— «Плакса-вакса» обостряется! — воскликнул Доктор Айболит. — Начинается осложнение. Новая болезнь ещё страшнее, это — «капризнюлис-вреднюлис»!
От таких жутких слов по спинкам игрушек пробежали мурашки. Бот что бывает, если печалиться днём и ночью!
— Срочно в изолятор! — распорядился Доктор.
Из еловых веточек сделали носилки, положили туда Нюшу с Люшей и осторожно перенесли в коробку для игрушек… Уложили Стеклянных Кошек в мягкую вату и ватой прикрыли.
— А-а-а! — зевнули Нюша и Люша, свернулись калачиком и уснули.
— Теперь они выздоровеют! — пообещал Доктор Айболит.
— Правда-правда? — спросили игрушки.
— Абсолютно! «Плакса-вакса» и «капризнюлис-вреднюлис», знаете ли, отлично лечатся крепким сном!
Нюша и Люша спали в коробке до следующего Нового года. Не танцевали на Балу, не загадывали желаний, не слушали сказки Пластилинового Ослика, не смотрели мультфильмы, не отгадывали загадок Матрёшки, а ещё не играли, не скакали, не бегали. В общем, весь Новый год проспали!
Игрушки их очень жалели и, вспоминая, вздыхали: «Ужасная история!»
Одно утешение, что проснулись Стеклянные Кошки совершенно здоровыми. И до сих пор не болеют. А историю, которая с ними приключилась, называют глупой и закрывают лапками уши, когда кто-то о ней вспоминает.
— Мы уже выздоровели! — мурлычут.
Ну что ж, они правы…
Клоун, любивший аплодисменты
Клоун любил, когда ему аплодировали.
Он умел играть на гармошке, становиться на голову, жонглировать шариками и кувыркаться. Ему нравилось всех смешить и говорить: «У-лю-люшечки-лю-лю!» — это выходило так забавно, что все хохотали. Перед выступлением Клоун напоминал:
— Не забывайте мне хлопать!
И если хлопали, по его мнению, недостаточно, надувал губы и обижался:
— Мало…
Кувыркаться и стоять на голове Клоун мог долго, лишь бы аплодировали. Игрушки уставали. Хлопали из последних сил, смеялись до хрипоты, только бы не обидеть артиста. Но когда силы у них заканчивались, Клоун грустно ворчал:
— Мало…
Так получалось, что каждое его выступление заканчивалось обидами, и игрушки расстраивались.
— Я себе все ладони отбила… — шептала Матрёшка. — А Клоун недоволен.
— Он так чудесно выступал, так чудесно! — вздыхала Снежинка. — А мы его разочаровали. Эх!
— Не ценим мы его! Не любим! Неблагодарные! — чуть не плакал Дождик.
И надо сказать, Клоун считал точно так же.
«Стараюсь, стараюсь! А они даже похлопать как следует не могут!»
Так они и жили: грустный Клоун, который веселился ради аплодисментов и думал, что его мало любят, и игрушки, очень любившие Клоуна, но не умевшие ему это доказать.
«У-лю-люшечки-лю-лю» становилось всё скучнее, гармошка звучала всё тише, шарики выпадали из рук, а когда Клоун стоял на голове, он даже не улыбался.
Только следил, как все хлопают. И, как всегда, ему казалось мало.
Между своими выступлениями он задумчиво крутился на нитке, придумывал новые шутки и вспоминал, как его обидели. Сочинять становилось всё труднее. Разве придёт на ум что-то весёлое, если на глазах слёзы? «Я радую всех на ёлке, — говорил он себе, — а сам несчастен. Ах, если бы у меня появились настоящие зрители!!! Такие, которые полюбили бы меня всей душой… Такие, которые аплодировали бы как надо!»
И такие зрители появились.
Как-то Мама достала старые разноцветные Флажки.
— Посмотри, Павлик, какая красота! В моём детстве их вешали на ёлку. Кто только на них не нарисован! И Дюймовочка, и Чиполлино, и Незнайка…
— И Буратино! — добавил Павлик. — Давай повесим эту красоту!
Флажки развесили. Картонный Домик и Большой Красный Шар с белой снежинкой чуть не расплакались от радости! Только и было слышно: «Ты помнишь? Ты помнишь?!» Доктор Айболит с восторгом бросился лечить новичков — старичков: разглаживал морщинки, подклеивал уголки, оттирал пятнышки. Игрушки расспрашивали, кто на Флажках нарисован, и, затаив дыхание, слушали о сказочных героях. А Клоун думал лишь об одном: «Сколько новых зрителей! Значит, аплодисменты будут громче — вот здорово!» Он сочинил пару новых шуток, схватил гармошку и закричал своё «У-лю-люшечки-лю-лю!!!». И надо же, в этот самый момент мимо проходила Мама и открыла форточку.
