— Это не ответ. Ну расскажи мне. Какой здесь двигатель? Как он держится в воздухе? Я не вижу никаких крыльев или лопастей. Но управление выглядит почти таким же, как у гироптера…
Лорду Азраилу было трудно удержаться от того, чтобы не рассказать ей, и поскольку она была в его власти, он не устоял. Он показал ей рукоятку, на которой глубоко отпечатались зубы его деймона.
Твой деймон, — объяснил он, — должен ухватиться за эту рукоятку зубами или лапами, неважно, чем. А ты должна надеть этот шлем. Между вами начинает течь ток, который усиливается этим конденсатором… в общем, это сложно объяснить, но летать на нем легко. Мы поставили рукоятки управления, как на гироптере, для наглядности, но вообще-то никакие рукоятки здесь не нужны. Разумеется, летать могут только люди с деймонами.
— Понятно, — сказала миссис Коултер.
И вытолкнула лорда Азраила из аппарата.
Тут же она натянула на голову шлем, а золотистая обезьяна ухватилась за кожаную рукоятку. Миссис Коултер толкнула тот рычаг, который в гироптере управлял подъемом и в то же мгновение мыслелёт взмыл в в воздух.
Но она еще не до конца освоилась с управлением. Аппарат на несколько секунд повис, слегка покачиваясь, прежде чем она нашла рукоять горизонтального полета, и за эти секунды лорд Азраил сделал три вещи. Он поднялся на ноги, жестом остановил короля Огунве, который хотел отдать приказ открыть огонь по мыслелёту и сказал «Лорд Роук, не будете ли вы любезны полететь с ней?»
Галливеспианец взмыл на своем голубом соколе прямо к люку, котрый был все ещё открыт. Снизу наблюдатели могли видеть, как женщина вертела головой, осматриваясь и золотистую обезьяну, делавшую тоже самое. И ни та, ни другая не заметили маленькую фигуру лорда Роука, спрыгнувшего со своего сокола в кабину позади них.
Мгновение спустя мыслелёт пришел в движение, и сокол, описав круг, приземлился лорду Азраилу на руку. Не прошло и двух секунд, как аппарат уже скрылся из виду, растяв во влажном воздухе среди звезд.
Лорд Азраил смотрел вслед с сожалением, смешанным с восхищением.
— Да, король, вы были правы, — сказал он, — мне следовало бы послушать вас там, в башне. От матери Лиры можно было ожидать чего-нибудь подобного.
— Вы собираетесь перехватить её? — спросил король Огунве.
— И повредить такой замечательный аппарат? Конечно, нет.
— Как вы думаете, куда она направится? На поиски дочери?
— Не сразу. Она не знает, где искать её. Я уверен, она направится в Церковный суд и отдаст им мыслелёт, как доказательство своей преданности, а затем начнет шпионить. Для нас. Это будет новым шагом в проявлении её двуличности. Как только она выяснит, где девочка, она отправится туда, а мы последуем за ней.
— А когда лорд Роук даст ей о себе знать?
— О, я думаю, он прибережет этот сюрприз как можно дольше, не так ли? — Все засмеялись и отправились обратно в мастерские, где ожидала осмотра последняя, усовершенствованная модель мыслелёта.
Глава семнадцать. Масло и лак
Мери Мелоун делала зеркало. Не для самолюбования — этим она не страдала — а для того, чтобы проверить правильность своей мысли. Она хотела попробовать поймать тени, а без инструментов из лаборатории ей приходилось импровизировать с подручными материалами.
При работе с металлом от технологии мулефа было мало пользы. Они делали удивительные вещи из камня, дерева и верёвок, раковин и рога, но все их металлические изделия были выкованы из самородков меди и других металлов, найденных в песке реки, и мулефа никогда не делали из них инструменты. Они использовались для украшения. Например, влюблённые пары мулефа перед женитьбой обменивались полосками светлой меди, которые обвивали вокруг основания рога, как обручальные кольца.
Так что мулефа пришли в восторг от швейцарского армейского ножа, самой большой ценности Мэри.
Когда однажды Мэри развернула нож и показала все его части своей доброй подруге, залиф Атал, та удивлённо вскрикнула; Мэри, как могла, объяснила ей, для чего служила каждая из частей ножа. В ноже было миниатюрная лупа, и Мэри стала выжигать ею рисунок на сухой ветке — тогда-то она и подумала о тенях.
Они с Атал рыбачили, но воды в реке было мало, и вся рыба, видимо, уплыла в другие места, так что они оставили сеть на воде и беседовали, сидя на травке на берегу. Мэри заметила гладкую белую сухую ветку. На радость Атал она выжгла на ней рисунок, простую ромашку; но глядя на тоненькую струйку дыма, поднимавшуюся от места, где сфокусированный свет касался дерева, Мэри подумала: «Окаменей эта ветка и найди её учёный через десять миллионов лет, вокруг неё всё равно обнаружат тени, потому что я над ней работала».
