Ох ты, боже мой, до чего же трудно добраться до этой Польши! Не будь треклятой арифметики, я бы мог поехать куда захочу. А Стефани все такая же спокойная и ласковая.
— Ты знаешь, очень многое у тебя правильно сделано, но в основном все неправильно, — говорит она про мою мазню.
— Ну да, я ж говорил, у него подход неправильный, — поучает Пуговка.
— Понимаешь, все ничего, да вот этот дурацкий икс меня с толку сбивает. Прямо с ума сойдешь…
Стефани пододвигает мне тетрадь и наклоняется надо мной:
— Давай начнем все сначала. Вот увидишь — получится.
Косички Стефани щекочут мне шею.
— Нет, Стефани, так ничего не получится. Ты сперва отрежь свои космы.
Стефани закидывает косички за спину:
— Икс — ведь это то число, которое тебе надо найти.
— А на кой мне его находить, когда я и так знаю, что оно икс?
— Да нет, икс — значит неизвестное.
— А знак вопроса я могу поставить вместо него?
— Да, можешь.
Со Стефани всегда легко договориться. И я вместо икса рисую знак вопроса. Со знаком вопроса дело идет лучше. Я даже начинаю думать, что одолею эти проклятые задачки. Всякий раз, когда я сам решаю что-нибудь правильно, Стефани от радости прыгает по комнате. Раза два я даже нарочно делаю ошибки. Руки у меня все в цыпках, и мне приятно, когда Стефани гладит их своими мягкими лапками. Я тогда немножко вспоминаю, как меня гладила мама.
Кончается март. В садах цветут первые персиковые деревья. Желтые паутинки отрываются от сережек цветущего орешника и плывут в теплом воздухе. Пчелы все в желтеньких шароварах — это они лазили по цветам. На лугах трудятся кроты. Жирные черные кротовины хорошо выделяются среди молодой зеленой травки.
Время Фимпеля-Тилимпеля кончилось. Танцулек никто больше не устраивает, и Фимпель отправляется на луга ставить ловушки на кротов. Поймает зверька, сдерет с него черную шкурку, высушит ее и продаст в городе. Так Фимпель и из кротов добывает себе водку.
— В воскресенье у нас пионерский сбор, — говорит Пуговка.
— А чего нас собирать? Мы не одуванчики!
— Мы пойдем песни петь. Будем ходить по деревне и петь. А петь мы будем перед теми домами, в которых еще не сдали яйцепоставки за первый квартал.
— А я как закричу, так куры сразу и выронят яйца прямо в навоз! — хвастает большой Шурихт.
— Все, кто в партии, тоже пойдут с нами и будут вести агитацию.
— Куда это они ее поведут, агитацию-то?
— Они будут говорить с крестьянами.
— Так бы сразу и говорили! Тоже мне судейский крючок!
И я буду петь в воскресенье, да так, что всем тошно станет. Лопну, а поеду в Польшу! Даже если мне ради этого весь пруд придется выпить.
Контрольную по арифметике я, конечно, завалил. Со знаком вопроса у меня все задачки выходили как по ниточке, а когда в классе мне пришлось опять решать их с треклятым иксом, все у меня сразу кувырком пошло. Вот я и думаю теперь свою двойку по арифметике пением загладить. А что? Очень даже свободно может так получиться, что я больше всех яиц напою. Тут уж я постараюсь.
Воскресенье. Еще один день — и март кончится. На этот раз бургомистр Кальдауне наверняка напишет в газету, если не будут сданы яйца. Он так и сказал: «Задолжников я всех выведу на чистую воду!» Лицо его, всегда такое веселое и лукавое, стало сердитым и не улыбнется никогда.
Мы отправляемся на свой сбор. Теперь уже не один Пуговка ходит в пионерской форме. Все пионеры, которые хотят поехать в Польшу, повязали поверх белых рубашек синие галстуки. А я бегаю в своем костюмчике, точно куренок с чужого двора. Девчонки понадевали синие юбки на помочах. Очень удобно хватать их за эти помочи и не пускать. Солнышко искрится и слепит глаза. Птицы тоже будут помогать нам, когда мы пойдем петь, чтоб все поскорей сдавали яйца. Дорожки перед крестьянскими домами прибраны по-воскресному. На песке видны следы граблей. Корочку земли кое-где прокололи острые кончики травинок. Луга все в крапинках: цветут маргаритки. Петухи желают друг дружке доброго утра и вовсю кричат «кукареку».
