Разрушайте дороги и мосты, чтобы по ним не мог пройти неприятель. Бросайтесь на него с флангов и с тыла, поджигайте дома, в которых он засел! Причиняйте врагу как можно больше ущерба!
Годится любое оружие! Если у вас нет ружья, берите вилы, топоры, косы! Пусть, куда бы ни пошёл враг направо ли, налево, вперёд или назад, пусть всюду увидит он ваши грозные силы!
Но не забывайте, что вы люди, а не разбойники. Не обижайте безоружных! Вредите только врагам!»
Михай Танчич читал это обращение Лайоша Кошута к народу. Время пришло вербовать крестьян в армию, и место редактора «Рабочей газеты» теперь было здесь, в деревне.
Перебирая привычным жестом свою шелковистую бороду, Танчич смотрел на лица людей, в глубоком молчании столпившихся вокруг. Взгляд задержался на высоком старике в бунде, с косой через плечо. Крестьянин протиснулся вперёд и сказал:
— Пиши: Дью́ла Ве́реш… Никто меня не звал, не уговаривал… Это дело такое — здесь вербовщик не нужен. Как узнал я, что хорваты пошли на нас войной, — прямёхонько сюда.
— Да тебе, дед, на покой пора, а ты за оружие!..
— Э, — хитро улыбаясь, сказал старик, — это дело, такое. Знаешь поговорку: «Старость может у коня ноги отнять, но ржать он всё равно не перестанет». Так ли, иначе, а я ещё пригожусь!
И первым в регистрационном листе было записано имя Дьюлы Вереша.
Вслед за Дьюлой вразвалку подошёл парень. Сонные глаза на добродушном лице, обрамлённом светлыми, взлохмаченными волосами, смотрели доверчиво.
— А меня жена разбудила: «Слышь, хорваты Драву перешли, идут на Пешт». Я давай её расспрашивать, а она как распалится: «Не мужчина ты, а курица мокрая! Чего лясы точишь! Время зря проводишь! Вот бери, говорит, отцовскую саблю, иди, не раздумывай!» — «Да как же ты, говорю, останешься?..» Ребёночек у нас только родился, — как бы извиняясь, конфузливо добавил парень. — А она своё: «В дом не пушу, так и знай». И саблю сама со стены сняла, собрала меня в дорогу и вон вытолкала! Я и пришёл… Фе́ренц Та́маши зовут меня.
Дружный смех встретил откровенное признание парня и разрядил напряжённую атмосферу.
— Да ты и впрямь мокрая курица! Сам, вишь, не догадался, жене понадобилось тебя из дому выгнать! Хороший из тебя получится воин! — послышались голоса.
— Это как сказать, — отозвался Танчич. — Посмотрим ещё, кто и как себя покажет в деле!
Стоявший близко от Танчича широкоплечий, коренастый мужчина лет пятидесяти поднял седую голову и сказал:
— Пиши и меня. Иштван Пе́трович.
— Отец Петёфи? — удивился Танчич.
— Да, так назвал себя мой сын Шандор.
— А где сейчас ваш сын?
— В чине капитана двадцать восьмого гонведского батальона сражается с бандами Елашича, — гордо ответил Петровичу приосанившись.
— Не только вы гордитесь своим сыном — весь народ гордится им! — в тон Петровичу откликнулся Танчич.
Один за другим подходили к столу добровольцы и записывались в отряды.
Шагнул вперёд и Андраш.
Танчич кинул на него пытливый взгляд. Лучи заходящего солнца падали на светлые волосы мальчика, выделяя на худом лице мелкие рыжеватые веснушки.
— Ты ещё слишком мал, дружок.
— Не сомневайтесь! Не подведу! — И Андраш бессознательно поднялся на цыпочки.
— Как увидит неприятеля, так сразу и вырастет! — поддержал мальчика Петрович.
Танчич улыбнулся.
— Верю, что не подведёшь! Только вражеская пуля ведь не разбирает. Она одинаково безжалостна что к старому, что к молодому.
— Ну и что ж! Не боюсь я! — воскликнул Андраш. — У меня стражники отца убили, когда крестьяне свои луга вернуть хотели!
Глаза Танчича потеплели.
— А мать твоя что скажет? Знает она?
— Как же! Мать меня благословила, — с гордостью произнёс Андраш. — Да она и сама к вам придёт, дайте только с кукурузой управиться.
Танчич встал, крепко обнял мальчика.
— Глядите на этого паренька. Пока в Венгрии будут такие дети, никакой враг нам не страшен! Как звать тебя?
— Андраш Холлош.
— Найдём для тебя дело, Андраш!
Когда мальчик отошёл в сторонку, уступая место другим, Танчич окликнул его, подозвал поближе, наклонился к нему и с притворной суровостью тихо спросил:
— А медовые пряники любишь?
