Славка не выдержал и сказал:
- А разве дядя Федя дурак?.. Он нам отдал весь свой огород. Пять метров!
Лазорский нахмурился.
- Это какой дядя Федя? Федор Иванович?.. Ну, милые, не знаю. Если уж вы меня лично берете за горло, то пожалуйста - метр от моего огорода режьте! А чтобы весь - вы хоть на вокзальной площади пойте про меня - не дам.
- Метр - что? Один да пять - шесть, - грустно подвел я. - На шести метрах только семечки щелкать.
- Не знаю, - повторил управдом. - Говорите с народом сами, а меня ни в частушки, никуда не втягивайте. Обещаете - берите бруски, а нет... - он расстроенно махнул рукой.
Жаль было сдаваться, но Степан Ерофеевич так серьезно расстроился, и так нам требовались бруски, что я сказал:
- Обещаем, - и вздохнул.
- Ну и молодцы.
- Только нам бы еще три-четыре доски метра по два.
- Глянем в сарайке.
Все нам дал Степан Ерофеевич, даже гвозди и молоток, буркнув, что у Куликовых, наверно, и этого нет. Мы сложили бруски носилками, погрузили доски и пошли. Щедро уплатил управдом за куплеты, за нашу борьбу. А писать другие, безуправдомные, стихи уже было некогда. Что же делать? Неужели концерт вхолостую выстрелит?.. Горько пережевывая весь разговор с Лазорским, я вдруг в последних его фразах уловил какой-то пульс. Странный я комиссар - сам почти ничего не выдумываю, а все подхватываю да улавливаю... Пульс этот так растокался, что я замедлил шаги. Стой-стой, да это же гениальная мысль! Я выронил бруски, так что загремели доски, быстро повернулся к Славке и, протянув к нему руки, крикнул:
- Славка, ура-а!.. Сегодня будет революция!.. Сегодня мы получим землю, как крестьяне в семнадцатом году! Вот от этого столба, - я хозяйски зашагал вдоль забора. - И вот до этого!.. Пять огородов! Хватит?
- Хватит, - невесело сказал Славка.
Он не верил. Я рассмеялся, подхватил бруски и у крыльца Куликовых шумнул:
- Эй, люди!
Я хотел им объявить о сегодняшней революции, но вместе с нашими девчонками выскочила и Марийка, прибежавшая без нас. Я обрадовался, но осекся - Марийка была еще не нашей. Но девчонки и так возликовали, увидев столько строительного материала и решив, наверное, что для этого я их и звал. Эх, курицы близорукие!
С перекрытием мы со Славкой провозились недолго. Затащили все на крышу дома, сколотили там прямо против крыльца раму, обтянули ее тремя старенькими одеялами и, спустив на сени, подвинули вплотную к стене. Рама легла точно на оконные наличники. На кухне, конечно, сразу потемнело, и девчонки довольно загудели.
Потные и усталые, мы сунулись было напиться, но артистки завизжали, и тетя Маша, помогавшая им подгонять костюмы, вытолкала нас.
- Вова, подожди! - крикнула Томка и вынесла мою белую, с нашитыми на грудь красными полосами, царскую рубаху, сделанную из отцовской. - Давай примерь еще раз... Пошли вон к тете Маше.
- Мы же вчера кончили.
- Значит, нет, раз говорю! - Тут уж была ее власть - она портняжничала.
Мы оказались в тихой тети Машиной квартире.
Томкин билет "Союза Чести" все еще лежал в моем кармане. При всех я решил не стыдить ее - что с нее возьмешь? - а наедине оставаться с ней избегал, чуя в этом какую-то неприятность для себя.
- Ты как будто боишься меня, - обиженно упрекнула Томка.
- Чего это мне тебя бояться?
- Уж не знаю... Надевай.
Я скинул свою выпачканную ржавчиной рубаху, вытер о подол пальцы и осторожно натянул царскую рубаху. Томка велела поднять руки и заходила вокруг, что-то поддергивая и просматривая.
- Ты вот скажи, где твой членский билет? - спросил я, заранее усмехаясь над тем, как она будет выкручиваться.
Томка испуганно замерла передо мной, сложила ладони лодочкой и прошептала:
- Потеряла... Ругай, Вов, не ругай - потеряла!
Признание как-то смутило меня, и вместо того, чтобы дать ей нагоняй, я просто вынул билет и протянул ей, сказав только:
- На, растеряха.
- Нашел?.. Ой, Вовка! - Она схватила мою руку вместе с билетом. Надо же, ни кто-нибудь, а ты нашел!.. Примета! - протянула она загадочно-слащаво.
- Не примета, а Юрка нашел, - сказал я, опять поднимая руки.
- Бобкин?.. Вот паразит, везде успеет!.. А ты никому не говорил?
- Нет.
- Ну и молодец!
- Да уж молчала бы! - Я поморщился, второй раз зарабатывая сегодня этого "молодца", и все за то, за что надо бить по шее.
- Вов, ну что ты все дуешься на меня? - капризно спросила Томка, близко уставясь в мои глаза. - Ведь все равно... - она замялась.
