В ответ на мою обидную реплику дядюшка сердито закашлял и стал снимать тяжелый, пропитанный насквозь тинистой влагой, сюртук. Но вдруг испуганно ахнул и схватился рукой за сердце.
– Тебе плохо? – встревожился я ни на шутку. – Скажи нам скорее, дядюшка!
– Очень, очень плохо… – прошептал побледневший, как мел, Кракофакс, и его дрожащая рука переползла во внутренний карман сюртука и вытащила оттуда мокрую бумажку, с которой стекала фиолетовая водичка. Свободной рукой дядюшка побровал поймать эти цветные капельки, но они, проскальзывая у него между пальцев, тихо падали на землю, издавая чуть слышное «кап… кап… кап…». И тут же уходили в рыхлую почву, не оставляя на память о себе даже малейшего следа.
– Какой ужас… – прошептал снова дядюшка, разворачивая бумажный лист и не находя в нем ни одного уцелевшего слова. – Весь текст покаянного письма госпожи Скорпины смыло водой! Теперь волшебник Гэг нам ни за что не поверит, и мы не получим от злюков обещанной награды!
– А почему это он нам не поверит? – переспросил я дядюшку, слегка даже обидевшись на него за такие речи. – Мы дадим волшебнику Гэгу честное слово, и он нам поверит!
– Ты думаешь, честное слово пуппетролля чего-то стоит? – посмотрел на меня Кракофакс изучающим, цепким взглядом. И сам же ответил: – Разумеется, оно чего-то стоит. Но вряд ли оно потянет на драгоценную жемчужину с кучей золотых монет впридачу. Я сам бы дал за него не больше двух гнэльфдингов – что же говорить о других!
Пока мы с дядюшкой спорили о стоимости честного пуппетролльского слова, Пугаллино успел развесить свою одежду на кустиках для просушки и теперь отдыхал, полеживая на мягкой травке и разглядывая у себя над головой голубое небо. Увидев этого «курортника», нам стало слегка завидно и мы тоже поспешили к нему присоединиться. Это было так здорово – лежать, ничего не делая, и только изредка поплевывать в проплывающие над тобой облака!
Но, как известно, все хорошее быстро кончается. Не успели мы толком отдохнуть и расслабиться, как мой дядюшка сотворил вторую ужасную глупость. И все из-за своей проклятой жадности, будь она трижды неладна!
Итак мы лежали на травке и поглядывали в проплывающие в небе курчавые облака. И вдруг мы услышали неподалеку от себя какие-то тихие, подозрительные звуки. Казалось, что-то кто-то напевает себе под нос немудреную песенку: «Га… Га-га-га… Га… Га-га-га…». Тут же мы все трое, как по команде, вскочили на ноги.
– Кажется, это – гусь! – прошипел, подражая невольно забредшей к нам птице, Кракофакс и стал торопливо одеваться и обуваться. – Давненько я не пробовал жареной дичи! Теперь попробую!
Мой дядюшка по своей дурной привычке как всегда преувеличил: только вчера вечером мы так наугощались у лесных чертей всякой всячины, что даже сейчас нам с Пугаллино совсем не хотелось есть. Тем более, чужого гусака. Однако мы тоже поспешно оделись и обулись и бросились вслед за неугомонным пуппетроллем.
Влетев стрелой на пригорок – именно оттуда доносилось тихое и довольное «га-га-га», – мы остановились как вкопанные: на лужайке, в каких-нибудь двадцати-двадцати пяти мерхендюймах от нас, мирно пасся большой, упитанный гусь. Но не простой – серый, с белой грудкой и белым животом, – а золотой, сверкающий словно солнце ослепительным оперением невиданный красавец. Кракофакс стоял рядом с ним ни жив, ни мертв, и только по алчному взгляду бегающих туда – сюда глазок можно было с уверенностью сказать: старик еще не покойник, он еще побегает по земле, дайте ему только опомниться.
Вскоре дядюшка и правда очнулся от летаргического сна и чуть слышно прохрипел, обращаясь к нам:
– Заходи слева, Тупси… А ты, Пугаллино, справа…
Сам Кракофакс двинулся к удивительной птице напрямик: на полусогнутых от волнения ножках и с растопыренными в разные стороны руками.
Гусь, казалось бы, не замечал коварных охотников, он по-прежнему лениво продолжал пощипывать сочную травку и изредка подгагатывать от удовольствия. И когда дядюшка первым приблизился к нему на расстояние в один мерхендюйм, этот пернатый обжора даже не повел хвостом – так он был увлечен поглощением вкусной пищи.
– Ага, попался! – вскрикнул совсем по-гусиному Кракофакс, бросился на глупую птицу и схватил ее за длинную шею цепкими пальцами. – От меня не уйдешь!
