– Идите за мной, – скомандовал он и через обитую зеленым сукном дверь шагнул в вестибюль.
Мы пошли вслед за этой величественной грушей и оказались в середине огромного зала с черным полом. Голос мистера Амоса заполнил все пространство:
– Ждите здесь.
Мы стали ждать, а он прошествовал к одной из высоких дверей на другом конце зала и мягким движением распахнул обе ее половинки.
– Вы звали меня, миледи? – Голос его долетел даже до нас, он был мягок, проникновенен и исполнен уважения.
Наверное, из соседней комнаты ему что-то ответили. Мистер Амос поклонился и попятился обратно в зал, мягко затворив за собой двери. В следующую минуту я, строго говоря, ничего не видел и не слышал, ибо осознал: вот сейчас я увижу человека, ставшего причиной моей дурной кармы. Сейчас меня посетит озарение и придется призывать Странника. Сердце так и бухало, я едва дышал. Выражение лица у меня, видимо, было странное, потому что я заметил, как Кристофер бросил на меня удивленный, вопросительный взгляд, вот только сказать он ничего не успел. В этот миг в зеленую дверь на другом конце зала вошел, пятясь, лакей по имени Эндрю; за собой он бережно катил тележку, нагруженную чайными принадлежностями.
Кристофер потом сказал мне, что именно в эту минуту ему показалось, будто он в церкви. Мистер Амос жестами приказал нам встать по обе стороны от Эндрю и двигаться вместе с ним – он же вышагивал перед тележкой, – а потом распахнуть двухстворчатые двери, дабы все мы вступили в соседнее помещение торжественной процессией, обрамляя погромыхивающую тележку. Впрочем, все вышло не совсем гладко. Когда мы оказались в дверях, Эндрю вместе с тележкой пришлось притормозить, чтобы пропустить какую-то белокурую барышню.
Она была хороша собой. В этом мы с Кристофером оказались единодушны. И оба уставились на нее, хотя и заметили, что Эндрю старательно отводит глаза. Впрочем, барышня, похоже, не заметила ни меня, ни Кристофера, ни Эндрю; она только кивнула мистеру Амосу и произнесла:
– Ой, как здорово. Похоже, я не опоздала к чаю.
После этого она прошла в комнату и уселась (постоянно ерзая) на один из многочисленных шелковых диванов, стоявших вдоль стен, напротив уже находившейся там дамы.
– Мама, ты представляешь…
– Тише, Фелиция, ангел мой, – проговорил дама.
Видимо, потому, что церковная служба продолжалась и вторая дама, то есть графиня, не желала ее прерывать. Она была из тех, кто любит, чтобы все происходило в точности как положено и без нарушений очередности.
Если особо не вглядываться, можно было решить, что графиня одного возраста с леди Фелицией и хороша точно так же. Она была такой же стройной и такой же светловолосой, темно-лиловое платье делало ее лицо чистым и нежным, почти как у подростка. Однако стоило ей пошевелиться, и становилось ясно: она долгие годы училась двигаться грациозно, а стоило ей заговорить, на лице ее появлялось просто ужасно любезное выражение, и сразу делалось видно, что и выражения лица она тоже изучала долгие годы. А уж после этого нетрудно было заметить, что нежная кожа – это просто тонкий, очень тонкий, наложенный большим знатоком макияж.
К этому времени два легчайших движения подбородка мистера Амоса уже отправили нас с Кристофером на наши места: мы встали спиной к стене по обе стороны двери. Эндрю остановил тележку и затворил дверь – почти беззвучно, – а мистер Амос ловко извлек откуда-то несколько столиков и расставил их перед дамами. После этого они с Эндрю задвигались взад-вперед, взад-вперед от тележки к столикам: на трех из них они расставили тоненькие тарелки с золотым ободком и рифленые чашечки с блюдцами, потом – салфетки, ложечки и вилочки. На другой столик, на специальную подставку, водрузили чайник, ситечко в специальной вазочке, молочник с золотой каймой и сахарницу в форме кораблика. Вот так вот.
Потом последовала пауза. Дамы сели. Чайник тоже сидел на своем месте, курясь легким паром.
Кристофер таращился перед собой с таким отсутствующим выражением, будто у него и вовсе не было мозгов. Он сказал потом, что в этот момент подумал: чай наверняка остынет. Или заварится слишком сильно. Я тоже этого побаивался. Но я прежде всего чувствовал другое: что меня обманули. Я таращился и таращился на графиню, в надежде, что меня вдруг озарит: она-то и есть причина моего Злого Рока. Я даже посмотрел под тем же углом на леди Фелицию, но сразу понял, что она просто обыкновенная жизнерадостная девица, которой приходится рядом с графиней вести себя благопристойно. Графиня же представляла собой этакого скрытого дракона. Именно потому я и подумал, что, наверное, она-то мне и нужна. Очень она напоминала училку, которая была у нас в третьем классе. С виду миссис Полак была сама любезность, но неприятностей мы от нее поимели целую кучу; я сразу понял, что графиня точно такая же. Однако никакого озарения на меня не снизошло.
