Со школьным учителем Кестнер сравнивал себя не раз. Для него это сравнение имело особый смысл. Один из персонажей романа "Фабиан", самоубийца Лабуде, пишет в своем прощальном письме: "Мне бы стать учителем: идеалы в наше время доступны только детям". И в поисках "позитивного" сам Кестнер обращается прежде всего к детям: пишет книги о них и для них. Он остается верен давнему учительскому призванию, только пробует осуществить его другими средствами.
Читатель, который составит представление об Эрихе Кестнере лишь по работам, вошедшим в данный сборник {Кроме них, на русском языке опубликованы сборник стихов "Маленькая свобода" (1962) и роман "Фабиан" (1975).}, вправе усомниться: об этом ли авторе до сих пор шла речь? Где обличительная сатира, мрачный сарказм и тем более "лирический цинизм"? Перед нами ироничный, но добродушный, порой даже чуть сентиментальный рассказчик, мастер увлекательного сюжета, исполненный "юмора и понимания", если воспользоваться его собственными словами. Между тем важно иметь в виду, что детские книги писались и выходили в свет одновременно с книгами для взрослых. Первая и самая знаменитая из них, повесть "Эмиль и сыщики", была опубликована в том же 1928 году, что и сборник "Сердце на талии"; в один год с "Фабианом" появилась детская повесть "Кнопка и Антон" (1931); и в дальнейшем "детские" и "взрослые" его работы возникали и публиковались параллельно. Трудно сказать, каким из них он больше был обязан своим успехом. Пожалуй, успех больше всего обеспечивался именно его одновременным существованием в обеих ипостасях. Детскими историями зачитывались не только дети, но и взрослые, находя в них, видимо, что-то, чего им не хватало в других книгах Кестнера.
Уже в ту пору ходовым стало суждение о "двух", даже "трех Кестнерах", порой не очень друг с другом схожих: поэте-сатирике, прозаике и авторе книг для детей. А ведь он еще писал сценарии, газетные статьи и рецензии, пьесы и куплеты для кабаре. Известный американский романист Торнтон Уайлдер как-то написал ему: "Я знаю шестерых Кестнеров. А эти шестеро Кестнеров знают ли друг друга?" Вопрос не лишен смысла. В своей шутливой речи "Кестнер о Кестнере" сам писатель задумывался над ним. Можно ли, спрашивает он сам у себя, "свести в один пристойный букет" всю эту "неразбериху из жанров и точек зрения"? И получает утвердительный ответ. Просто возобновлять вновь и вновь дон-кихотские атаки "против косности сердец и неисправимости умов", говорит он, становится порой так невмоготу, что, "поставив своего Росинанта в стойло и позволив ему мирно поедать овес", он испытывает "неистребимую потребность рассказывать какие-нибудь истории детям... Потому что дети... живут по соседству с добром. Надо только научить их с умом открывать туда дверь". И здесь Кестнер вновь называет себя "школьным учителем", "моралистом", "рационалистом", "правнуком немецкого Просвещения".
Эта автохарактеристика приложима ко всему его творчеству, "взрослому" и "детскому": единство его создается именно общей системой нравственных ценностей, представлений о добре и зле. Не уберегаясь порой от дидактизма и некоторой облегченности, учитель Кестнер дает читателю свои уроки.
Чему учит история мальчика Эмиля Тышбайна, у которого украли в поезде сто сорок марок и который сумел заполучить их обратно с помощью берлинских мальчишек? Что людям нельзя доверять? "Глупости, - отвечает герою бабушка. Все как раз наоборот". Это история о людской доброте и находчивости, о взаимовыручке и солидарности. Солидарность - одна из важнейших ценностей в мире детских книг Кестнера. Нет, что говорить, еще, конечно, не социальная, не классовая - от этого писатель далек, и вряд ли стоит предъявлять ему требования, которых он по характеру своего мировоззрения заведомо выдержать не готов. Будем ценить его за то, что он способен предложить. Простая человеческая, мальчишеская солидарность - тоже не так мало. Она помогает выбраться из беды не только Эмилю Тышбайну. Она облегчает жизнь Джекки, мальчику-гимнасту из повести "Эмиль и трое близнецов": дети, не очень даже знакомые, принимают участие в его судьбе, раздобывают для него деньги. И Джекки в финале книги обещает такую же поддержку другим: "Когда я вырасту, а кому-нибудь из вас придется туго, пусть он меня найдет". Маленький Максик и его друг Йокус фон Покус на вершине успеха не соблазняются большими деньгами, остаются в родном цирке, с людьми, которые сделали для них когда-то немало доброго, - это тоже акт солидарности, человеческой, профессиональной.
