еще всякое.
Правда, я не видел, как ласково облизывает ехидна руки профессора, как узнает его по голосу, как по ночам возвращается из сада домой, но, право, зверюшка эта мне очень понравилась. И ничего не было в ней «ехидного».
Думаю, мой друг чилийский профессор может гордиться, что ему удалось приручить австралийскую иглистую ехидну, чего не удавалось прежде ни Брему, ни Земону, ни Гааке, никому из других крупных знатоков и любителей животных.
Вот только не знаю, как сейчас поживает сам профессор. В 1973 году в Чили фашисты совершили военный переворот. Много людей погибло и гибнет в Чили. Много хороших людей.
Признаюсь, никогда не увлекался я рыбалкой, но вот однажды случилось. Тогда я был молод, только с войны вернулся.
— Поедем! — сказал мне приятель. — Не пожалеешь! Фильм «Гроза» по Островскому видал? Так вот там, где фильм снимали. На Волге, город Мышкин, а напротив Окуневая речка. Слышал, конечно? Ведь ты и на Волге воевал…
— Нет, не был. В других местах…
Мой приятель старше меня на двадцать лет, и он уговорил меня поехать под город Мышкин, где, по его словам, впадала в Волгу Окуневая речка.
Приехали.
И правда, город Мышкин оказался таким, каким я по довоенной «Грозе» помню.
И Волга, которую я ни до войны, ни в войну, ни после не знал, была Волгой.
На чахлом пароме вместе с двумя лошадками перебрались мы из Мышкина на правый берег. Устроились в маленькой деревне. Как раз в той, что и на Волге стоит одним краем и тянется вдоль Окуневой речки. Правда, у нее есть и какое-то другое название, но я помню ее так.
Поутру мы встали рано. Червей накопали с вечера.
Лодка на речке нас уже ждала. С удочками.
Кто-то нас провожал, помогал, подсаживал. Мой приятель был на высоте. Все его знали, все ему угождали, прислуживали, а заодно и мне. Мне было приятно: вот какой у меня приятель! А он к тому же не только заядлый рыбак, который и летом и зимой проводит все свободное время на рыбалке, но и специалист. Где-то архитектором работает.
— Ну, милый, сейчас ты увидишь! И Окуневую речку! И окуня! Страсть, какой окунь! — говорил мне приятель, сидя на веслах. — Поверь, не пожалеешь!
Мы проплыли вверх по реке и остановились, замерли.
— Не шуми, — сказал мне приятель. — Тут!
Я не шумел, поскольку веслами работал он.
Мы закинули удочки.
Минута — и мой приятель подхватил на крючок серебристого окуня.
У меня клевало, но ничего не было.
Еще минута, и опять на удочке у него — окунь, чуть покрупнее…
А я смотрел на Окуневую речку. Удочка удочкой и поплавок поплавком, а как здорово вокруг! Речка небольшая — метров тридцать, где пятьдесят в ширину, а по берегам заросли осоки и ивы, кустарника и трав, а чуть дальше — леса слева и поля справа. Опять ивы и березы, осины, клены, ясени. Леса и поля звенят всякой живностью — от мушиной мелочи до птиц.
Тут-то я и вытащил из речки первого окуня.
Как он был красив!
Серебро с красноватыми жабрами!
И отменный — граммов триста — четыреста!
Мой приятель вздрогнул.
И поздравил меня:
— Ну, даешь!
Мы по очереди выхватывали из речки окуней, но почему-то у меня получалось чаще.
— Семнадцатый! — говорил приятель. — А у тебя?
— Двадцать второй, — смущаясь, отвечал я.
— Двадцать второй! Ну, хорошо! — восклицал приятель. — А у тебя?
— Двадцать седьмой, — робко отвечал я.
Домой мы возвращались с уловом, но молча.
На следующий день приятель не разбудил меня на рыбалку.
Ушел один.
А я гулял вдоль Окуневой речки, смотрел по сторонам, слушал птиц и всплески рыбы в воде.
Приятель принес с речки окуней и аккуратно взвесил их на безмене. Часть улова он увез в Мышкин друзьям, как сказал, а что-то мы позже варили, жарили и ели сами.
Однажды у моего приятеля был особо богатый улов. Килограммов десять! И вернулся приятель раньше обычного. Впрочем, в последнее время он не раз возвращался так.
— Вот, смотри! — говорил он. — Тебе просто повезло тогда, а я… Опыт, брат! А окунишки, гляди, какая прелесть: один к одному!
Окунишки и в самом деле отменные, прелесть!
Серебро и жабры с красным. И что-то беспомощное.
— Поеду в Мышкин, — говорил приятель. — Помоги отобрать покрупнее. Таких на базаре не встретишь!
Я помог. Теперь я почти точно знал, что эти крупные окунишки поедут на базар. Вчера приятель жаловался, что его дела идут плохо и на одной зарплате не проживешь.
Но знал я и слышал другое.
Не только сегодня, но и вчера, и позавчера слышал я и, кажется, раньше слышал глухие взрывы пороховых шашек на Окуневой речке. По вечерам приятель готовил их заранее. Порох, который он привез из Москвы, и мои спички. Я — курящий. Он — нет. Он просил у меня спички и колдовал над ними, собирая серу. А потом — глушил рыбу. Ни удочки не надо, ни сноровки!
Пока приятель был в Мышкине, я собрал вещи и уехал в Москву.
В Москве он удивлялся:
— Что так? Бросил? Обиделся?
— Да что вы!.. — говорил я.
Мы в Москве встречаемся часто. Говорим о рыбалке.
Мой приятель — человек известный, архитектор, который дома строит…
Часто он жалуется, правда, на деньги. Дескать, мало их, что-то снизили, что-то не учли.
Но рыбку он, как и прежде, ловит. И мне приносил не раз судачков, щук и памятных окуней — бесплатно, просто так…
Другие люди говорят, что те же судачки, щуки, окуни точно взвешиваются моим приятелем на безмене и стоимость их растет…
Недавно я спросил своего приятеля:
— А как наша Окуневая речка? Помните?
— Какая? — удивился он.
— Окуневая, — пояснил я, — там, под Мышкином.
— Что-то не помню.
— На Волге, где «Грозу» снимали.
— А-а! — сказал приятель. — Чудак ты, брат, что вспомнил! Там с тех пор охрана, рыбнадзор! Какая рыбалка! Я туда уже лет двадцать не езжу. Резона нет…
А у меня до сих пор перед глазами первый окунь, пойманный на Окуневой речке.
Какой окунь!
Какая речка!
Знал я до войны, мальчишкой, многих животных. Морские свинки у меня водились, белые крысы и мыши, зайцев и кроликов я знал, ленивца в зоопарке видел, дикобраза тоже. Кротов в деревне ловил. Мечтал увидеть тушканчика. Не увидел. Мечтал увидеть бобра, ондатру. Говорили, мех у них дорогой, красивый. Не видел…
И вот в войну, уже в Германии, после тяжких
