На момент первой встречи с Бхагаваном я считал себя человеком духовным, так как много лет читал, практиковал и медитировал. Один взгляд Бхагавана показал мне, что это была не духовность – просто ум ставил сам себе воображаемые проблемы и затем, упиваясь собственной значимостью, искал для них решения. Я практиковал вопрошание себя еще до того, как встретил Бхагавана, но когда я делал это, у меня было чувство, будто я сражаюсь со своим умом. Бхагаван не отговаривал меня от этой практики, однако его сострадательный и временами удивленный взгляд говорил мне: «Почему ты думаешь, что ты – личность, у которой есть проблемы и вопросы?»
Хотя он не осуждал и не критиковал свои усилия, в его присутствии было нечто такое, что полностью сдвигало мое мировосприятие. Когда взгляд Бхагавана очищал меня и вытравливал из меня мои представления, я словно слышал его удивленные слова: «Как ты мог настолько заблуждаться, чтобы верить, что ты есть эго, и что это эго имеет какое-то значение? Вместо того чтобы увидеть, что эго – это всего лишь глупость, вера в плод собственного воображения, ты лелеял его и даже культивировал, подкармливая „важными“ вопросами и проблемами. Одна часть тебя ставит проблему, а затем другая – пытается найти решение. Разве это не глупость? До этого самого момента твои верования вели тебя к цели, существующей лишь в воображении».
Он не порицал меня за эти глупые верования. Нежно, с любовью он открывал мне глаза на то, как я взваливаю на себя весь связанный с ними груз. Затем, излучая любовь и доброту, он показал мне истину – место блаженства, где такие невежественные идеи даже не возникают. Такой подход привел меня в крайнее изумление: я пришел к Бхагавану, чтобы он помог мне взобраться на гору, но, улыбнувшись в ответ на мои мольбы о помощи, он показал мне, что горы не существует.
Его присутствие открыло мне, каким глупцом я был всю свою жизнь. Он не говорил, что не одобряет мое мировоззрение, не критиковал меня, не принимал на себя образ отца, который лучше знает, как надо – образ, очень хорошо знакомый всем нам. Не вынося никаких суждений, он просто излучал свой свет. Сила и милость, излучаемые им, не зависили ни от каких условий. Я увидел тьму, которая была во мне, просто соприкоснувшись с этим светом. Я больше не мог считать себя страдальцем, которому необходимо тяжело трудиться, чтобы прорваться к свету; я осознал, что я тоже – свет, и с этим осознанием пришло понимание, что мне не нужно ничего делать, чтобы избавиться от тьмы. Я не думаю, что Бхагаван воспринимал меня как темноту, в которой нужно зажечь свет. Он знал, что я – свет. Он видел меня как свет, даже если я сам не видел себя таким. Просто пребывая в своем озаренном естественном состоянии, он сделал так, что я ощутил как свет и себя самого.
Я не сказал бы, что в его присутствии чувство «я» полностью исчезало. Просто уменьшалась его значимость. Оно становилось маленькой светящейся воронкой в целом океане света. «Я», проживающее мою жизнь, ощущая свою важность, переставало конфликтовать с собой и с миром. Оно начинало узнавать себя в сознании, питающем все живое, и позволяло этому сознанию оживлять и питать себя, вместо того чтобы притворяться, что питает себя само.
Мне понадобилось три – четыре года, чтобы зерно безмолвия, зароненное во мне Бхагаваном, проросло и стало, если можно так выразиться, «моим собственным». Бхагаван никогда не поощрял в людях веру в то, что «личность» может осознать истину. Личность может исчезнуть, позволив истине воссиять, а может остаться и ощущать собственную ограниченность и страдание. Бхагаван советовал нам проверить это путем вопрошания – задавать себе вопросы вроде «Кто хочет осознать? Кто ощущает восторг, кто чувствует себя несчастным? Кто ощущает гнев, кто чувствует себя желанным или нежеланным?» Смысл этого был не в том, чтобы найти личность, испытывающую все эти чувства и эмоции, – эти вопросы нужны для того, чтобы осознать, что эта личность не существует и никогда не существовала.
Оглядываясь назад, я могу сделать бескомпромиссное заявление, что Бхагаван никогда ничего мне не давал, несмотря на то, что я пришел к нему как нищий бродяга, просящий милостыню. Когда я пришел, считая себя бедным, нуждающимся в помощи человеком, он лишь показал мне, что на самом деле я больше, чем миллионер. Он показал мне, что Я – источник всего.
Бхагаван никогда ни о чем меня не просил, даже о любви или уважении. Я долгое время считал, что между нами произошел обмен – я отдал ему свое сердце, а он в ответ на это – свою любовь. Теперь я думаю, что даже это было иллюзией. Не было такого, чтобы он принял мое подношение, а в обмен на него дал мне любовь. Он оставался таким, каким был всегда и каким является вовеки – ничего не желающим, ничего не дающим; но при этом в его присутствии происходит борьба между иллюзией и истиной, и в этой борьбе иллюзия не в состоянии удержаться. Не думаю, что Бхагаван хотел, чтобы я изменился – он принимал меня таким, какой я есть. Трансформация, произошедшая в его присутствии, случилась сама по себе, а не потому, что он возжелал этого или изъявил на то свою волю. Тьма была явлена свету и перестала быть тьмой. Свет не желает этого, не организует это. Он просто выражает свою природу. Эх, если вы спросите меня, как все это происходило, я отвечу: «Не знаю».
Когда я вспоминаю эту встречу и пытаюсь подобрать слова, чтобы описать произошедшее, у меня, как правило, ничего не получается – однако когда я просматриваю свои воспоминания, ко мне вновь и вновь приходит образ чего-то такого, что я могу назвать только «сияющей уверенностью». Бхагаван абсолютно точно знал, кем и чем он является. Будучи в этом состоянии, частичка этой его убежденности, этого высшего знания передавалась тем, кто был рядом с ним. Она прорвалась сквозь мои страхи и желания, и я смог отказаться от стремления улучшить воображаемого «себя».
Иногда меня спрашивают: «Что для тебя значит Бхагаван?» Теперь, когда я рассказал, как он работал надо мной, я могу ответить – возможно, немного загадочно: «Он был Тем, кем он был, и он есть То, что он есть, и благодаря этому я могу сейчас сказать: „Я есть То, что я есть“». Имеют ли эти слова для вас какой-нибудь смысл? Имеют ли смысл слова о том, что, просто будучи Тем, кто он есть, Бхагаван давал мне возможность осознать вневременное, невообразимое, не воспринимаемое умом «Я есмь»?
Теперь мой ум возвращается к более конкретным, осязаемым вещам. Я снова сижу в тени храма, прислонившись спиной к стене. Напротив меня пылающий свет – Бхагаван. В нескольких метрах позади него проходит обезьяна. Ее детеныш крепко держится за мамашу, но при этом с любопытством смотрит на Бхагавана из своего укрытия на материнской груди.
