– Через час? – удивился Илья.
– Ну да, в полвосьмого. Но батюшка уже в храме.
– Значит, правильно приехали! – уверенно сказала Вера.
– А оно так всегда: что ни делается – всё к лучшему, – поддержала Веру охранница. – Я вот вчера каблук сломала, потому что во дворе трубы меняют.
– Так что ж тут хорошего, – удивилась Вера, – каблук сломать?
– А могла ж ногу! – невозмутимо объяснила привратница. – Погодите: я ворота отворю, а то через вертушку вам не пройти.
Через мгновение одна из железных створок со скрипом приоткрылась, и Вера с Ильёй оказались в большущем дворе. Справа за деревьями высились ещё спящие больничные корпуса с разбитыми перед ними клумбами, слева тянулся забор, а посредине лежала широкая полоса асфальта.
– Идите прямо, – подсказала привратница, засыпая в рот новую порцию семечек. – А там увидите.
Метров через двести они поравнялись со скромной одноэтажной постройкой, на которую они бы и внимания не обратили, если бы не серебристый купол на крыше и вбитый в землю высокий деревянный крест. Крыльца перед входом не было, поэтому Вера легко закатила коляску в небольшой коридорчик с церковной лавкой.
В лавке рядами стояли иконы и книги, в специальных ящичках лежали восковые свечи, источающие лёгкий медовый аромат, тут же висели крестики, образки и колокольчики в форме ангелочков. У ребят просто глаза разбежались, поэтому они не сразу приметили маленькую круглолицую женщину, которая тихо сидела за прилавком и что-то писала. Из-под беленького платочка выбивались седые кудряшки, как у старушки-бабушки, хотя она явно не была ни той, ни другой.
Увидев платочек, Вера легонько толкнула Илью в бок и прошептала:
– Если бы ты вчера сказал, что мы в храм пойдём, я бы косынку взяла. А так не пустят…
– Пустят! – подняла глаза женщина и протянула Вере шёлковый платок.
– Ой, спасибо! – обрадовалась девочка, повязывая голову. – А нам… а вы…
– Зовите меня матушкой Раисой.
– Матушка Раиса, а что нам дальше делать? Ведь мы же ничего не знаем.
– Если пришли в такую рань, значит, что-то знаете, – улыбаясь, ответила матушка, и в её ясных глазах блеснули весёлые лучики. – Экскурсанты обычно к концу службы приходят. А вас, вижу, нужда привела… Вот вам две свечечки: поставите возле икон.
– Спасибо, – поблагодарил Илья, и хотя у него в кармане лежали деньги, он почувствовал, что сейчас их доставать не стоит…
* * *
У двери в главное помещение храма, где висели иконы и горели свечи, колёса коляски уткнулись в высокий порожек. Но не успела Вера подумать, как лучше миновать препятствие, на помощь поспешили два совсем молодых парня в длинных церковных одеждах и без лишних разговоров перенесли коляску через приступку.
Илья сразу увидел Муромца. И в этом не было ничего удивительного. Ведь храм освящался в честь монаха-богатыря, и его лик был обращён ко всем, кто переступал порог.
– Вера, – шёпотом сказал Ножкин, – подвези меня к иконе.
И хотя в храме было много икон, Вера сразу поняла к какой, потому что уже видела лик святого на больничной тумбочке. Илья зажёг свечу и поставил на большой жёлтый подсвечник. Спустя мгновение рядом вспыхнул огонёк Вериной свечки.
Илья долго смотрел на своего святого заступника, словно пытаясь что-то сказать ему. Он даже не заметил, как из алтаря вышел священник и, взяв Веру за руку, отвёл её в уголок, где стоял небольшой столик с крестом и Евангелием.
– Как тебя зовут? – ласково спросил батюшка. – Вера… хорошее имя. А что с твоим другом?
Вера вспыхнула. Но не от смущения, а от радости. Священник был первым из взрослых, кто назвал Илью её другом, причём сделал это так легко, словно ничего необычного в дружбе стройной длинноногой девочки и мальчика на инвалидной коляске не видел.
– Он три года назад прыгнул в воду, и у него там какой-то нерв в позвоночнике защемило, – немного запинаясь, проговорила Вера. – Завтра операция… Тяжёлая… Ему надо сегодня изо всех сил отдохнуть, чтобы сил набраться… А Илья вместо этого решил в храм поехать…
– Так его зовут Илья! Значит, он попал туда, куда надо.
Священник подошёл к Ножкину и положил руку на его плечо. Рука была крупная, как и он сам, но прикосновение оказалось на редкость лёгким. Илья поднял голову и увидел, что батюшка с улыбкой смотрит на него, не пытаясь отвести взгляд. Такое было впервые. Обычно незнакомые люди стеснялись Ильи, поэтому в их взглядах и разговорах чувствовалась какая-то натуга. Потом это проходило, но поначалу всегда было так.
