Мейн восхищенно ахнул и захлопал в ладоши.
— Это еще не все, — пообещал Жеребкинс, активируя сенсоры в стрекозах. — Приготовься по-настоящему восхищаться.
Стрекозиное облако задрожало, и маленькие глаза засветились зеленым. Одиннадцать из двенадцати блоков, вышедших из экрана, показали несколько полных трехмерных изображений Жеребкинса — с каждого ракурса, доступного стрекозам. Они могли считывать не только видимый спектр, но прекрасно передавали изображения в инфракрасном излучении, в ультрафиолете, могли анализировать уровень тепла в помещении. Моментально обновляющийся поток информации менялся на экране, показывая давление Жеребкинса, пульс, уровень кислорода в его крови, даже отображая процессы газообмена.
— Мои красавицы могут проникнуть куда угодно, и видят что угодно. Они могут считать информацию с каждого микроба. И все, что в это время видят остальные — это всего лишь стрекозиный рой. Мои маленькие Аэрожуки могут легко пролететь через рентген в аэропорту, и никто даже пикнуть не подумает о том, что они — это на самом деле сплошная биотехника. Они отправятся туда, куда я скажу, и будут шпионить за тем, на кого я укажу.
Мейн указал на единственный пустующий блок экрана.
— А тут ничего не показывается…
Жеребкинс кашлянул.
— Я запустил парочку моих красавиц в поместье Фаулов. И Артемис каким-то образом разглядел то, что разглядеть, по сути, невозможно. Ах, возможно, мои малышки лежат сейчас разобранные, под каким-нибудь микроскопом в его лаборатории….
— Я не читал об этом ни в одном отчете.
— Ах, да. Забыл сказать. Та попытка не увенчалась успехом, но эта — безусловно увенчается.
Пальцы Жеребкинса забегали по клавиатуре.
— Как только я установлю параметры миссии, мои Аэрожучки будут передавать мне наблюдения из любой точки города, — Одна из стрекоз мягко приземлилась на его указательный палец, и он сказал ей:
— Ты, мой маленький негодник, особенный. Потому что сейчас полетишь домой для того, чтобы убедиться, что моя дорогая Кобыллина в порядке.
Мейн приблизился, разглядывая стрекозу.
— И ты правда сможешь сделать это?
Жеребкинс пошевелил пальцем, и стрекоза легко взмыла вверх, а затем исчезла в вентиляционном люке.
— Я, мой друг, могу все. Они даже закодированы на мой голос. Вот смотри…
Жеребкинс картинно откинулся на кресло и прочистил горло.
— Активационный код Аэрожуков, альфа альфа один. Я — Жеребкинс. Жеребкинс — это я. План три. Все секции Общегородская катастрофа. Летите, хорошие мои. Летите.
Аэрожуки взлетели, как стая серебристых рыб взлетает на несколько секунд над водой, и спикировали в воздухе. Все их движения были идеально синхронны. В следующую секунду они сформировали плотный цилиндрический рой, и вылетели через вентиляционный люк. Маленькие крылышки заскользили по стенкам, передавая своему создателю каждый бит считанной информации.
Этот небольшой спектакль пришелся по душе Мейну, который обожал всякие фантастические романы.
— Летите, хорошие мои, летите… Круто! Ты сам придумал?
Жеребкинс принялся анализировать полученную кучу информации.
— О да. Все права защищены!
Аэрожуками можно было управлять вручную, или, если эта функция была по какой-то причине недоступна, они сами летели к заранее указанным радиоточкам на сводах пещеры. Микро-биотехнологии работали идеально, и уже через несколько минут у Жеребкинса была великолепно функционирующая сеть, раскинутая над всей Гаванью, и управлять ею можно было и словами, и жестами.
— А теперь, Мейн, — сказал он своему племяннику, — я хочу, чтобы ты быстренько поднялся к командиру Келпу и передал ему информацию через, — он брезгливо передернул плечами, — радио. Я должен проверить, как поживает твоя тетя Кобыллина.
— Мак дак джибал, дьядя, — весело сказал Мейн, отдавая честь. Еще кое-что, чего, кстати, не умели делать единороги.
У людей есть высказывание «Не то мило, что хорошо, а то хорошо, что мило». Вообще то, это означает, что если тебе что-то нравится — значит, это хорошо. Эльфийская версия этого высказывания была составлена великой поэтессой Б.О.Селектой, которая сказала: «Может царицей быть и та, кой не досталась красота». Критики весьма скептически относились к этой рифме. Гномья версия этой фразы несколько менее романтична: «Не воняет — бери в жены». Но смысл все равно остается тем же.