- Что? - не понял я и нахмурился.
- Помнишь мой секрет?.. Ты все равно влюблен в меня! И лучше не дуйся!
- Влюблен? - крикнул я, сдергивая с себя царскую рубаху так, что она затрещала. - Да я скорей в бабку Перминову влюблюсь, чем в тебя! - и вылетел вон.
Ведь живу спокойно, ничем не трогаю человека, даже наоборот, оберегаю от лишних шишек, так нет, надо лезть со своей влюбленностью!
- Что? - спросил стоявший у крыльца и разгибавший проволоку Славка, когда я уперся в него невидящими глазами. - Давай занавес делать.
- Давай... Только я пробегусь маленько, - сказал я и, как главный скороход какого-то тридевятого царства, вдарил по двору.
К шести часам все было готово: костюмы, декорации и занавес. Отличный занавес из четырех простыней. Хватило бы и трех, но тогда он был бы плоским, как экран, а тут собрались настоящие складки. Подвешенный на шторные зажимы, он легко скользил по проволоке, натянутой под самым бруском перекрытия. Дунешь - откроется. Моя и Славкина работа!
"Богатырей" Нинка приказала повесить между окон, чтобы вся сказка шла на этом фоне. А Борька сдурел - целый день ухлопал на пригласительные. Но зато вышли они - хоть в оперный иди: снаружи - маска, как на афише, внутри слева - музыкальный ключ соль, набрызганный акварелью, справа - мои стихи, написанные зеленой тушью.
Но мне до семи тридцати оставалось еще два дела: написать задуманное обращение к народу и постричься. Обращение получилось длинным. И только в семь я побежал стричься. Я пересек двор и торопливо, не поднимая головы, взбежал на крыльцо тети Шуры-парикмахерши. Нашего брата она не стригла, она делала женские прически. Но я решил попробовать. Тете Шуре я не досаждал давно, старые обиды не в счет, а что я крикнул про мыльную воду, так тети Шуры не было дома.
Я вошел.
Посреди комнаты сидела на стуле женщина. Голова ее была часто утыкана какими-то прищепками, от которых вверх, к электрическому патрону, тянулись провода - прямо пытка готовилась. Тетя Шура, в темно-сером не платье, а вроде мешка, безжалостно проверяла провода, а с печки за ней одобрительно наблюдала белая кошка - все как у ведьмы. А тут еще кошка сиганула с плиты - да ко мне и давай, вздернув хвост и мурлыча, крутить восьмерки вокруг моих ног - Околдовывать меня.
Не знай я тетю Шуру четыре года, я бы испугался, а тут я понял: это, наверно, завивка, после которой женщины обычно сидят на крыльце и сушат кудри, склонив голову набок, как Аленушка у пруда.
- Здрасьте, - сказал я. - Вот вам, тетя Шура, пригласительный на наш концерт.
Точно не слыша меня, тетя Шура еще раз потихоньку подергала все провода разом и щелкнула выключателем на стене. Я поднял плечи, ожидая, что женщина сейчас вскрикнет, или задергается, или загудит, как стиральная машина. Но она и ухом не повела.
Тетя Шура подошла, взяла билет и разглядела его.
- Хорошо сделали.
- Это Борька. Он и афишу написал!
- Читала... Что это у тебя там за "Гимнастический этюд"? - сурово спросила она.
- Это не этюд, это вверх ногами буду ходить.
- Я так и подумала. Уж знаю твои этюды.
- Но я еще в пьесе играю, Ивана-царевича, - ввернул я.
- Ого!.. Хорош царевич! - тяжело усмехнулась тетя Шура.
- Мне бы чуть подстричься, тогда бы... - сказал я.
- Садись! - вдруг коротко бросила она и указала на табуретку, указала глазами, а как будто пятерней схватила и усадила.
Достав из сумки на столе черную электрическую машинку, тетя Шура включила ее в розетку, повернула меня затылком к свету и так жадно врубилась в мою гриву, что пролысина от шеи до лба появилась скорее, чем я заикнулся о чубе.
- Нафорсишься еще! - сказала парикмахерша, угадав мой порыв. Сколько лет? Тринадцать? Нафорсишься!.. Летом стригись наголо. Волос будет лучше.
- Дергает! - крякнул я.
- Волосы мокрые... Ну, отрастил!
- Ой, тетя Шура!
- А что я сделаю?.. Не можешь терпеть - иди посиди на крыльце, проветрись, а я тетю обслужу.
Я вышел, сел на нижнюю ступеньку, чтобы не видели со стороны, и пощупал голову. Над ушами торчали вихры, а посредине было чисто, как бульдозер прошел. Вдруг на меня налетела, прямо упала Томка, выскочив из-за угла.
- Ты что ослепла совсем? - буркнул я.
- Ой, извини... А что это у тебя?..
Я прикрыл плешину ладонью.
- А ты не смотри! Это тетя Шура... Я остываю... А ты почему не на сцене? Сейчас начало. Не выступаешь, так хоть помогай!
- Мне надоело... Я вообще не пойду на концерт, - и Томка брезгливо дернула губами.
