— Уилл, я хочу, чтобы мы освободили отсюда всех этих бедных детей и взрослых, если только сможем. Мы найдем Роджера и твоего отца, и тогда давай откроем проход в другой мир и освободим всех заточенных здесь.
Он повернулся и подарил ей дружескую улыбку, такую теплую и счастливую, что она почувствовала, как что-то внутри неё споткнулось и заколебалось, по крайней мере, ей так показалось, но без Пантелеймона она не могла спросить у себя, что это значит. Возможно, это был новый шанс согреть её сердце. Глубоко удивленная, она приказала себе идти прямо и не быть такой легкомысленной.
Так они продолжили путь. Шепот о Роджере распространялся быстрее, чем они могли двигаться. Слова: «Роджер, Лира идет, Роджер, Лира здесь» — передавались от одного призрака к другому, словно электрическое сообщение от одной клетки тела к другой.
Тиалус и Салмакия, кружили над ними на неугомонных стрекозах и осматривали местность, где пролетали, извещая о каждом изменении. Далеко впереди образовалась какая-то активность. Спустившись ближе, они поняли, что их не заметили, — впервые в этом мире — так как нечто более интересное занимало умы всех призраков. Те что-то возбужденно обсуждали с рядом идущими призраками и стремились к кому-то впереди.
Салмакия спустилась пониже, но она не смогла приземлиться, толпа была велика, но ни одно плечо или рука не выдержали бы её, даже будучи подставлены. Она увидела молодого мальчика-призрака с честным, несчастливым лицом, озадаченного тем, что ему говорили, и она позвала его:
— Роджер? Ты Роджер?
Он посмотрел вверх, пораженный и нервный, и кивнул.
Салмакия вернулась к Рыцарю, и они вместе полетели назад к Лире. Это был длинный путь, трудно было управлять, но, наблюдая за движением призраков, они наконец-то нашли её.
— Вон она, — указал Тиалус и закричал — Лира! Лира! Твой друг там!
Лира посмотрела вверх и протянула руку для стрекозы. Громадное насекомое сразу же приземлилось, сверкающее красным и желтым, словно эмаль, и с туманными, жесткими крыльями с обеих сторон. Тиалус пытался сохранять баланс, пока она подносила его к своим глазам.
— Где? — спросила она, задыхаясь от волнения — Он далеко?
— В часе ходьбы, — ответил Рыцарь — Но он знает, что ты идешь. Другие призраки сказали ему и мы уверены, что это он. Продолжайте идти и вы найдете его.
Тиалус видел, как Уилл попытался встать прямо и заставить себя собрать силы.
Лира уже сделала это и засыпала Галатешпианцев вопросами:
— Как Роджер? Он говорил с вами? Хотя как… но выглядел он хорошо? Знали ли другие дети о происходящем, и помогали ли они или только были в пути?
И так далее. Тиалус пытался отвечать на все вопросы правдиво и спокойно, и шаг за шагом девушка приближалась все ближе и ближе к мальчику, которого она привела к смерти.
Глава двадцать три. Выхода нет
«И будешь ты знать правду, и правда освободит тебя».
Св. Иоанн
— Уилл, — сказала Лира, — как ты думаешь, что сделают гарпии, когда мы начнём выпускать отсюда души?
Гарпии тем временем кричали всё громче и кружили всё ближе, их становилось всё больше и больше, как будто сама темнота собиралась маленькими злыми крылатыми сгустками. Души продолжали опасливо посматривать вверх.
— Мы далеко? — Крикнула Лира Леди Салмакии.
— Ещё немного, — отозвалась та, зависнув в воздухе, — с этой скалы его уже можно увидеть.
Но Лире не хотелось тратить время по пустякам. Она изо всех сил старалась сделать радостное лицо для Роджера, но мысленно всё время видела перед собой брошенного на пристани щенка-Пантелеймона, вокруг которого смыкался туман, и едва сдерживалась, чтоб не зарыдать. Но она должна, она обязана обнадёжить Роджера, как она это всегда делала.
Столкнулись они внезапно. В толпе душ показалось знакомое лицо, бледное, но настолько радостное, насколько возможно. Он бросился ей навстречу, но прошёл сквозь неё холодным туманом, и хоть Лира и почувствовала, как он дотронулся до её сердца, но сил удержаться у него не было. Они никогда уже не смогут друг друга коснуться.
Но он мог шептать, и Лира услышала: «Лира, я не думал, что увижу тебя снова, я думал, что даже если ты доберёшься сюда, когда умрёшь, то будешь очень старой, взрослой, и не захочешь разговаривать со мной…»
— Но почему нет?
— Потому что я сделал не то, что надо было, когда Пантелеймон вырвал моего деймона у деймона Лорда Азраила! Надо было бежать, а не пытаться сражаться! Надо было бежать к тебе! Тогда бы она не смогла снова схватить моего деймона и когда скала упала, мой деймон ещё была бы со мной!
