коротким туловищем, стоячими ушами, одетый в желтовато-серый мех, а на лбу и на кончике носа темно-бурые пятна. И хвост большой, но короче, чем у белки, в черных кольцах. Мне сказали, что это — енот.
И что его так выдрессировали, что он умеет стирать белье.
Еноту подбрасывали разные тряпочки, какое-то кукольное бельишко, и он моментально хватал все в свои передние лапы, опускал в воду и потом забавно тер, стирал… При этом без конца поглядывал на нас, посетителей, словно хотел похвастаться: «Вам нравится? Вот я какой!»
В уголке Дурова я с той поры не был, а вот недавно в Нью-Йорке опять встретился с енотом.
Как-то вечером мы были в гостях у одного рабочего. Принимали нас хорошо, много спрашивали о России, которую в Америке до сих пор плохо знают.
А потом хозяин сказал:
— Хотите, я вас сейчас чуть позабавлю? Познакомлю вас со своим Джоном!
Он вышел из комнаты и вскоре принес в руках желтовато-серого мохнатого зверька с хвостом в черных кольцах. Жена хозяина помогала ему. На полу оказался тазик с водой.
— Енот! — сразу же догадался я.
— Угадали, енот! — ответил хозяин. — Оказывается, вы, русские, все знаете. А ко мне дружки заходят и не все соображают, что за зверь…
Зверек с любопытством посмотрел на стол, на нас и суетливо забегал по комнате. Потом подбежал к окну, поднялся на задние лапы, уцепился за занавеску и начал качаться, склонив голову набок и хитро поглядывая на нас.
— Давай, Джон! Давай! Покажи свое искусство! — говорил хозяин.
И Джон показал свое искусство. Подбежал к столу и по скатерти забрался в руки хозяина. Выхватил из его рук кусок пирога, передвинул фужер с вином, понюхав содержимое, а потом схватил вилку и умчался на пол к тазику с водой. И начал мыть вилку.
— Еще, Джон! Еще! — говорил хозяин.
И Джон схватил ложку, нож, салфетку и все перемыл.
На хозяина да и на нас он смотрел влюбленными, преданными глазами. Словно собака.
— Вы — дрессировщик? — спросил я у хозяина.
Ведь я знал, что наш хозяин — рабочий.
— Да что вы! — удивился хозяин. — Я у Форда работаю, на сборочном. А Джона случайно подобрал у одного нищего. И дрессировать его не нужно. Он сам по себе полоскун. Есть такая порода. И все делает по собственному желанию. Наша забота в одном — любить его нужно. А он это ценит. Поэтому и ручной…
Кто не слышал слова «ехидна»?
— Вот ехидна! — говорят обычно про злого, недоброжелательного, ядовитого человека.
Или:
— Он — мастер ехидничать!
Значит, живет где-то такой зверь, хуже которого на свете нет, раз именем его самых плохих людей называют.
Так многие считают, так и я долгие годы считал, хотя живую ехидну, кажется, только на картинках в учебнике зоологии видел, да и то давно, в школьные годы.
И вот в Чи́ли, в городе Вальпараи́со, попал я в дом одного профессора — любителя животных. Оказалось, что он, как и я, много путешествовал, но, на зависть мне, не просто смотрел мир, а привозил из каждого путешествия что-то живое. Жили у него дома и попугаи всякие, и обезьяны, и рыбы заморские, и даже сумчатая собака, выполнявшая роль обычной нашей дворняги — домашнего сторожа.
Профессор как раз вернулся из очередной поездки в Австралию, и я с удовольствием слушал его рассказ про страну, в которой никогда не был. Слушал и все время посматривал на какой-то необычный ящик, который стоял в комнате. Ящик фанерный, поставленный крышкой кверху, довольно большой даже для обычного ящика, в котором пересылают по почте посылки. И хотя тут же в комнате, где мы сидели, стояли клетки с попугаями и птицами, аквариумы с рыбами и террариумы с ящерицами и змеями, а стены украшали десятки чучел и коробок с бабочками, этот ящик на паркетном полу выглядел странно.
Неожиданно ящик чуть пошевелился, и из него, как мне показалось, мелькнуло что-то длинное, похожее на большого червяка или маленькую змею, и оставило мокрый след на паркете.
Профессор заметил мое любопытство:
— О-о! Это удивительное создание! Я его привез из Австралии, но с большими трудностями. Редчайший экземпляр! Даже Брем, Земо́н и Гаа́ке, не говоря уже о Га́рно и Бенне́т, не могли осуществить то, что, кажется, мне удалось… Только простите, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!
Профессор назвал имена величайших знатоков животных, которых я знал по книгам.
Но кто же там, под этим ящиком?
И я не выдержал:
— А все-таки, кто это?
Словно счастливый ребенок, вдруг узнавший что-то сверхъестественное, солидный профессор прошептал:
— Тише! Этим я и собирался удивить вас!.. Мне уже удавалось… И, кажется, удастся… Только бы не сглазить! Тьфу-тьфу!
Тут хочешь не хочешь — еще больше заинтересуешься. И я даже почувствовал, что вступил в какую-то загадочную игру. Необычную игру! Рядом — профессор, а я чувствую себя́ мальчишкой. Так интересно! Но и профессор сейчас — почти мальчишка, ребенок.
— Тише! — шепчет он. — Мне думается, что сейчас…
И это «сейчас» произошло.
Опять ящик пошевелился и перевернулся, опять из-под него высунулось что-то длинное, слюнявое и теперь уже явно похожее на язык, и вслед за ним появился нос. То ли нос, то ли клюв, как у птицы. Но похож он был на трубку. И маленький рот, из которого выскакивал язык.
Мы замерли.
Профессор молчаливо ликовал.
На паркет вылезло существо странное, но и чем-то на кого-то похожее. Ежик! Конечно, почти наш ежик! Только размером больше — раза в три, да и с носом необыкновенным, и…
— Иглистая ехидна, — прошептал профессор.
«Неужели ехидна?» — хотел спросить я, но тут было не до слов.
Неслышно, низко опустив голову, обнюхивая воздух, чуть суетливо и беспокойно, ехидна прошлась по паркету в сторону книжных полок и оттуда посмотрела на нас внимательными, с белыми шерстинками вокруг, глазами.
И хрюкнула.
Хрюкнула почти по-поросячьи.
И все же — почти ежик. Или крот? Но если ежик, то очень большой.
На спине среди гладкой, коричневатой щетины — иглы. Частые-частые. Вроде и не разберешь, где щетинистая шерсть, где иглы.
Ехидна еще раз взглянула на нас, хрюкнула и, скребнув по паркету сильными лапами, скрылась где-то за книжными полками, у окна.
— Очень симпатичная зверюшка! Впервые вижу! — сказал я.
Профессор был счастлив.
Он рассказывал о том, как кормит ехидну муравьями и термитами, как поит водой с медом или сахаром, как отвел для нее в саду специальное место, где она зарывается в землю, и еще, и еще, и
