– Куда? – крикнула Улита.
– Там мои вещи!
– Там – это где? – уточнила Улита.
– На втором этаже.
Улита очень заинтересовалась.
– Ты где-то видишь второй этаж?
Петруччо замер, созерцая провал между домами. У него дрогнули губы и разом спутались мысли. Он бы меньше удивился, скажи ему кто-нибудь, что с вокзальной площади пропали все три вокзала.
– Но мои вещи!.. – тупо повторил он.
– Вот они. Это же они, да? – сказал Мошкин, кивая на камуфляжной расцветки рюкзак, в котором Петруччо иногда перетаскивал оружие.
Чимоданов метнулся к рюкзаку. Увидел кучу ненужных проводов, которые давно собирался выбросить, и большую рыжую подушку.
– Зачем ты подушку брал? Надо было из шкафа все выгребать! – заорал он, хватая Мошкина за ворот.
– Ты не представляешь, что тут творилось два часа назад! – жалобно сказал Евгеша.
Чимоданов ждал, что он добавит: «Я ведь тоже не представляю, да?», однако Мошкин ничего не добавил.
– А мне плевать! Я тебя убью! – закричал Петруччо.
– Отпусти его! – спокойно приказала Улита.
Чимоданов с опаской покосился на нее и разжал пальцы. Он не боялся Улиты, когда она орала, но когда она говорила тихо, действительно лучше было послушаться.
– Подчеркиваю: он не то взял!
– А он и не обязан был ничего брать! Заметь, кроме Мошкина, никто о твоем барахле вообще не вспомнил! Причем Ната не вспомнила, потому что не вспомнила, а я принципиально! – сказала Улита.
– Почему? – озадачился Чимоданов.
– Потому что я знала, что ты всё равно будешь психовать. Знаешь, чем свинья отличается от нормального человека? Нормальный человек за всё благодарен, даже если ему подарили палочку от мороженого, а свинье услуги оказывать себе дороже. Ей полцарства подари, она заподозрит подвох и хрюкнет, что твоя половинка лучше. Отдай целое царство, скажет: «Ага, заботы с себя хочешь спихнуть?» Подари свои кишки, она прохрюкает, что позвоночник ты будешь хоронить за свой счет.
Чимоданов смутился, приблизительно ощущая, что так оно и есть.
– А Даф взяла бы! – сказал он.
– Так на то она и светлая! Она не ждет благодарности, а я жду!
Улита говорила раздраженно, отрывисто, но за внешним возбуждением проглядывали отчаяние и усталость. Она то приглаживала волосы, то делала шага два-три вперед и останавливалась, точно сама не понимая, куда и зачем идет.
Один только Чимоданов способен был в такую минуту сожалеть о прошитых кожаными шнурами жилетах собственного изготовления.
– Как Арей позволил? Почему не убрал все эти… – Петруччо покосился на грохочущую технику.
Он недоумевал, как такое могло произойти. Шугануть экскаваторы могла бы и одна Улита. Да что там Улита? Хватило бы одной улыбки Наты, чтобы экскаваторщик принялся бессистемно сносить соседние офисы, а про Большую Дмитровку, 13, вспомнил бы только, когда единственный дом торчал бы в поле.
– Ты разве не знаешь? – спросила Улита глухо. – Арей в бегах. Он отстранен от руководства российским отделом и объявлен в розыск. Ну а это всё месть. Неужели ты думаешь, что резиденцию мрака можно снести, никого не предупредив, как какой-нибудь вшивый курятник?
– А что Арей такого сделал?
– Зарубил личного посланца Лигула, – голосом, который легко можно было принять за равнодушный, не будь он таким стеклянным, сказала Улита.
Она смотрела на Чимоданова невидяще-блестящим взглядом, не до конца осознавая, кто перед ней стоит, что спрашивает и, главное, зачем она отвечает. Она говорила, но не понимала смысла своих слов. Сознание и речь существовали на разных этажах, между которыми не было лестницы.
Память ведьмы торопливо, как страницы записной книжки, перелистывала сегодняшний день, начиная с утра. Улита вновь услышала щебет Вихровой, адресованный коллективному слушателю, составленному из Мошкина и Чимоданова:
– Терпеть не могу белый шоколад! Утром мне опять звонил этот больной из дипломатического колледжа! Замуж звал. Вот гадость!
Путать не стоило. «Вот гадость!» – относилось к белому шоколаду, а не к «больному» из колледжа, к которому Вихрова относилась вполне так себе ничего, хотя замуж и не собиралась. Ната была знаменита своими перескоками.
Болтая, Вихрова не забывала четко щелкать печатью. Ручеек комиссионеров пересыхал. Значит, скоро повалят суккубы. Мошкин уже предвидел это и пугливо ерзал на стуле. Он знал, что суккубы будут виться вокруг его стола, принимать самые соблазнительные обличия и, вытягивая мокрые губы, повторять: «Ну позязя! Позязечко! Мозно мальсику малюсенький стампик?»
