Скоро мне надоело смотреть на кроликов, и я стала слоняться без толку по двору. Под деревом заметила свой четырёхцветный мяч. Я взяла его и, стукая о землю, обегала весь двор. Вдруг мяч отскочил в сторону и перепрыгнул через забор. Я побежала за ним, просунула голову в колючую изгородь, потом осторожно пролезла и очутилась с мячом в руках за забором.
За нашим домом, у опушки леса, стояли дачи. В доме с перилами временно занимались первые и вторые классы. Солнце испестрило тенями балкон, из настежь открытых дверей классных комнат доносились голоса учителя и учеников. Невольно я остановилась у балкона, приподнялась на носки и заглянула в дверь. Кто-то воскликнул:
— Джанико! Посмотрите, Джанико!
Учительница подошла к двери и позвала меня:
— Иди, Джанико!
Молча поднялась я по лестнице. Моё появление вызвало в классе переполох. Мяч я крепко прижимала к груди. Мне вообще-то хотелось уйти, но учительница завела меня в класс и посадила за парту.
— Дай мне мяч, — сказала мне моя голубоглазая соседка.
Я протянула ей мяч, но кто-то сзади ударил по мячу, и он стал перепрыгивать с парты на парту. Дети зашумели, каждый хотел дотронуться до мяча, он выскальзывал из рук, как живой, пока одному из учеников не удалось всё-таки поймать его. Теперь уже и другие вскочили и началась настоящая потасовка.
Учительница стояла спокойно и с улыбкой смотрела на всё это, затем ловко поймала летевший в её сторону мяч и положила на свой стол.
— А теперь снова займёмся делом, — обратилась она к детям.
Класс нестройно и разноголосо загудел.
— Будем заниматься, — согласились, но не в один голос и не все.
— Кто скажет, сколько будет, если к пятнадцати прибавить десять? — спросила учительница.
— Двадцать пять! — громче всех крикнула я и застеснялась так, что щёки покраснели.
— Молодец! — похвалила меня учительница.
В это время зазвонил звонок. Я выбежала вместе со всеми во двор и увидела мою встревоженную маму.
— Мама! Мамочка! Я здесь… Я в школе, — крикнула я с балкона.
— Ты в школе? — удивилась мама. — И кто же тебя привёл в неё?
— Это меня мячик привёл! Мячик!
— Мячик? — переспросила мама. — И кто же мог подумать, что он у нас такой умный, а ты такая послушная?
…Большой снег бывает в нашей деревне. Такой большой, что даже больше и выше всей нашей деревни. Всё заваливает. И в том году снег шёл так обильно, что люди не могли выйти на улицу, не расчистив прежде дорожки.
Наш класс перевели в нижнее село, заниматься с нами стала новая учительница, звали её Тамарой. Она была такой красивой, что даже мы — дети — обратили внимание на её красоту. Но был в её красоте один недостаток: разноцветные глаза — один серый, другой — карий. На каждом уроке я думала о том, какой же глаз больше к лицу нашей учительнице…
В то утро белизна снега, освещавшего окно, даже резала глаза, а на дворе снег так будоражил, что все старались перекричать друг друга. Взрослые мальчики катались на длинных санях, от дома дедушки Тома спускались они до нижнего села. Собаки с лаем сопровождали их. Старшие братья катали своих младших кто на санях, а кто посадив к себе на закорки. Казалось, будто небо опустилось на землю вместе со всеми своими запасами снега.
У нас дома в передней комнате горела печка. Чайник кипел, пар поднимался вверх. На столе стоял завтрак. И поэтому было как-то особенно уютно.
— Шакро́! — крикнул папа со двора.
— Шакро и Котэ на санках катаются! — ответила мама.
Папа ничего не сказал. Вернулся в свою аптеку.
Я быстро оделась и села за стол.
— Ты готовишься в школу, детка? — спросила бабушка.
— Готовлюсь, — деловито ответила я.
— Дорога не расчищена, детка, можешь увязнуть в снегу.
На лестнице послышались голоса мальчишек и шум очищаемого с одежды и обуви снега. Затем в комнате появились разрумяненные Котэ и Шакро.
— Убьют нас, парень, что ты наделал? — скалил зубы Шакро.
— Не бойся, мы скажем, что на повороте упали и не смогли догнать.
— Разве они смогут одни поднять столько саней, — смеялся Шакро.
— После уроков поможем, — сказал Котэ и сел за стол.
Шакро рос с нами. Учёба ему не давалась, и мой отец определил его к ремесленнику в ученики. Его мать, Машо́, была уборщицей в аптеке. Мы очень привыкли друг к другу. Сёстры Шакро — Нина и Мано́ — учились со мной, и мы всегда вместе. Я и Котэ очень любим Шакро, и он не представляет себе жизни без нас, он то сердит меня, то радует.
— Котэ, возьми меня в школу, пожалуйста! — попросила я.