Что тут случилось с Флажками!!! Как они захлопали!!! Польщённый Клоун улыбнулся и заплясал, выделывая ногами такие смешные штуки, что игрушки покатились со смеху. От их хохота даже ёлка затряслась.
— Вот что значит настоящие зрители! — обрадовался Клоун и стал жонглировать шариками так, что они долетали до потолка.
Никогда он ещё не пел так громко и весело!
Да и гармошка вдруг заиграла не старую мелодию, а новую: задорную, боевую, которая только что пришла Клоуну в голову.
Шум аплодисментов не стихал! Артист был счастлив! Он перестал смотреть, кто как хлопает, а только пел и плясал. Стихи, шутки, прибаутки придумывались сами собой.
«У-лю-люшечки-лю-лю! Как я ёлочку люблю! Как на нашей ёлочке расцветут иголочки!» — кричал Клоун, и ему казалось, что на иголках и правда распускаются цветы. Может, так казалось оттого, что кувыркался он слишком быстро и всё вокруг сливалось в яркие весёлые пятна, а может, потому, что внутри Клоуна расцвела радость. Наконец всё было так, как он мечтал!
Долго длилось представление, Клоун стал уставать, запыхался, вспотел и охрип. Но хлопали ему так же громко и дружно.
«Не остановлюсь, пока не стихнут аплодисменты!» — решил Клоун.
Но что же? Уставший и мокрый, он по второму разу спел свои песенки, а хлопать всё не переставали…
«Небывалый успех! — еле держась на ногах, подумал Клоун. — Даже странно, что эти незнакомые Флажки меня так полюбили!»
Он подпрыгнул, упал и не смог подняться. В глазах потемнело, зазвенело в ушах, но даже сквозь звон Клоун слышал, что аплодисменты гремят по-прежнему.
— Ах, голубчик! — донёсся до него шёпот Доктора Айболита. — Разве можно так перетруждаться! Ведь мы видели, как вы устали, и просили остановиться.
— Просили? — удивился Клоун. — Я слышал только, как мне аплодируют.
— Переутомление налицо! Вам срочно необходим постельный режим, к тому же вы, кажется, растянули ногу. Я забинтую, а вы не дёргайтесь, лежите спокойно.
— Когда я слышу аплодисменты, мои ноги сами пускаются в пляс, — простонал Клоун.
Он выпил лекарство, приготовленное Айболитом, укрылся платочком, который сняла с себя Матрёшка, и почувствовал, как ласково раскачивает ветку Дождик, чтобы Клоун поскорее уснул. Но… Флажки всё хлопали и хлопали!
— Братцы! — взмолился Клоун. — Я рад, что вам понравилось. Спасибо, спасибо! Только я устал, у меня болит голова, и я хочу спать!
Но Флажки как будто не слышали, аплодировали как ни в чём не бывало.
Клоун топнул здоровой ногой:
— Замолчите сейчас же!!!
— Ну что ж вы, голубчик, так нервничаете, — сказал Доктор. — Как же они прекратят — ветрено! Из форточки дует.
— Дует? — удивился Клоун.
— Я вам лучше беруши дам. Посмотрите, какие миленькие резиновые пробочки. Вставите их в уши, и никакой шум не страшен, сразу уснёте.
Клоун так и сделал, но аплодисменты всё же были слышны.
«Хлопать просто так — какая бессмыслица! Пустое сотрясение воздуха!» — думал измученный Клоун.
Он накрылся платком с головой и вздохнул: «Вот они, долгожданные аплодисменты… Зря только радовался…»
Наконец стало тихо. Это Мама закрыла форточку. Клоун высунул голову из-под одеяла. В комнате было темно… Надо же, ночь, а все спят. Все, кроме Дождика.
— Отчего игрушки не веселятся? Не прыгают, не играют? — удивился Клоун.
— Так ещё вечером все уснули, чтобы тебе не мешать, — шёпотом ответил Дождик и зевнул.
«А ты почему не спишь?» — хотел спросить Клоун, но почувствовал, что ветка под ним всё ещё колышется.
«Вот те на! Это Дождик до сих пор меня убаюкивает. А я грустил, горевал… — растерялся он. — Как я мог подумать, что всё зря?» Клоун вспомнил прыгающие весёлые пятна, представил ёлку в цветах, счастливые глаза игрушек. И впервые в жизни ему показалось, что аплодисменты — не главное.
— Они ведь разные… Если от ветра — это одно… А если от всей души — совсем другое… Как ты думаешь, Дождик? Наша дружба — это не только аплодисменты, правда?
Но Дождик ничего не ответил. Он так долго раскачивал ветку, что сам себя убаюкал и заснул. Клоун тоже лёг на бочок, укрылся платком и тихонько рассмеялся. Может, новой придуманной песенке, а может, чему-то другому…
Серебряную Фею принесли в красивой коробочке с бантиком. Никто из жителей ёлки не имел собственной коробки, кроме Гирлянды, — то-то все удивились!