Мошкин жалел, что сегодня на работе нет Чимоданова. Суккубов обычно принимал именно он. Настроен Петруччо был решительно. Рядом на столе всегда лежал боевой топор. К Чимоданову суккубы не лезли. Петруччо был суров, морально устойчив и плотскими страстями не искушался, чего суккубы в силу специфики своих занятий не могли не ощущать.
Сама Улита, обложившись просроченными закладными на эйдосы, не замечая, чертила на одной из бумаг профиль Эссиорха. Нарисованному Эссиорху не нравилось находиться в окружении пергаментов мрака. Он беспокойно вертелся и сжимал кулаки.
Двухмерно существующий на листе, Эссиорх объемную Улиту видеть не мог, но всё равно беспокоился и вертел головой, как если бы ощущал, что мир гораздо сложнее, чем он в силу своей двухмерности способен его себе представить.
Ровно-гудящий пчелиный шум комиссионеров и суккубов, наполнявший комнату, дал короткий всплеск и стих. Не понимая в чем дело, секретарша вскинула глаза и застыла, увидев перед собой белую плоско-страшную физиономию, похожую на пятно штукатурки.
Стражей было двое. Один остался в приемной, другой, широкоплечий, зашкаливающе самоуверенный, решительно направился в кабинет Арея. У того, что остался, глаза были тусклые, с желтоватой пленкой, точно у мертвой курицы. Такие они у тех, для кого убийство давно стало рутиной. Форма темная, нагрудник с серебристым отблеском, с оскаленной литой тигрицей по центру груди. Пасть тигрицы служила фиксатором, мешавшим дарху болтаться и предохранявшим его от случайных ударов. Такой нагрудник не спутаешь. «Мальчики Лигула». Внутренняя опричнина мрака.
Улита жадно прислушалась к голосам из кабинета. Вошедший страж говорил громко, с нажимом, потом перешел на крик. Арей же отвечал тихо. Тем, кто не знал его, это могло показаться слабостью, на деле же выражало крайнюю степень раздражения.
Что произошло потом, никто не понял. Один голос вознесся до небес, другой же опал до земли. Затем, безо всякого перехода, дверь распахнулась и появился Арей, брезгливо вытиравший меч сорванной шторой. Срезанный дарх он держал за цепь. Тот бился и корчился, отлично понимая, что скоро его оставят без единого эйдоса, сам же он отправится под каблук.
Страж, оставшийся в приемной, пятился, схватившись за рукоять меча. Он как-то сразу потускнел. Даже тигрица на нагруднике уже не сияла. Казалось, она сейчас поперхнется дархом.
Арей посмотрел на него как на пустое место и велел проваливать.
– Ты знал заранее, что будет, иначе не торчал бы в приемной. Так? – спросил он.
Страж что-то невнятно пробормотал, стуча зубами.
– Лигулу требовался повод, чтобы отомстить за неудачу с Мефом и много за что еще, – продолжал Арей. – Иначе он никогда не послал бы психопатичного юнца с требованием наорать на меня и забрать мой меч. Да и вообще отправил бы не двоих слабаков, а хотя бы шестерых покрепче. Сожалею, что не понял этого сразу и попался на крючок. Эмоции всегда бежали у меня впереди разума. Отправляйся к Лигулу и скажи, что его участь – вечно выбирать верную тактику и вечно проигрывать в стратегии!.. Ну что встал? Проваливай!
Страж с тусклыми глазами не заставил просить себя дважды и провалил… точнее провалился под пол, отправившись в Тартар по самому сокращенному из всех возможных маршрутов.
Арей некоторое время простоял в задумчивости, а затем повернулся и ушел в кабинет, плотно закрыв за собой дверь. В кабинете что-то загрохотало. Ната и Мошкин переглянулись. Они поняли, что Арей зачем-то разрубает свой стол и кресло.
Улита набралась храбрости заглянуть только через несколько минут. Посреди кабинета был сложен большой костер, основу которого составляли части разрубленного стола. Костер уже пылал, а Арей деловито подкармливал его бумагами и пергаментами, вываливая их из ящиков.
Зарубленный страж лежал в углу, лицом вниз. Рядом валялся его блестящий, с редко встречающимся серповидным закруглением клинок и осколки раздавленного дарха. Арей успел уже аккуратно пересыпать все его эйдосы в свой, еще раз доказав, что стражи мрака даже в смертельной опасности не забывают о стержневой сути своего существования.
Улите вспомнилась замороженная рыбина, которую она недавно видела на витрине. Хищная и сильная, с распахнутым ртом и торчащим из пасти хвостом другой рыбы, поменьше, которую она пыталась проглотить уже в сетях, возможно, понимая, что для нее самой всё уже кончено.
