— А может, он снял перстень, чтобы не мешал работать или чтобы не повредить? — живо предположила Лиза. — Я вот снимаю кольцо, когда играю на скрипке или мою посуду.
— Ага, раз руки мозолистые — может, он плотничал или, скажем, садовничал, — подхватил Лева.
— Настоящие короли свои руки до такого состояния не доводят! — отрезала Бабушка и в изнеможении откинулась на спинку кресла, стараясь сохранять непреклонный вид.
Филин хотел что-то сказать, но Инго мигнул ему, и волшебник смолчал. Надо же, как слушается, поразилась Лиза.
— Давайте не будем отвлекаться на вопросы о монаршем достоинстве и ручном труде, — голосом строгой учительницы произнесла Амалия. Глаза у Бабушки так и полыхнули на мраморно-бледном лице. А фриккен Бубендорф как ни в чем не бывало кивнула на монитор Мэри-Энн. Компьютер против обыкновения помалкивал — Амалия отключила у Мэри-Энн звук, чтобы та не встревала с замечаниями.
— Главное — многое сходится, — хладнокровно продолжала Амалия. — Я даже составила список, вот послушайте: рост, рыжесть, присловье, перстень, то, что этот человек узнал узор гномского клана…
— А за пределами Радинглена эти узоры никому не ведомы, — вставил Инго.
— Андрей Петрович… Инго… Фриккен… — начала Лиза, подавив в себе желание поднять руку, как на уроке — строгость Амалии заставила ее заробеть, — а когда Илья Ильич придет смотреть картину, мы ему ведь скажем про все это? Вдруг оно как-то связано… Бабушка, мы его попросили, Маргаритин папа разбирается в картинах! Ну не может быть столько совпадений! — сбивчиво лепетала она.
— Умница, Лиллибет! — все тем же учительским тоном похвалила ее Амалия. — Проверим, заодно его величество и меня введет в курс дела — мне про вашу загадочную картину еще толком ничего не объяснили. Лев посмотрит — и тоже что-нибудь вспомнит.
— А я и так вспомнил, — вдруг подал голос Лева. — Я уже сказал, что там была не зима, а не то осень, не то лето? И туман? И что у этого человека руки были в мозолях, точно у садовника? Ага, так вот, еще очень сильно пахло яблоками, падалицей, как будто они там были повсюду! Может, там и вправду сад?
— Я знаю, где ты был! — Инго вскочил, метнулся к сумке из-под ноутбука и извлек оттуда расписное эмалевое яблоко.
— Вот, — король поднял яблоко повыше, чтобы все видели, — я собирался вам рассказать, но сомневался, стоит ли. Два дня назад, на церемонии посвящения в Амберхавене, меня унесло с университетской площади. Так же неожиданно, как Леву из леса. И я тоже оказался в тумане, где пахло яблоневым садом и падалицами, только никого там не встретил. Я даже видел сами яблоневые деревья, а вот это яблоко упало мне прямо в руки. Но как только это случилось, я опять очутился на площади и яблоко из живого превратилось в неживое. Я уже тогда заподозрил, что побывал в Саду.
Лиза отчетливо услышала, как Инго произнес это слово, будто написанное с большой буквы.
— Но Сад — легенда! — хором воскликнули Филин с Амалией. — В него никто не верит уже много лет!
— Ну и пусть никто не верит, — упрямо сказал Инго, а Лева убежденно закивал. — Мы со Львом оба там побывали, впечатления сходятся. Я вынес оттуда это яблоко, а Лева — перстень, плащ и рукавицы, и, что самое главное, он видел там человека, который по всем признакам — наш с Лизой отец. Каких вам еще доказательств?
Ошеломленная историей про яблоко, Лиза только и могла, что хлопать глазами. Слова кончились.
Инго подошел к креслу, в котором сидела Бабушка, и положил яблоко ей на колени.
— Почему, ну почему ты все еще сомневаешься? — ласково спросил он.
Лиза затаила дыхание.
Бабушкины пальцы, вертевшие сапфировый перстень, разжались.
— А потому, — едва слышно, но очень отчетливо ответила королева Таль, — что все это, боюсь, были всего лишь иллюзии. А я, Инго, не хочу тешить себя иллюзиями… и надеяться понапрасну.
Бабушка с трудом встала, но не смогла ступить и шага — бессильно осела на руки Инго. Глаза у нее закрылись.
Металлическое яблоко и перстень со стуком упали на пол.
Лиза тоненько вскрикнула.
— Лекаря? — быстро спросил Инго у Филина.
— Скорую, — ответил волшебник. — В Питере. Аль, попробуй! Не бойся, я тебе помогу.