Значит, мне нужен граф Роберт, подумал я.
– Амос, – произнесла графиня нежным, мелодичным голосом. – Амос, не могли бы вы известить моего сына, графа, что мы ждем его к чаю.
– Разумеется, миледи. – Мистер Амос кивнул Эндрю, и тот вихрем вылетел из залы.
Мы еще немножко подождали – минут пять, судя по тому, как заныли у меня ноги. Потом Эндрю проскользнул между дверными створками обратно и что-то прошептал мистеру Амосу.
Мистер Амос повернулся к графине:
– Вынужден с прискорбием доложить, миледи, что граф Роберт отбыл в Лудвич около двадцати минут тому назад.
– Лудвич! – воскликнула графиня. Я удивился, как же это она не знает. – Но что ему могло понадобиться в Лудвиче? И оставил ли он хоть какие-то указания на то, когда намерен вернуться?
Грушевидное тело мистера Амоса искривилось в поклоне.
– Как мне представляется, примерно через неделю, миледи.
– Я, мама, как раз собиралась тебе об этом сказать, – вставила Фелиция.
От этих слов с лицом графини что-то произошло, под нежной кожей наметилось какое-то движение. Потом колокольчиком прозвучал смех:
– Что же! – сказала она. – По крайней мере, чай успел как следует завариться. Разлейте его, Амос, будьте добры.
«Да уж!» – подумал я. Ну и влепит она бедному графу, когда он вернется.
Слова ее послужили сигналом к продолжению церковной службы. Мистер Амос разливал чай, будто живую воду. Пару над чашками было столько, что Кристофер потом сказал: на подставку наверняка заранее наложили подогревательное заклятие. Эндрю предложил дамам сливки. Графиня только отмахнулась; тогда мистер Амос поднес ей полупрозрачные ломтики лимона. Потом Эндрю подошел с сахарницей; графиня не остановила его, пока он не опустил в ее чашку четыре куска.
Когда действие перенеслось на леди Фелицию, графиня проговорила, будто бы заполняя неловкую паузу:
– Я вижу, у нас два новых пажа, Амос.
– Постигающих, миледи, – уточнил мистер Амос. – Они будут служить пажами, пока не постигнут основ. – Он отрывисто дернул головой в сторону Кристофера. – Кристофер, подай, пожалуйста, бутерброды.
Кристофер вздрогнул. Я понял, что мысли его блуждали где-то очень далеко, однако он мгновенно собрался и взял с тележки бутерброды. Там их была целая уйма – крошечные, тонюсенькие лепестки хлеба без всякой корочки, намазанные толстым слоем чего-то очень вкусно пахнущего; они горкой лежали на овальном серебряном блюде. Поднимая блюдо, Кристофер мечтательно их понюхал, после чего подошел к графине и очень галантно протянул ей блюдо, с изящным поклоном, который весьма шел к его облику. Графиня, похоже, слегка напугалась, тем не менее взяла шесть бутербродов. Мистер Амос нахмурился, когда Кристофер поднес блюдо к леди Фелиции и встал перед ней на одно колено.
Кристоферу несколько раз пришлось ходить взад-вперед. Я просто обалдел от того, сколько слопали две эти хрупкие дамы. А мистер Амос так и стоял, точно плюшевый пингвин, и хмурился. Я чувствовал, что он думает: слишком уж Кристофер выпендривается.
– Лудвич! – пожаловалась графиня после пятнадцати примерно бутербродов. – Что же граф Роберт хотел этим сказать? Да еще и без всякого предупреждения!
Некоторое время она продолжала в том же духе. В конце концов леди Фелиция раздраженно положила восемнадцатый бутерброд на тарелку и произнесла:
– Мама, да полно, какая разница?
Ответом ей стал взгляд в упор. У графини были ледяные голубые глаза, очень большие, и взгляд тоже вышел ледяной.
– Очень большая разница, дорогая. Это крайне неучтиво по отношению ко мне.
– Может, его вызвали туда по делам, – предположила леди Фелиция. – Он мне говорил, что акции и облигации…
Я сразу сообразил, что это чрезвычайно хитрый ход, – вроде того, как мы с Антеей, если вдруг случалось что-то разбить, просили у дяди Альфреда денег, чтобы он прекратил орать. Графиня подняла свою крошечную изящную ручку, унизанную кольцами, дабы остановить леди Фелицию.
– Я тебя умоляю, душенька! Я знать ничего не желаю про деньги. Амос, а пирожные есть?