– Меня зовут отец Александр. Вера рассказала, что завтра тебе предстоит нелёгкая операция. Мы можем помолиться о её благополучном исходе… Но только если ты сам этого хочешь…
– Хочу! – не раздумывая воскликнул Илья.
– Ты когда-нибудь исповедовался?
– Нет.
– А знаешь, что это такое?
– Да. Мне дед рассказывал. Это когда надо покаяться в своих грехах.
– Правильно. А ты готов?
– Готов.
– Ну, тогда пошли.
Отец Александр подкатил коляску к столику и набросил на голову Ильи епитрахиль – сдвоенной полосу узорной ткани, символизирующую благодать.
– Сначала приложись к честному кресту и святому Евангелию, – тихо подсказал батюшка. – А теперь вспомни поступки, за которые тебе стыдно, за которые хочется попросить прощение. И ничего не утаивай, потому что ты раскрываешь их не передо мной, а перед Господом, Который и без того всё знает, но ждёт признания от тебя и всегда готов помиловать искренне кающегося.
* * *
Честно говоря, Илья и сам не раз жалел, что не может попросить прощения у всех, кого он обидел в своей жизни и кто остался в тех далёких городах и посёлках, куда он вряд ли сможет вернуться… Но сейчас Ножкин словно увидел всё в ином свете. Словно знал, что его «прости», лишь сорвавшись с губ, сразу разыщет тех, кому оно предназначено. Поэтому, собравшись с духом, он вспомнил и свои насмешки над новичками, которые боялись прыгнуть с метрового трамплина, и списанные у отличницы Василевской диктанты, и как он до смерти напугал семью полковника Тарасюка, и как дал в лоб драчуну Аполенису, и про конфеты, которые украдкой таскал из вазочки и про многое другое…
– Всё? – спросил батюшка, когда Илья замолчал.
– Нет, ещё я Золотова обидел… ну, который стихи пишет… а дед заставил попросить прощение.
– Попросил?
– Да…
– Это ты правильно сделал: зачем иметь врагов, когда лучше иметь друзей? Каешься, Илья?
– Каюсь! – чистосердечно признался Ножкин, и вдруг ему стало так легко, словно он сбросил с плеч мешок кирпичей.
Батюшка шёпотом прочитал над Ильёй разрешительную молитву, перекрестил его макушку и тихо сказал:
– Да поможет тебе Господь…
* * *
На воскресную Литургию – народу пришло много. Перед службой люди перешёптывались, приветствовали знакомых лёгкими поклонами, покупали свечи, писали записки за здравие и упокой. Но когда после возгласа священника чтец начал читать псалмы, движение стихло. А когда отворились Царские врата, когда зазвенели колокольчики кадильницы, когда храм наполнился ароматом ладана, все замерли, и этот внешний покой нарушался только во время крестных знамений и поклонов. Правда, Илья с непривычки не выдержал неподвижности и пару раз украдкой оглянулся. Он заметил, что у многих в глазах блестят слёзы. Но, похоже, слёз тут никто не стыдился и даже не прятал: наверное, из-за того, что хор в самом начале пропел: «Блаженни плачущие», – а зачем прятать блаженство, которое есть высшей степенью счастья?…
Больше всего Илье понравилась длинная и красивая песня, в которой много раз повторялось слово «херувимы». Уже позже он узнал, что она так и называется – «Херувимская», потому что призывает людей оставить все земные заботы и, словно ангелы, восславить Бога.
А потом было самое главное, ради чего люди приходят на Литургию – Причащение. Илья сам подъехал к чаше со Святыми Дарами, и Вера, молодец, не стала ему помогать. Потом он вернулся на своё место, и вдруг понял, что почти не боится завтрашней операции.
А люди всё шли и шли. Тихо пел хор. Илья неотрывно смотрел на икону Спасителя у Царских врат. И чем дольше он смотрел, тем живее становился лик Господень. Ножкину даже показалось, что уста на иконе дрогнули в спокойной, ободряющей улыбке.
А может, в этом были виноваты слёзы, незаметно подступившие и к его глазам?
* * *
Причащение завершилось. Начались благодарственные молитвы. А Ножкин всё смотрел и смотрел на икону, не в силах отвести взгляда. Он смотрел на неё и едва слышно шептал: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Илья не знал, откуда пришли эти простые слова, но повторял их вновь и вновь, сжимая ручки коляски, как это обычно делают, когда хотят выкарабкаться из глубокого кресла.
Неожиданно Ножкин почувствовал протянутую ему руку. Именно почувствовал, а не увидел, но и этого было достаточно. Не раздумывая, Илья тоже протянул ладонь навстречу и шагнул вперёд. Он не знал: во сне это или наяву.
