Готлиб. А почему бы и нет? Был бы только сам счастлив.
Гинц. Ну, тогда будь спокоен. Клянусь тебе, что ты взойдешь на трон. (Уходит.)
Беттихер. Обратите внимание, с каким неподражаемым изяществом кот держит свою палку!
Фишер. Знаете что, вы изрядно нам надоели. Вы еще зануднее, чем эта пьеса.
Шлоссер. Вы только еще больше затуманиваете нам мозги.
Мюллер. Болтаете сами не знаете что.
Многие зрители в партере. Гоните его в шею! — Он нам надоел!
Свалка.
Беттихер вынужден покинуть зрительный зал.
Фишер. Вот пусть и убирается со всем своим изяществом!
Шлоссер. Корчит из себя знатока — просто зло берет.
Открытая местность.
Гинц (с ранцем и мешком). Привык я к охоте — каждый день ловлю куропаток, кроликов и всякую такую живность, а многие зверушки уже так наловчились, что сами лезут в мешок. (Расстилает мешок.)А соловьиная пора прошла — ни одного не слыхать.
Входят влюбленные.
Он. Пошла прочь, ты мне надоела.
Она. А ты мне просто опротивел.
Он. Хороша любовь!
Она. Негодный лжец, ты меня обманул!
Он. А куда испарилась твоя неизбывная нежность?
Она. А твоя верность?
Он. А твое блаженство?
Она. А твои восторги?
Оба. Все к чертям собачьим! Вот что значат узы брака!
Гинц. Нет, так моей охоте еще никогда не мешали! Не соблаговолите ли вы заметить, что эта открытая местность слишком тесна для вашей скорби, и не полезете ли на какую-нибудь гору?
Он. Злодей! (Закатывает Гинцу оплеуху.)
Она. Негодяй! (Закатывает ему другую оплеуху.) Я считаю, нам надо развестись.
Он. К твоим услугам.
Влюбленные уходят.
Гинц. Занятный народец — эти так называемые люди!.. Гляди-ка, две куропатки! Снесу-ка их поскорее во дворец! Ну, счастье, поторапливайся, а то уж и у меня терпение кончается. Даже куропаток есть неохота. Истинно говорят: благодаря привычке можно воспитать в себе какую угодно добродетель. (Уходит.)
Зала во дворце.
Король с принцессой на троне, Леандр на кафедре, напротив него Гансвурст на другой кафедре, посередине залы на высоком шесте повешена дорогая шляпа, расшитая золотом и с драгоценными камнями. В сборе весь двор.
Король. Ни один человек еще не отличился столькими заслугами перед отечеством, как этот милейший маркиз де Карабас. Наш историограф исписал о том уже почти целый фолиант — столь исправно маркиз посылает нам через своего охотника вкусные презенты; иной раз аж дважды на дню. Моя признательность ему не знает границ, и ничего я так горячо не желаю, как получить возможность хоть в малой степени отплатить ему добром за все его великое добро.
Принцесса. Дражайший отец, не соблаговолите ли вы отдать распоряжение начать ученый диспут? Мое сердце истомилось по духовной пище.
Король. Да, с богом, пускай начинают. Придворный ученый, придворный шут! Вы оба знаете, что тому из вас, кто одержит победу в этом диспуте, предназначается вон та драгоценная шляпа. Для того я ее тут водрузил, чтобы она постоянно была у вас перед глазами и ваше остроумие не иссякало.
Леандр и Гансвурст кланяются.
Леандр. Утверждение, которое я выдвигаю, заключается в том, что недавно опубликованная пьеса под названием «Кот в сапогах» — хорошая пьеса.
Гансвурст. Именно это утверждение я и оспариваю.
Леандр, Докажи, что она плоха. Гансвурст. Докажи, что она хороша.
Лейтнер. Да что же это опять такое? Это ведь та самая пьеса, которую мы сейчас смотрим, — или я ошибаюсь
Мюллер. Именно она.
Шлоссер. Ради бога, скажите мне — я бодрствую или грежу наяву?
Леандр. Если эта пьеса и не совсем превосходна, то во многих отношениях достойна похвалы.
Гансвурст. Ни в каком отношении.
Леандр. Я утверждаю, что она остроумна.
Гансвурст. Я утверждаю, что нисколько.
Леандр. Ты же дурак, как ты можешь судить об остроумии?
