— Так ты думаешь, что я ему надену железный намордник?
— Но ведь полицейский не даст нам покоя.
— Будь спокоен, я устроюсь так, что полицейский не придерется ко мне, и вместе с тем мои ученики не будут страдать от намордников, а в то же время я позабавлю и публику новой комедией. Поэтому ты завтра пойдешь на площадь один с Проказником. Ты натянешь веревки и сыграешь на арфе. Когда вокруг тебя соберется достаточно публики и когда явится полицейский, я выйду с собаками. Тогда то и начнется комедия.
На следующий день я пришел на наше обычное место и устроил все для представления. Не успел я сыграть на арфе, как вокруг меня собралась порядочная толпа народу.
Между зрителями находились и те, которые присутствовали вчера при столкновении Витали с полицейским. Они привели с собой и своих знакомых. Зрителям было интересно узнать, как старый итальянец выпутается из затруднения и одолеет своего противника. Хотя Витали и сказал только два, по-видимому, незначительных слова: «до свидания, сударь», но публика поняла, что это только вступление к большому представлению, в котором она надеялась увидеть немало забавных выходок и насмешек.
Поэтому стечение публики было огромное.
Но, видя меня одного с обезьяной, толпа стала выражать нетерпение. Послышались нетерпеливые вопросы, придет ли итальянец.
— Он придет скоро, — ответил я и продолжал песенку.
Первым явился полицейский. Обезьяна сразу заметила его и, придав себе важный вид, откинув назад голову, стала прогуливаться вокруг меня с забавной внушительностью.
Зрители разразились неудержимым смехом и захлопали в ладоши.
Полицейский смутился и стал бросать на меня злобные взгляды.
Я сам едва удерживался от смеха, но вместе с тем забеспокоился. Чем все это кончится? Я был одинок и не знал, что ответить полицейскому, если бы он обратился ко мне с вопросом.
Фигура полицейского не предвещала ничего доброго. Он ходил около протянутой веревки и, проходя мимо меня, бросал через плечо уничтожающие взгляды.
Обезьяна, конечно, не понимала значения всего происходящего и продолжала издеваться над полицейским. Она прохаживалась тоже вдоль веревки и, проходя мимо меня, смотрела на меня через плечо с таким уморительным видом, что публика неудержимо хохотала.
Вдруг полицейский, доведенный до бешенства, вообразил, что я натравливаю на него обезьяну, и в один миг перешагнул через веревку.
В следующий же миг сильная пощечина опрокинула меня на землю. Когда я поднялся на ноги и открыл глаза, Витали, который точно вырос из-под земли, стоял между мной и полицейским, схватив его за руку.
— Я вам запрещаю бить ребенка, — сказал он, — вы совершили недостойный поступок.
Полицейский хотел освободить свою руку, но Витали крепко сжимал ее. С минуту оба смотрели друг на друга, не сводя глаз.
Сильным движением полицейский освободил свою руку, схватил моего хозяина за ворот и грубо толкнул его. Толчок был так силен, что Витали едва удержался на ногах, но он выпрямился и, подняв правую руку, сильно ударил полицейского.
— Я вас арестую, — закричал полицейский, — идите за мной!
— За что вы прибили этого ребенка?
— Молчите и следуйте за мной!
Витали не отвечал, но обернулся ко мне и сказал:
— Иди на постоялый двор, оставайся там с собаками, я пришлю тебе весть.
Он не успел сказать ни слова больше, полицейский потащил его.
Собаки бросились было за хозяином, но я подозвал их к себе. Теперь только я заметил, что на них были надеты намордники, но не железные, а из шелковой ленточки с кисточками, завязанной вокруг их морд. Это были театральные намордники, и Витали нарядил так своих собак для комедии, которую он хотел разыграть перед публикой.
Зрители быстро разошлись, а я печально побрел на постоялый двор.
К Витали я давно уже привязался и любил его от всей души. Мы жили одной и той же жизнью, всегда были вместе с утра до вечера, а по ночам спали на одной и той же вязанке соломы. Он заботился обо мне не меньше отца. Он научил меня читать, петь, писать, считать. Он пользовался каждым случаем, чтобы порассказать мне о жизни и людях. Во время еды он не брал себе лучшего куска, но делил его между нами поровну. Он любил меня, и я платил ему самою искреннею привязанностью.
Разлука сильно огорчила меня. Когда-то мы увидимся?
Витали всегда носил деньги при себе и не успел передать мне ни гроша. У меня в кармане было несколько монет, но надолго ли хватит этих денег, чтобы прокормить обезьяну, собак и себя?