— Ой, что же делать, — забеспокоился Котэ, — до твоей школы один километр, а у меня контрольная? Опоздаю. — Он посмотрел на Шакро, подмигнул: выручай, мол.
— Что делать? — И я повернулась к Шакро.
— Дареджа́н! — произнёс он моё полное имя, хотя знал, что я не люблю, когда меня так называют. — Попала в мои руки?!
Я надулась. В это время вошёл отец, и все замолчали.
— Ну что, товарищи, снег пошёл и вы прекратили учёбу? — Он многозначительно обвёл нас всех взглядом.
— Я ухожу, папа, — быстро стал собираться Котэ, схватил тетради, надел шапку и вышел.
— Чего ты смотришь? — повернулся ко мне папа.
— И я иду, — сказала я и почувствовала, как у меня задрожал подбородок. «Дорога не расчищена!» — прочла я в глазах мамы и бабушки, но они не проронили ни одного слова.
Бабушка привстала с кресла, сняла пенсне и посмотрела на папу:
— Да, но разве можно в такой снег пускать эту маленькую девочку?
— Ничего, она должна привыкнуть. Летом не учатся, зимой снег… значит, вообще останется неучёной? — сказал тихо, но очень убедительно папа.
— Попросим Шакро, чтобы он её проводил, — улыбнулась мама.
— Я лично его об этом просить не буду, — пробормотала я.
— Не будешь? Значит, будешь сидеть дома. Ты хочешь, чтобы учительница пожаловала к тебе лично, так, что ли? — рассмеялся Шакро и сделал вид, будто собрался уходить.
Шакро был чернявый, с хитрыми глазами и, когда смеялся, показывал белоснежные зубы. Он смешил нас даже тогда, когда ему было не очень-то и весело.
— Пойдём, пойдём, госпожа домоседка! — схватил меня за руку Шакро. — Ты не Джанико, а джорико[5], — пошутил он.
В комнате я промолчала, постеснялась отца. Быстро одевшись, мы перешли улицу и пустились в дорогу. На улице и в самом деле лежал большой снег. Шакро с трудом прокладывал дорогу, дыша, как паровоз.
— Подожди, — сказал Шакро, нагнулся и посадил меня к себе на спину, — вот так, сиди смирно и смотри, чтобы мы с тобой в снегу не увязли!..
— Но! Но! — крикнула я Шакро, смеясь.
— Тише, не то в снег сброшу. Я покажу тебе «но!» — Шакро сделал вид, что рассердился.
Кое-как дошли до школы.
— Дядюшка, ты, случайно, не болен?! — крикнул Шакро сторожу.
— Это ты болен, сорванец! — рассердился сторож.
— Так отчего же ты в школе разжёг огонь?
— Это не твоего глупого ума дело! Чтоб мои глаза не видели тебя больше здесь! Такую девочку я сам могу принести в школу! — шумел Сурмава.
— Сам? Сам ты и себя-то еле носишь, где уж тебе ребёнка при…
Шакро не смог закончить и еле увернулся от веника, который летел в его сторону, и убежал.
В классе было тепло. В большой печи трещали сухие дрова, видимо, Сурмава действительно жалел детишек (так он называл всех нас) и даже дрова принёс из дома. Односельчане, точно так же, как и Шакро, на спинах несли своих детей в школу, и во всём этом было что-то, поразившее моё воображение. А «приютские» — в нашей деревне был детдом для бывших беспризорников — шли сами и, войдя в класс, бросали сумки и подбегали к печке, припадали к её теплу, как к родной матери.
Урок начался, но ребятишки не могли отойти от печки. Я и Марика сидели за одной партой. На перемене, как всегда, мы обе достали из сумок завтрак и поделили с одноклассниками. Печка нагрелась, и в классе стало уже совсем тепло. Дети развеселились, учительница разрешила петь.
Вдруг с задней парты вскочили девчонки и мальчишки и подбежали к учительнице.
— Что случилось? — испугалась она. — Что случилось?!
— Вода течёт! — кричали все на разные голоса.
С потолка действительно текла вода и текла всё сильнее и сильнее.
— Сторож! — крикнула в открытую дверь учительница. (Сторожа — Сурмаву — никто почему-то по имени не называл. Наверное, потому, что когда его спрашивали: «Кто вы?» — «Сурмава я, кто же ещё», — отвечал он всегда.) — Помогите же! С потолка течёт!
— Вода?! Вот тебе и на! Этого только не доставало нашей распрекрасной гимназии в такую распрекрасную зиму! — ворчал Сурмава.
Сторож никак не мог научиться называть школу школой, а по-старому именовал её гимназией.
Через некоторое время на чердаке послышался шум, затем вода перестала течь, и мы успокоились, но вдруг, как будто кто-то стал стрелять в нас из пулемёта, с треском посыпались сверху щепки и штукатурка и сам Сурмава чуть не обрушился на нас, но вовремя ухватился за стропила. Одна его нога торчала, раскачиваясь между досками, как маятник.