Жеребкинсу не нужно было ни одно из этих высказываний, так как для него оплотом красоты была его жена, Кобыллина. Если бы кто-нибудь попросил его дать определение красоты, он бы просто указал на свой наручный компьютер, выставив на нем голографическое изображение своей жены.
Жеребкинс настолько любил Кобыллину, что томно вздыхал всякий раз, как только вспоминал о ней — а это случалось несколько раз в час. Кентавр считал, что он нашел вторую половинку своей души.
Любовь заключила Жеребкинса в свои сети довольно поздно. Пока все остальные кентавры галопом скакали по пастбищам вместе со своими избранницами, писали им любовные письма и слали засахаренную морковку, Жеребкинс убивал часы в лаборатории, по уши в делах, штампуя гениальные изобретения и идеи. К тому времени, как он начал осознавать, что любовь проходит мимо него, она уже давно исчезла за горизонтом. Кентавр убедил себя, что никакая жена ему не нужна и он вполне счастлив — у него есть любимая работа и прекрасные друзья.
А потом, когда Элфи Малой пропала в другом измерении, он встретил в Полис-Плаза Кобыллину. По крайней мере, так он всем говорил. «Встретил» — это, наверное, не совсем правильное слово, так как из этого слова следует, что ситуация была приятная, или хотя бы не настолько жестокая, какой была на самом деле. А на самом деле случилось так, что одна из Жеребкинсовых программ-распознавателей ошибочно идентифицировала Кобыллину как гоблина-грабителя. Ее немедленно схватили слоноподобные пикси и отвезли в Полис-Плаза. Ничто не могло сильнее опозорить кентавра, чем это.
К тому времени, как причину всей этой шумихи выяснили, Кобыллина провела в гелевой камере где-то три часа. Она пропустила вечеринку в честь дня рождения своей мамы и горела желанием перегрызть горло виновнику ошибки. Командир Келп немедленно приказал Жеребкинсу спуститься в камеры и ответить за свой просчет.
Жеребкинс послушно спустился, приготовив двенадцать способов извиниться, но все эти двенадцать способ благополучно испарились, как только он увидел Кобыллину. Жеребкинс вообще редко видел кентавров, а уж тем более таких красивых, как Кобыллина — с темными ореховыми глазами, прямым носом и сверкающими волосами, спускающимися до бедер.
— Все это моя удача, — выпалил он, даже не подумав. — Как обычно, с моим везением…
Кобыллина уже приготовилась вылить весь накопившийся за три часа яд на Жеребкинса и поинтересоваться, каким надо быть идиотом, чтобы принять кентаврессу за гоблина, но реакция Жеребкинса остановила ее. Она решила дать ему шанс выбраться из ямы, в которую он попал.
— Что значит — с вашим везением? — вопросила она, давая понять, что лучше бы ему придумать ответ получше.
Жеребкинс знал, что бомба может вот-вот взорваться, так что на этот раз тщательно подумал над ответом.
— С моим везением, — наконец-то выдал он, — я все-таки встретил такую красавицу, как вы, а вы горите желанием меня убить.
Это было сказано вполне неплохо, и, судя по тоске в глазах Жеребкинса, абсолютно искренне.
— Да? И почему бы мне, действительно, вас не убить? Я что, похожа на преступника?
— Ни в коем случае. Абсолютно, абсолютно не похожи.
— Странно, потому что программа, окрестившая меня гоблином, создана вами, если я не ошибаюсь.
«Умная леди», — понял Жеребкинс. «Умна… и сногсшибательна».
— Это правда, — сказал он. — Но, думаю, имели место быть несколько косвенных факторов…
— Например?
Жеребкинс решил идти напролом. Он моментально почувствовал влечение к этой кентаврессе, сейчас его мысли занимала только она. Самое точное слово, которое он смог подобрать для описания этого чувства — это небольшой электрический удар, похожий на те, которые он испытывал на добровольцах во время экспериментов со средством от бессонницы.
— Например, тот, что моя машина — просто тупица. Ибо вы — это нечто полностью противоположное гоблину.
Кобыллина была растеряна, но еще не побеждена.
— Не поняла?
— Ну, ведь гоблины не берут депозиты в банках!
— Да я не про это, тупица!
Жеребкинс вздрогнул.
— Что?..
— Я говорю, твоя программа — абсолютная тупица.
— Да. Безусловно. Я немедленно пущу ее на переработку. А потом сделаю из нее тостер.
Кобыллина прикусила губу, явно сдерживая улыбку.
— Неплохо для начала. Но вам придется еще попотеть, чтобы полностью загладить свою вину.