Опешивший было Андраш вдруг уловил в шутке Танчича отцовскую ласку. Опустив голову, ответил:
— Люблю!
— И я тоже!
Танчич направил Андраша к партизанам, собравшимся в деревне Па́ренде. Около колокольни, высившейся над ветхими избушками, Андраш увидел несколько мужчин и женщин, занятых починкой старого оружия.
— И ты к Аронфи? — спросила женщина средних лет с усталым лицом, изборождённым морщинами.
— К нему, — без робости ответил мальчик, угадав, что это имя начальника отряда.
— Поднимайся на самую вышку, он там.
Андраш посмотрел на овчарку, которая вслед за ним покинула стадо и теперь не отставала от своего хозяина ни на шаг. Как будто не полагается пускать собак на колокольню. Однако надо её показать начальнику — ведь с ней вместе собирается пастух идти на войну.
— Пса-то здесь оставь, — посоветовала женщина, разгадав намерения югаша.
Пришлось послушаться её совета.
Молодой партизан легко взбежал по крутым деревянным ступенькам.
Аронфи сооружал масляный светильник. Он укрепил на балясинах колокольни конец тонкой жерди; другой конец, с подвешенной к нему глиняной миской, выступал вперёд.
Партизан налил в миску масло и только тогда повернулся к Андрашу.
— Ты с вербовочного?
— Да.
— А родом откуда? — так же отрывисто спросил начальник отряда.
— Родился-то я в «Журавлиных полях», а теперь, как убили отца, мы с матерью стали батрачить в Се́лише!
— Есть хочешь?
— Нет, я поужинал.
— Иди в любую избу, ложись спать.
— Я не один… Со мной собака!
— Смышлёная?
— Страсть какая понятливая! Умнее иного человека!
— Такая и для дела пригодится!
Андраш хотел спросить, для какой надобности соорудил Аронфи светильник, но постеснялся… Вскоре ему довелось узнать на деле, что такое «телеграф Кошута».
Глава вторая
«Телеграф Кошута»
Андраш шёл по широкому почтовому тракту, соединяющему Веспрем с Пештом; он то и дело прикладывал ладонь козырьком ко лбу и, щурясь от яркого в этот полуденный час солнца, всматривался в даль. На нём не было сегодня пастушеского плаща, и от живописного наряда югаша остались только широкополая шляпа да насаженный на палку топорик за поясом; им овечьи пастухи отгоняют от своего стада волков и других хищников. Плетёная корзина за спиной, наполненная деревянными ложками и дудками, превратила вчерашнего югаша в ремесленника. Он спешил на базар в Веспрем. Встречных было мало, если не считать хорватских конных патрулей. Они не останавливали мальчика. Юный продавец деревянных ложек и дудок не вызывал в них ни малейшего подозрения.
Вдруг Андраш насторожился, заметив на горизонте густое облако пыли. Скоро стал слышен цокот подков, а глаз различил всадников. Ещё минута, и Андраш увидел… У него замерло сердце. Вот наконец начинаете дело, ради которого он шёл сюда всю ночь, то пробираясь тайком по тропинкам, то шагая открыто по просёлочным дорогам. Страха он не испытывал. Дух захватило не от испуга, а от радости.
— Помоги мне бог! — прошептал он и, обернувшись, громко позвал: — Ко мне!
Четвероногий спутник Андраша, скрытый всё ещё зелёным кустарником, бросился к своему хозяину. В его серой с чёрными пятнами шерсти торчало немало репьёв.
Андраш взял Дружка за ошейник, следя взглядом за всадниками, которые всё приближались. Да, да, никакого сомнения: идёт неприятельский отряд, армия! Пора! Нельзя терять ни минуты!
Югаш достал из корзинки деревянную ложку и сунул её в зубы собаке. Она заскулила от удовольствия, завиляла хвостом, предчувствуя весёлую забаву. Но мальчик тут же потребовал ложку обратно. Держа её в руке, он разочарованно смотрел вдаль — это опять всего лишь кавалерийский разъезд. Неприятельской армии ещё не видно.
Андраш продолжал путь, по-прежнему зорко всматриваясь в даль. Теперь Веспрем был уже совсем недалеко, и всё чаще стали встречаться крестьяне, целыми семьями покидавшие его окрестности, где бесчинствовали хорватские солдаты. Проходя через венгерские селения, они чинили насилия, грабили деревни. Не успевших уйти мужчин заставляли вступать в хорватскую армию.
Дойдя до Веспрема, центра Ба́конской возвышенности, расположенного на пяти больших холмах, югаш взобрался на самый высокий из них — Ва́рхедь. Отсюда город был виден как на ладони. Мальчик тотчас приметил выстроившиеся колонны хорватских солдат, готовившихся к выступлению. Он стоял в нерешительности. Можно ли уже действовать? Не произойдёт ли ошибки? Пора… Нет, надо подождать.