Если бы дядюшка знал тогда, как он был недалек от истины, выкрикивая эту фразу! В одном мой старик ошибся: в том, кто от кого не уйдет. Гусь оказался заколдованным – Кракофакс прилепился к нему намертво!
Мой дядюшка понял это сразу, едва только попробовал перехватить поудобнее руки.
– Проклятье, – прошипел он, бегая по лужайке и продолжая держать беднягу за горло, – я никак не могу от него отлепиться!
– А ты вспомни, что брать чужое – не совсем порядочно, глядишь, пальцы и расцепятся, – дал я дядюшке дельный совет, еще не успев толком сообразить, в какой переплет он попал.
– Что ты болтаешь, глупый мальчишка! – провопил, пробегая мимо меня и Пугаллино, азартный охотник на домашнюю дичь. – Я не могу отлепиться – вот в чем проблема!
И тут Пугаллино хлопнул себя ладонью по лбу:
– Кажется, я знаю, в чем тут дело! В одной книжке уже говорилось про такого гуся: к нему тогда прилипло не менее десятка горожан!
– Спасибо за утешение! – прохрипел, делая разворот возле нас, взмыленный горе-охотник. – Ты скажи, что мне теперь нужно делать!
– А ничего не нужно, – крикнул ему вдогонку добродушный Пугаллино. – Бог даст, появится хозяин гуся и тогда он вас отцепит.
Услышав такие слова, Кракофакс отчаянно взвыл, заглушая гоготанье гусака, и попробовал сесть верхом на проклятую птицу. Но эта попытка удалась ему лишь частично: левая нога, заброшенная на спину гусаку, приклеилась к ней надежно, а вот правая по-прежнему продолжала волочиться по земле, срезая, словно плуг, ромашки и одуванчики.
К счастью, на вопли несчастной птицы вскоре примчалась ее хозяйка. Едва я взглянул на эту сгорбленную старушку, как сразу понял: она – колдунья! Во-первых, об этом красноречиво говорила ее внешность. Кроме большого острого горба, старушка имела почти такого же размера и формы носик, свисающий ей на грудь. Два острых клыка, торчащих из нижней челюсти, были удачно расположены в уголках рта и не мешали носу свободно висеть между ними. Правда, выпяченная на три мерхендюйма вперед нижняя губа задевала этот хобот, но с такой мелочью, по-моему, можно было легко мириться. Во-вторых, о принадлежности нашей новой незнакомки к вредному племени злых колдунов и колдуний также красноречиво говорил ее удивительный гусь. У кого же еще мог появиться такой красавчик с невероятно удивительными свойствами, как не у поклонницы черной магии? И в-третьих, о том, что эта старушка – колдунья, мы узнали спустя каких-нибудь пять секунд после нашего с ней «знакомства» от нее же самой. Едва это жуткое созданье возникло на лужайке, как оно завопило пронзительным и противным голосом:
– А, попался, наглый воришка?! Ну, я тебе сейчас покажу!!
И она, воздев костлявые руки вверх, что-то забормотала быстро-быстро на непонятном языке, очень похожим, однако, на гусиное гоготанье.
В то же мгновение на лужайке поднялся ужасный ураган, который, подхватив меня, Пугаллино и дядюшку, чудом отлепившегося наконец от золотого гуся, с огромной скоростью завертел нашу тройку и понес к хижине злой колдуньи. И домчав нас туда за две-три секунды, с размаха швырнул в большую дыру на крыше.
– Ой! – вскрикнул Пугаллино, падая на деревянный настил какой-то клетки.
– Ай! – вскрикнул дядюшка, падая ему на спину.
Ох! – охнул я, приземляясь на своих невезучих спутников.
– Га-га-га! – рассмеялся золотой гусь, заглядывая к нам через дыру. – Га-га-га!
И сгинул: то ли незаметно для нас улетел, то ли растворился в воздухе, как привидение.
А мы остались лежать на грязном деревянном полу в темной и вонючей клетке, дожидаясь решения своей жалкой участи.
Фрау Пустель – так звали носатую ведьму – недолго размышляла о нашей дальнейшей судьбе. Вернувшись в дом и подойдя к темнице, в которой мы сидели, она внимательно посмотрела на бедных пленников и пробормотала:
– Жаль, что мне теперь нельзя есть мясного… Что ж, придется заставить их хотя бы поработать – все какая-то будет польза!
После чего ведьма ткнула длинным, кривым указательным пальцем в сторону Пугаллино:
– Ты станешь таскать воду из реки и хозяйничать в огороде!
Затем скрюченная «указка» переползла от Пугаллино ко мне:
– А ты, дружок, будешь помогать мне по дому: мыть полы, готовить еду, выносить мусор… Дел хватит, ты не волнуйся!
Когда указательный палец старухи переметнулся от меня к Кракофаксу, то дядюшка попробовал было заявить протест:
– Я – пуппетролль! И работать категорически отказываюсь! В моем возрасте…