Нетрудно заметить, что и в морали, и в счастливых концовках иных детских книг Кестнера, во всех этих внезапно сваливающихся деньгах, премиях, вознаграждениях, наследствах есть что-то от сентиментальных рождественских историй. Везет немногим счастливчикам - а что делать другим в этом трудном, далеко не всегда добром мире, который сам по себе ничуть не изменился? Кестнер сам чувствует здесь свою слабость. Оттого он так охотно посмеивается и над собой, и над своими героями. "С вами никогда не поймешь, что всерьез, а что в шутку", - можно бы ему порой сказать, как бабушке Эмиля Тышбайна. Но самоирония тоже не всегда спасает. В своих "взрослых" книгах Эрих Кестнер куда более трезв, однако мера ценностей, не сводимых к деньгам, остается для него единой и там, и здесь. В романе "Фабиан" герой (так напоминающий нам самого автора) тайком положил в сумочку уезжавшей матери двадцать марок; вернувшись домой, он обнаружил на столе в конверте двадцать марок, которые так же тайком оставила ему мать. "С математической точки зрения результат равен нулю. Каждый остался при своих. Но добрые дела нельзя аннулировать. Моральные уравнения решаются иначе, чем арифметические".
Это справедливо для многих эпизодов "Фабиана", когда попытки героя кому-то помочь, что-то в жизни улучшить разбиваются о жестокую действительность - и особенно для пессимистического, казалось бы, финала книги. Фабиан гибнет, бросившись спасать упавшего в воду мальчика: он забыл при этом, что сам не умеет плавать. К счастью, мальчик своими силами сумел выбраться на берег. Что ж, дает ли это основания философствовать просто о безрассудной и бесполезной гибели, о несостоятельности героя? Да, он потерпел крушение. Но моральные уравнения решаются все же иначе. В памяти мальчика останется самоотверженность человека, забывшего ради него о себе, разве это так мало?
"Моралист" Фабиан, который лишь поверхностному взгляду может показаться циником, обнаруживает духовное родство с лучшими героями детских кестнеровских книг: он сохранил подлинную память о детстве. А это означает, как пояснял однажды писатель, способность "вдруг, без долгого размышления вспомнить, когда понадобится, что настоящее, а что фальшивое, что есть добро, а что зло".
При всей своей внешней разноликости творчество Кестнера внутренне едино. Единство это проявляется и в стиле, который характеризуется, как говорил сам автор, стремлением к "искренности чувства, ясности мысли, простоте слова и слога". Особо стоит выделить черты, которые Кестнер называет среди достоинств "настоящего учителя" и которые присуши ему как писателю: "юмор и понимание". Юмор родствен пониманию, он дает взгляду высоту, способность подняться над сиюминутными столкновениями и неурядицами, над мелочным и преходящим. Думается, именно в нем главный секрет обаяния лучших кестнеровских книг. Можно говорить об увлекательном сюжете "Эмиля и сыщиков", об удачной выдумке в "Мальчике из спичечной коробки". Но сюжет, глядишь, порой буксует, выдумка может себя исчерпать - самым интересным неожиданно оказывается совсем другое. Например, когда в повестях об Эмиле слово просто "предоставляется картинкам", и эти бессюжетные описания или рассуждения читаются с истинным удовольствием. В повести "Когда я был маленьким" вообще нет ни сюжета, ни вымысла. Главное ее очарование - в словесной ткани, в самой атмосфере книги, умной, доброй, ироничной. Рассказывая о старом Дрездене с его прекрасными улицами и зданиями, писатель произносит исполненные глубокого смысла слова: "Не из книг узнавал я, что такое красота. Мне дано было дышать красотой, как детям лесника - напоенным сосной воздухом". Лучшие книги Кестнера тоже как бы напоены легким воздухом юмора и понимания; вдыхать его благотворно.
Первый бурный успех Эриха Кестнера длился не так уж долго - около пяти лет. В январе 1933 года к власти в Германии пришли фашисты. Когда произошел гитлеровский переворот, Кестнер отдыхал в Швейцарии, но решил вернуться домой. Друзья, только что бежавшие в Швейцарию из Германии, с недоумением и ужасом пробовали его отговорить. Антифашистские, антимилитаристские настроения писателя были слишком широко известны. Ему могли припомнить многое - хотя бы стихотворение, словно предвосхищавшее то, что реально происходило сейчас в стране:
Когда бы мы вдруг победили
Под звон литавр и пушек гром,