Я провел два дня в страшной тревоге, не смея выйти из гостиницы, занимаясь обезьяной и собаками, которые были печальны и беспокойны. Наконец, на третий день какой-то человек принес мне письмо от Витали.
В нем он сообщал, что его обвиняют в сопротивлении представителю власти и что он содержится в предварительном заключении, откуда его переведут в исправительную тюрьму.
— Я увлекся гневом и совершил проступок, который мне обойдется недешево, — прибавил он. — Приди завтра на разбор дела. Тебе это будет полезно.
В то время, когда я читал письмо, Капи уселся между ногами, обнюхивая бумагу, и вилял хвостом, доказывая этим, что по запаху узнал письмо хозяина.
На следующий день в девять часов я уже стоял у дверей суда и первым прошел в камеру судьи. Мало-помалу камера наполнялась, и между присутствующими я узнал несколько лиц, которые были свидетелями столкновения с полицейским. Непривычная обстановка суда испугала меня. Желая спрятаться от глаз присутствующих, я нашел убежище за большой печью.
Наконец, появился Витали в сопровождении двух жандармов и сел на скамью подсудимых.
Я не знаю, что говорили вначале, о чем его спрашивали, что он отвечал. Я был слишком взволнован, чтобы слушать или понимать.
— Итак, — сказал судья, — вы признаетесь в том, что нанесли удары полицейскому, который арестовал вас?
— Не удары, но удар. Когда я пришел на площадь, где должно было произойти наше представление, то увидел, что полицейский ударил по щеке мальчика.
— Но этот мальчик не ваш сын!
— Все равно, я его люблю, как сына. Я не мог вынести того, что мальчика бьют. Я быстро схватил руку полицейского и помешал ему ударить еще раз.
— А вы сами ударили полицейского?
— Да, когда он меня схватил за ворот. Я забыл, что это полицейский и бросился на него.
Полицейский, в свою очередь, рассказал все, как было дело, но он останавливался, главным образом, не на ударе, а на том, как насмехались над ним, над его голосом и его фигурой.
Во время этих показаний Витали, вместо того, чтобы слушать со вниманием, смотрел по сторонам. Я понял, что он ищет меня. Тогда я пробрался между любопытными в первый ряд.
Он заметил меня, и его печальное лицо просветлело. Я чувствовал, что он счастлив, видя меня.
— Что вы можете сказать в свою защиту? — спросил его, наконец, судья, когда полицейский кончил свой рассказ.
— Мне прибавлять нечего, — сказал Витали, — но ради ребенка, которого я люблю и который останется один, прошу вас смягчить свой приговор и разлучить нас на возможно короткое время.
Я надеялся, что теперь моего хозяина выпустят на свободу. Но этого не случилось.
Судья строгим голосом прочел свой приговор. Витали обвинялся в оскорблении словами и действием представителя власти и присуждался к двухмесячному тюремному заключению и уплате ста франков штрафа.
Два месяца тюрьмы!
Сквозь слезы я увидел, что Витали, в сопровождении жандарма, увели в ту самую дверь, в которую он недавно вошел. Дверь затворилась, и я остался один.
Два месяца разлуки!
Куда я пойду?
С тяжелым сердцем возвратился я из суда к себе на постоялый двор. На пороге стоял хозяин, который, увидев меня, немедленно задал вопрос:
— Ну, чем окончился суд над Витали?
— Он приговорен к двум месяцам тюрьмы и штрафу в сто франков, — ответил я, намереваясь пройти в свою комнату, чтобы наедине отдаться своему беспредельному горю.
Но хозяин преградил мне путь и спросил:
— Что же ты будешь делать эти два месяца? Есть ли у тебя деньги, чтобы содержать себя и собак?
— Нет.
— Не рассчитываешь ли ты тогда, что я позволю тебе прожить эти два месяца здесь? Витали задолжал мне довольно много денег, и я не могу еще два месяца кормить тебя и собак, не зная, сможет ли Витали когда-нибудь расплатиться со мной за все это. А потому лучше всего забирай сейчас своих собак и уходи из моего дома.
— Но куда же я пойду? — спросил я с отчаянием.
— Это уж не мое дело!
Я стоял перед ним в полной растерянности.
— Забирай же поскорее обезьяну и собак и отправляйся. А вещи Витали я пока оставлю у себя. Когда он выйдет из тюрьмы и расплатится со мною, то получит свои вещи обратно.