— Но ты не виноват, дурачок! — Возразила Лира. — Я привела тебя туда, а надо было отпустить тебя с другими детьми и гиптянами. Это я виновата. Мне так жаль, Роджер, я во всём виновата, иначе бы ты не оказался здесь…
— Ну, — ответил он, — я не знаю. Может быть, я умер бы как-нибудь по-другому. Но ты не виновата, Лира, понимаешь.
Лира почувствовала, что сама начинает в это верить, но тем не менее видеть Роджера, такого холодного, такого близкого и, в то же время, такого недосягаемого, было очень горько. Она попыталась взять его за руку, и хоть её пальцы не захватили ничего, он понял и сел рядом с ней.
Остальные души немного отошли, оставив детей одних. Уилл тоже отодвинулся в сторонку, баюкая свою руку. Та опять кровила, и Салмакия помогала Уиллу её затянуть, в то время как Тиалис сердито отгонял души.
Но Лира и Роджер этого не замечали.
— Ты не умерла, — сказал он. — Как же ты оказалась тут, если ты живая? И где Пантелеймон?
— Ох, Роджер, мне пришлось оставить его на берегу — это было худшее из того, что мне приходилось когда-либо делать, было так больно, ты знаешь, как это больно, и он стоял на пристани и смотрел на меня; а я чувствовала себя убийцей, Роджер, но мне пришлось это сделать, иначе я не смогла бы прийти сюда!
— Я делал вид, что говорю с тобой с тех пор, как оказался здесь, — сказал он. — Мне так хотелось, чтобы это было правдой, так хотелось… Хотелось выбраться отсюда, вместе с другими мёртвыми, потому что это жуткое место, Лира, безвыходное, когда ты умер, уже ничего не меняется, а эти птицы… Знаешь, что они делают? Они ждут пока ты сядешь отдохнуть, — заснуть здесь невозможно, максимум задремать — тихо подкрадываются к тебе и нашёптывают на ухо все твои плохие поступки в жизни, чтобы ты не забывал. Они знают всё самое худшее о тебе.
Они знают как заставить тебя почувствовать себя ужасно, просто напомнив о всех глупостях и гадостях, которые ты делал. Они знают обо всех твоих плохих мыслях, и стыдят, пока тебя не начнёт тошнить от самого себя… Но скрыться от них невозможно.
— Ну, — сказала она, — слушай.
Лира понизила голос и наклонившись поближе к Роджеру, как когда-то делала, замышляя всякие пакости в Джордан колледже, продолжила:
— Ты, наверное, не знаешь, но у ведьм — помнишь Серафину Пекаллу — есть пророчество на мой счёт. Они не знают, что я знаю — никто не знает. Я никому об этом пока не говорила. В общем, когда я была в Троллесанде, и один гиптянин, Фардер Корам, взял меня с собой к консулу ведьм, доктору Ланцелиусу, и тот меня испытывал. Он попросил выйти на улицу и вытянуть правильную ветку облачной сосны, чтобы показать, что я действительно могу пользоваться алетиометром.
— Ну, я это сделала и быстро вернулась, потому что было холодно, да и дело было секундное. Консул разговаривал с Фардером Корамом, и они не знали, что я их слышу. Он сказал, что у ведьм есть пророчество на мой счёт, я сделаю что-то большое и важное, и это будет в другом мире…
— Я никогда об этом не говорила, да даже и забыла, слишком многое происходило вокруг. Оно как бы ускользнуло у меня из памяти. Я даже с Пантелеймоном об этом никогда не говорила, потому что ему, по-моему, стало бы просто смешно.
— Но потом, когда я попалась госпоже Коултер, и она держала меня в трансе, и я спала, мне приснилось пророчество и приснился ты. И я вспомнила капитана гиптянской лодки, Ма Косту, помнишь её, это на её лодку мы забрались у Джерико, с Симоном и Хью, и потом…
— Да! И мы почти проплыли на ней до Абиндона! Это лучшее из того, что мы когда-либо делали, Лира! Никогда этого не забуду, даже если пробуду здесь ещё тысячу лет…
— Да, конечно, но послушай, когда я сбежала от госпожи Коултер в первый раз, так, я снова наткнулась на гиптян, и они присматривали за мной… О Роджер, я столько узнала, ты не представляешь, но самое важное: Ма Коста сказала мне, что у меня душа ведьмы, она сказала, что гиптяне — дети воды, а я — детище огня.
— И мне кажется, что это она как бы готовила меня к пророчеству ведьм. Я знаю, что должна сделать что-то важное, и консул Ланцелиус сказал, что жизненно необходимо, чтобы я ни в коем случае не узнала в чём состоит моё предназначение до того, как оно исполнится, понимаешь — мне нельзя спрашивать об этом… Так что я и не спрашивала. Я никогда даже не думала в чём оно может состоять. И никогда не спрашивала алетиометр.