Позади нас топают члены партии. Мы выстраиваемся перед домом крестьянина-задолжника и горланим так, что собаки выть начинают. Хозяин решает, что, наверно, у него день рождения, и выбегает из кухни. Потом, сообразив, что неудобно так спешить принимать поздравления и что, пожалуй, сегодня никакого дня рождения у него нет, пятится, стараясь потихоньку убраться на кухню. Но наши мужики преследуют его по пятам. Впереди всех Пауле Вунш, потом бургомистр Кальдауне, наш солдат, Белый Клаушке-старший, продавщица из кооператива, несколько новых крестьян и учитель Керн. А мы шагаем дальше, к следующему двору. Пусть сами договариваются с хозяином насчет яиц. Некоторые крестьяне говорят, будто они просто забыли, что пора сдавать яйца за первый квартал. Они не сердятся на нас и даже рады, что мы так красиво поем у них под окнами. Достав корзину с яйцами из кладовой, они относят ее к фрау Вурмштапер на сдаточный пункт. «Порядок должен быть», — замечают одни; а другие: «Кесарю — кесарево, это еще в писании так сказано».
— Только бы сдали все, что положено, а мы уж как-нибудь перетерпим, что они нас с такой образиной, как кесарь, путают, — говорит Пауле Вунш.
Пуговка заглядывает в свой список:
— Теперь пошли к Лысому черту.
— А он на нас собак не спустит?
— Пускай попробует!
— Я сам всех его собак перекусаю, только бы яйца сдал! — хвастает большой Шурихт. Он раздобыл по дороге палочку и теперь вырезает на ней змею. Змея так и обвивается вокруг палочки. — Палкой этой я самого сатану заставлю поплясать! А собаки — они змей боятся, в палку не вцепятся.
Мы выстраиваемся перед воротами Лысого черта. «Здравствуй, солнце, мы, пионеры, вышли тебя встречать», — поем мы сперва. Собаки так и заливаются. Пионерской песни небось никогда не слышали! Открывается калитка. Старая Берта выносит блюдо с пирогами и угощает нас. Мы не отказываемся.
— Еще пожелаете — еще вынесу, — бормочет она, — только не войте тут. Хозяин велел сказать: невмоготу ему слушать, когда народ воет от голода.
Мы переглядываемся.
— Это пирог классового врага! В грязь его! — выкрикивает Белый Клаушке.
Вот кто уж старается попасть в лучшие пионеры и первым въехать в Польшу!
Мы ждем, что скажет Пуговка. А он уставился своими пуговками на кусочек сочного сливового пирога, облитого яйцом, будто подсчитывает, сколько в нем слив. Потом решительно засовывает его в рот. Мы тоже уплетаем пирог за обе щеки. Белый Клаушке свой кусок так в грязь и не бросил!
Подходят наши партийные товарищи. С набитыми ртами мы идем за ними во двор. На партию-то Лысый черт не посмеет спустить собак!
Кимпель из гостиной вдруг услышал голоса во дворе. Он — к окну. Что там такое? Что это у него народ во дворе толпится? Праздники давно уже кончились.
— Старая Берта, тащи еще пирога, а то опять запоем! — выкрикивает большой Шурихт.
Старая Берта выносит нам целый противень с пирогами.
Фриц Кимпель рывком открывает окно. Дома-то он чувствует себя в безопасности.
— Жрите, жрите, головорезы голодные! — кричит он нам.
Большой Шурихт подскакивает и хватает Фрица за руку:
— Еще одно слово — и вылетишь во двор! Покажем тебе головорезов!
Перепуганный Фриц отскакивает от окна.
— И ни чуточки я вас не испугался! — говорит он, но от окна держится подальше.
Большой Шурихт шепчет:
— Тинко, а ты мне поможешь, если он выйдет?
— Не беспокойся, большой Шурихт! Помогу.
Лысый черт встречает наших партийцев в сенях:
— Что привело вас ко мне, друзья мои?
Бургомистр Кальдауне отвечает: это, мол, яйца, которые Лысый черт еще не сдал, привели нас сюда. Что говорит Лысый черт, нам не слышно, так как мы снова громко затягиваем песню: пироги уже все съедены. Пусть Берта еще вынесет. И она действительно выносит. Мы сразу же умолкаем.
— Вы же сами понимаете, что все это объясняется нерадивостью моих работников, — говорит Лысый черт, стоя на пороге. — Фриц, принеси бутылку и два стакана!
— Ответственность в данном случае ложится на хозяина, а не на работников.
— Это, конечно, правильно, — заверяет Лысый черт. — Я готов вываляться в навозе, если к вечеру все не будет сдано. Даже если мне придется ради этого зарезать всех кур и выпотрошить из них яйца.
Пауле Вунш и бургомистр Кальдауне подмигивают друг дружке и отказываются пить водку. Некогда: надо, мол, спешить дальше. Дожевывая пироги, мы уходим со двора.
Скоро уже полдень. Солнце печет, как перед грозой. Наши партийные товарищи поснимали куртки и пиджаки и, перекинув их через руки, шагают за нами.
— А теперь к кому, Пуговка?
— К старому ворчуну Краске.