Мэри разморило на солнышке, но её дрёму прервал вопрос Атал:
— Что тебе снится?
Мэри постаралась объяснить ей всё о своей работе, исследованиях, лаборатории, обнаружении теневых частиц, фантастическом открытии того, что они наделены разумом, и почувствовала, что собственный рассказ снова захватил её, и ей захотелось вернуться к своим приборам.
Она не ожидала, что Атал поймёт её объяснения — отчасти из-за того, что она не владела в совершенстве языком мулефа, но отчасти и потому, что мулефа казались ей такими практичными, так неразрывно связанными с обычным физическим миром, а многое из того, что она говорила, было из области математики. Но Атал удивила её, сказав:
— Да, мы знаем, что ты имеешь в виду, мы называем это… — и она употребила слово, похожее в их языке на слово «свет».
Мэри сказала:
— Свет?
Атал ответила:
— Не свет, а… — и она повторила это слово для Мэри помедленней, пояснив: — как отблески заката на воде, покрытой мелкой рябью — мы это так называем, но это притворяние.
«Притворяние», как успела понять Мэри, означало у них метафору.
И сказала:
— На самом деле это не свет, но вы это видите, и это похоже на закатный свет на воде?
Атал ответила:
— Да. Это есть у всех мулефа. И у тебя тоже. Так мы и поняли, что ты такая же, как мы, а не как пасуны, у которых этого нет. Хоть ты и выглядишь так странно и ужасно, ты такая же, как мы, потому что у тебя есть… — и Мэри снова не смогла толком расслышать слово: что-то вроде «сраф» или «сарф», сопровождаемое лёгким движением хобота влево.
От восторга Мэри едва смогла найти нужные слова:
— Что вы об этом знаете? Откуда оно берётся?
— От нас и от масла, — был ответ, и Мэри поняла, что Атал имеет в виду масло в огромных стручках-колёсах.
— От вас?
— Когда мы вырастаем. Но без деревьев оно бы снова исчезло. А из-за колёс и масла оно остаётся с нами.
Когда мы вырастаем… Мэри снова с трудом удавалось говорить связно. Одним из свойств теней, о которых она начала подозревать, было то, что дети и взрослые реагировали на них по-разному или привлекали разную теневую активность. Ведь Лира говорила, что учёные в её мире открыли что-то подобное в отношении пыли, как они называли тени. И вот оно опять.
И всё это было как-то связано с тем, что сказали ей тени через экран компьютера перед тем, как она покинула свой мир. Что бы это ни было, оно имело отношение к большим переменам в истории человечества, отражённым в истории Адама и Евы, к Искушению, Падению и Первородному греху. Её коллега Оливер Пэйн, исследуя найденные при археологических раскопках черепа, обнаружил, что около тридцати тысяч лет назад количество теневых частиц, связанных с человеческими останками, резко возросло. Тогда что-то произошло, какой-то скачок эволюции, сделавший человеческий мозг идеальным предметом, усиливавшим действие частиц.
Она спросила Атал:
— Сколько существуют мулефа?
И Атал ответила:
— Тридцать три тысячи лет.
К тому времени она уже понимала выражения лица Мэри, по крайней мере, самые очевидные из них, и рассмеялась, увидев, как у той отвисла челюсть. Все мулефа смеялись непринуждённо, весело и так заразительно, что обычно Мэри не могла не засмеяться сама, но на этот раз, изумлённая и серьёзная, она спросила:
— Откуда вы так точно знаете? Вы ведёте летопись?
— О да, — сказала Атал. — С тех пор, как у нас появился сраф, у нас появилась память и бодрствование. А до этого мы не помнили ничего.
— Откуда у вас взялся сраф?
— Мы придумали, как использовать колесо. Однажды существо без имени нашла стручок и начала играть, и, играя, она…
— Она?
— Да, она. До того у неё не было имени. В отверстии стручка она увидела змею, и та сказала…
— Змея заговорила с ней?
— Нет, нет! Это притворяние. По приданию, змея сказала: «Что ты знаешь? Что ты помнишь? Что видишь впереди?», а она ответила: «Ничего, ничего, ничего». Тогда змея сказала: «Сунь ногу в отверстие в стручке, где я играла, и станешь мудрой».
И она сунула ногу туда, где была змея. Масло вошло в её кровь и помогло видеть лучше, чем раньше, и первое, что она увидела, был сраф. Это было так странно и приятно, что ей сразу же захотелось поделиться этим со своими родными. Она и её супруг взяли стручки и поняли, что знают, кто они такие, знают, что они мулефа, а не пасуны. Они дали друг другу имена. Они назвали себя мулефа. Они дали название стручковому дереву и всем тварям и растениям.
