готовится к сегодняшнему балу? Ведь и они не хуже меня вычистили ботинки и пуговицы и воротники пришили не менее тщательно.
На что уж суворовец Петров, который никак не может научиться пришивать воротник, и тот сегодня сумел пришить его так красиво, что любо смотреть.
Раз зашла о нём речь, кстати вспомню, что с ним случилось сегодня. У Петрова от солнца на носу шелушится кожа. Мы умывались на речке, Петров тоже был с нами. Всё отделение уже успело умыться, а Петров чуть ли не пятый раз намыливал себе лицо.
— Петров, неужели ты до сих пор не знаешь, что против шелушения кожи на носу употребляют не мыло, а песок? Ведь это вернейшее средство! — крикнул ему один из суворовцев.
Всё отделение начало хохотать. А Петров смотрел по сторонам, как слепой, — у него лицо было намылено так густо, что он не в состоянии был открыть глаз.
Прошло несколько минут. Мы уж и забыли об этом, как вдруг слышим крик Смирнова:
— Смотрите, смотрите, Петров в самом деле трёт себе песком нос что есть мочи!
Мы покатились со смеху. Даже в строю, когда мы это вспоминали, и то не могли удержаться от улыбки.
Лейтенант, конечно, замечал, что мы тихонько посмеиваемся, но ничего нам не говорил. Он шёл с левой стороны отделения и пел вместе с нами.
Кончив приготовления, суворовцы высыпали во двор училища, Случилось так, что я остался совсем один. Одиночество иногда бывает полезно. Чего только не передумаешь, чего только не вспомнишь и не представишь себе!
Я присел на стул. Сидел и всё спрашивал себя: удастся ли мне сегодня заговорить с девочкой с красным бантом. Я не сомневался, что она придёт. Мне так этого хотелось! Но меня беспокоила мысль, как бы Смирнов снова не прицепился к ней. Он-то уж, конечно, сообразил, что она мне нравится! Назло мне он мог танцевать с ней, не отходить от нее ни на шаг. А мне придётся торчать одному, как покинутому хозяином Лурдже Магданы[2]. В нашем отделении я танцевал хуже всех, а со Смирновым никто не мог сравниться. Он танцевал легко, свободно, красиво.
Эх, вот если бы заиграли грузинский танец, тогда бы я им показал своё искусство!
Вдруг ворота открылись, и вошли школьницы.
Впереди — две женщины… Видно, учительницы. У девочек в руках цветы.
Я с любопытством смотрел на вошедших во двор, нетерпеливо разыскивая глазами девочку с красным бантом. Долго я оглядывался кругом, долго искал её. но напрасно.
И вдруг…
Не думайте, что я очень уж люблю это слово «вдруг». Что же мне делать, если многое случается со мной неожиданно!
И вдруг я увидел её. На душе стало легче. Я успокоился и во весь дух помчался к клубу.
Вот я уже в зале, сверкающем огнями. Народу видимо-невидимо. Яблоку негде упасть. Я был ошеломлён шумом, говором, смехом, приветствиями.
Суворовцы и пришедшие в гости девочки стоят группами. Здесь все наши офицеры с семьями. А вот и генерал! Как хорошо, что мне больше не нужно от него прятаться!
Я замечаю Смирнова. Ой, да что это? Он весело беседует с той самой девочкой. Мне показалось, что он кивком головы указал ей на меня, и они оба рассмеялись.
У меня в глазах потемнело. Сердце сильно забилось. Я отвернулся.
Вдруг (опять это «вдруг»!) грянула музыка.
Суворовцы взяли учениц за руки и выстроились парами, готовясь к танцам.
Немного позже я опять заметил Смирнова, вихрем кружившегося с той девочкой. Когда они пронеслись мимо, Смирнов посмотрел на меня и многозначительно улыбнулся.
Я стоял, прислонившись к стене, и смотрел на танцующих. Голова была занята только одной мыслью: «Так ты, значит, даже многозначительно улыбаешься, глядя на меня, Смирнов! Ну погоди же! А я-то начал думать, что ты и вправду хороший товарищ!» Я совершенно забыл о том, что Смирнов не знает о моём желании познакомиться с этой девочкой. Очень уж я вспыльчивый и не всегда справедливый!
Неожиданно они остановились передо мной. Смирнов с весёлым лицом подошёл ко мне.
— Позвольте познакомить вас, мои друзья, — сказал он, подводя девочку поближе.
— Я имел счастье познакомиться, если только она помнит, — не очень-то легко проговорил я, и даже сейчас не могу понять, что меня заставило сказать это.
— Наташа, — едва расслышал я в оглушительном шуме музыки.
— Надеюсь, не дашь гостье скучать, — сказал Смирнов и в одно мгновение исчез в толпе танцующих.
С минуту мы с Наташей стояли молча. Время от времени она поглядывала на меня, как бы вспоминая что-то, и тихонько посмеивалась.
«Интересно, отчего она смеётся? — думал я. — Видно, весёлая девочка. Но к чему этот неуместный смех?»
Впрочем, я вспомнил, что она улыбается очень часто.
Танцы продолжались.
Один из танцующих слегка толкнул, а другой даже крикнул нам, чтоб мы отошли в сторону: чего, мол, лезете людям под ноги.
Положение становилось невыносимым. Обоих тяготило наступившее молчание.
— Вы не танцуете? — робко спросила Наташа.
— Как же, танцую.
— Так потанцуем, — сказала она.
— Потанцуем, — ответил я и застенчиво взял её за руку.
И праздничная толпа увлекла нас за собой. Наташа танцевала легко и свободно, а я… Представьте моё затруднение!
Как нарочно, меня то один, то другой задевал плечом. Вдобавок к этому я часто путал ногу. Меня бросило в жар…
Танцы наконец кончились, и я вздохнул свободно.
Весь этот вечер мы с Наташей гуляли вместе. Много, очень много интересного она мне рассказала. Между прочим, она меня спросила, как я учусь. Я ответил, что учусь не блестяще.
— А я, — сказала Наташа, — пятёрочница.
Ах, вот как! Не думайте, что это самомнение, но не будь я Тенгизом Паичадзе, если теперь уступлю ей в ученье.
Наконец Наташа спросила меня, состою ли я в комсомоле.
— Нет, я не комсомолец, — ответил я краснея.
— А меня в предмайские дни приняли в комсомол, — гордо заявила она и посмотрела на меня, как бы говоря: «Ну, а ты чего ждёшь?»
— Я собираюсь вступить в комсомол к ноябрьским праздникам, — ответил я и сейчас же подумал: «А сумеешь ли ты. суворовец Паичадзе, к этому сроку избавиться от всех своих недостатков?»
— Сумею! — вырвалось у меня невольно, и я ударил кулаком о стенку.