Амалия послушно кивнула и резко взмахнула руками, точно что-то бросая. Филин быстро сказал: «… а с платформы говорят — это город Ленинград». В глазах у Лизы зарябило и поплыло, и она ухватилась за Андрея Петровича. Мгновение — и вместо дворцовых покоев они стояли посреди прихожей на Гатчинской. Бабушка, как была, в радингленском пышном наряде, полулежала в кресле. Филин торопливо набирал «ноль три».
Взгляд Лизы упал на часы. До начала праздника в Радинглене оставалось всего полчаса.
Глава 7, в которой звучит песня о розе, а музейный хранитель надевает музейные шлепанцы
…Всю дорогу до больницы и особенно обратно Лиза горько раскаивалась, что вообще поехала. Это как-то само получилось — в первый день нового года королю положено общаться с народом, и нарушать этот обычай было нельзя, поэтому Инго пришлось остаться, и фриккен Амалия, конечно, правильно сообразила, что не надо переносить его в Петербург, но это Лиза поняла уже потом. Предательская и трусливая мысль о том, что Филин мог бы поехать один, пришла Лизе в голову уже на полпути в больницу — и Лиза сурово обругала себя дурой и трусихой. Впрочем, легче ей от этого не стало.
Валил густой снег, у старенькой Филинской машины барахлила печка, а может быть, ноги у Лизы так отчаянно замерзли просто от нервов. «Скорую помощь» впереди было почти не видно, под колесами образовалась грязная снежная каша, и несколько раз на поворотах Лизе казалось, что Филин еле-еле справляется с рулем. Ехали они невыносимо долго, а когда доехали, Лиза струсила окончательно. Бабушку сразу переложили на каталку, воткнули ей в руку какую-то трубочку с иголкой и быстро-быстро куда-то повезли.
Саму Лизу долго не пускали на вахте, говорили, дети только с двенадцати лет, и не хотели верить ни Лизе, ни Филину, потому что ученического билета у Лизы с собой, конечно, не было. Лизе отчаянно захотелось сбежать, потому что даже перешагнуть порог больницы и то было страшно и… как-то противно. Лиза, конечно, устыдилась этого страха и опять обругала себя самыми ужасными словами, а Филин очень вовремя крепко взял ее за руку и повел за собой.
Андрей Петрович, наоборот, держался так, словно подобные приключения были ему отнюдь не в новинку. Он в два счета очаровал лечащего доктора, немолодую красавицу с русой косой кренделем, и раздобыл номер ее мобильника и разрешение звонить в любое время. Вообще все, похоже, не только решили, что Бабушка актриса (из-за радингленского атласного платья), но и что Андрей Петрович — ее муж. Вот и хорошо. Он подписывал какие-то бумаги, платил какие-то деньги, кому-то улыбался, а Лиза все это время бессмысленно торчала рядом, переминаясь с ноги на ногу, и волновалась. Что происходит, где Бабушка и что с ней делают, никто не объяснял. Единственное, что Лизе кое-как удавалось — это не смотреть по сторонам: она старалась ничего не замечать и не запоминать.
Наконец их пустили к Бабушке в палату. Палата оказалась отдельная, недавно отремонтированная, с картиной на стене и даже телефоном на тумбочке, но все это Лиза вспомнила только потом, а тогда видела только Бабушкино изжелта-бледное лицо на белой подушке и воткнутую Бабушке в руку тонкую трубочку, уже другую, с жидкостью другого цвета, которая медленно-медленно капала по трубочке из пластикового бурдюка на стальной стойке с колесиками. Филин о чем-то пошептался с молоденькой строгой медсестрой и сказал Бабушке:
— Не грусти, Наталья. Подумай, что тебе нужно, составь список, я все привезу вечером.
— Лучше пришли мне сюда Инго — завтра, прямо с утра, — неожиданно твердым голосом велела Бабушка. — А теперь подожди, пожалуйста, в коридоре, мне надо поговорить с Лизаветой.
Филин послушно вышел, а Лиза так же послушно села на краешек койки, пахнущей казенным бельем и дезинфекцией.
Тут началось самое нестерпимое. Бледная Бабушка, отдыхая после каждого слова, начала давать Лизе наставления, от чего сбежать захотелось еще сильнее. Наставления казались бесконечными: и учить королевские уроки, и не забыть про реферат по истории, заданный в школе на каникулы, и обязательно — «слышишь, Бетан, без отговорок!» — ездить к Леониду Марковичу из консерватории, Бабушка с ним уже договорилась, а телефон и адрес у нее в записной книжке, на столе в кабинете, «и, пожалуйста, не пропускай занятия, я скажу Филину, он проследит». Лиза попыталась отмахнуться, Бабушка настаивала, и у Лизы сорвалось с языка грубое «сама разберусь», от чего она тут же обмерла от стыда. Последнее время Лиза то и дело огрызалась, а удержаться не могла. Но, в самом деле, какие тут, гвозди и гоблины, уроки? Неужели непонятно?!