Гансвурст. А ты ученый — что ты понимаешь в остроумии?
Леандр. В пьесе много живых характеров.
Гансвурст. Ни одного.
Леандр. Например, даже не считая всего остального, в ней хорошо изображена публика.
Гансвурст. Но у публики никогда не бывает характера.
Леандр. Мне остается только изумляться этой наглости.
Гансвурст (обращаясь в партер). Ну не странный ли человек? Мы друг с другом на ты, и наши взгляды в вопросах вкуса во многом совпадают; однако же он, вопреки моему мнению, пытается утверждать, что в «Коте в сапогах» по меньшей мере публика изображена удачно.
Фишер. Публика? Да в пьесе нет никакой публики!
Гансвурст. Еще чище! Значит, в пьесе вообще нет публики?
Мюллер. Да боже упаси! Разве что он имеет в виду тех дураков, которые там выведены.
Гансвурст. Ну, видишь, ученый? То, что говорят господа в зале, уж наверное справедливо.
Леандр. Я в некотором смущении… Но победу я еще тебе не уступаю!
Входит Гинц.
Гансвурст. Господин охотник, на одно словечко!
Гинц подходит к нему. Гансвурст шепчет ему что-то на ухо.
Гинц. Только-то? (Снимает сапоги, вскарабкивается на верхушку шеста, берет шляпу, спрыгивает с пей на пол и снова надевает сапоги.)
Гансвурст. Победа! Победа!
Король. Черт побери! Однако и ловок этот охотник!
Леандр. Меня только огорчает, что я побежден шутом, что ученость вынуждена сложить оружие перед глупостью.
Король. Успокойся. Тебе хотелось шляпу, ему хотелось шляпу — опять я не вижу никакой разницы. Но что это ты принес, охотник?
Гинц. Маркиз де Карабас шлет вашему величеству заверения в совершеннейшем почтении и вот этих двух куропаток.
Король. Ах, ну зачем он, это уж слишком! Я просто придавлен грузом благодарности! Давно уж следовало бы мне навестить его, и сегодня я это осуществлю. Закладывайте мою государственную карету, с восемью лошадьми — я поеду вместе с дочкой. А ты, охотник, будешь указывать нам дорогу в замок маркиза. (Уходит вместе со своей свитой.)
Гинц. О чем же у вас был диспут?
Гансвурст. Я утверждал, что некая пьеса, которую я, кстати говоря, не знаю, — «Кот в сапогах», — отвратительная пьеса.
Гинц. Да?
Гансвурст. Адье, господин охотник. (Уходит.)
Гинц (оставшись один). Ну вот, меня обуяла меланхолия. Я сам помог шуту восторжествовать над пьесой, в которой играю главную роль, О судьба, судьба! Как жестоко ты играешь порой смертными! Но пусть! Если мне удастся посадить на трон моего дорогого Готлиба, я махну лапой на все другие невзгоды… Но король собрался навестить маркиза? Это еще одна неувязка, которую надо срочно уладить. Наконец-то настал великий день, когда вы особенно мне пригодитесь, о мои сапоги! Не покидайте меня в беде! Сегодня все должно решиться. (Уходит.)
Фишер. Послушайте, как же это так? Сама пьеса… выходит, что она опять появляется как пьеса в пьесе?
Шлоссер. А я попросту свихнулся. Но разве я не говорил с самого начала, что это и есть подлинное наслаждение искусством?
Лейтнер. Ни одна трагедия не захватывала меня так, как этот балаган.
Перед трактиром.
Трактирщик косит рожь.
Трактирщик. Ну и тяжелая работа!.. Хотя, конечно, не каждый же день людям дезертировать. Поскорей бы уж урожай убрать. Да-а, что наша жизнь? Работа! То пиво разливай, то кружки мой, то снова наливай. А тут еще и косьба. Жить значит работать. И нашлись же такие зловредные ученые, что требуют в своих книжках отменить сон — во сне-де человек не живет по-настоящему. А я вот, грешник, люблю поспать.
Входит Гинц.
Гинц. Кто хочет услышать удивительные вещи, пусть послушает меня. Ну и пришлось мне побегать! Сначала из королевского дворца к Готлибу, потом вместе с Готлибом ко дворцу господского отродья, где я его и оставил, потом оттуда опять к королю, а теперь вот бегу перед королевской каретой, как гонец, и указываю дорогу. (Трактирщику.) Эй, приятель!
