Он велел не вступать в борьбу с Бретанью и дать возможность герцогу Франциску жить в мире, не вызывая у него опасений и страхов, и таким же образом велел держать себя в отношении всех дру^ гих соседей королевства, чтобы король, его сын, и королевство могли пользоваться миром до того, пока король не вырастет и не достигнет совершеннолетия, когда будет распоряжаться всем по собственной воле.
Выше я начал сравнивать те страдания, что он причинил многим другим людям, жившим под его властью и ему повиновавшимся, с теми муками, что он претерпел сам перед смертью (и если его собственные мучения были не столь сильными и долгими, то, как я выше говорил, они тем не менее были очень тяжкими для него ввиду того, что по своей натуре он требовал повиновения более, чем кто другой в его время, и более всех им и пользовался, так что даже одно слово, сказанное наперекор его воле, было для него уже большим наказанием), и поэтому рассказал о том, сколь бесцеремонно ему было возвещено и объявлено о его близкой смерти. Но еще за пять или шесть месяцев до этого король проникся недоверием ко всем людям, особенно к тем, которым была доверена власть. Он боялся своего сына и приказал его строго охранять, так что с тем никто не виделся и не вступал в разговоры, кроме как по приказанию короля. В конце он стал сомневаться в своей дочери и зяте, нынешнем герцоге Бурбонском, и всегда разузнавал, что за люди приезжают вместе с ними в Плесси, а под конец разогнал совет, который был созван в замке герцогом Бурбонским по его же собственному повелению.
А когда его зять с графом Дюнуа, встретив посольство, прибывшее на бракосочетание его сына в Амбуаз, вернулись в Плесси с множеством людей, то король, велевший усиленно охранять ворота, взошел на галерею, выходившую во двор замка, призвал одного из капитанов гвардии и приказал ему пойти ощупать вышеназванных сеньоров, дабы узнать, нет ли у них под одеждой кольчуг, и сделать это, беседуя с ними, чтобы не слишком было явно.
Согласитесь, что если он и вынуждал многих людей жить при нем в страхе и опасениях, то за это он поплатился, ибо на кого же он мог положиться, если не доверял даже собственному сыну, дочери и зятю! И я говорю это не только ради его оправдания, но и в назидание всем другим сеньорам, которые стремятся к тому, чтобы их боялись. В старости они все почувствуют, что возмездие неизбежно, и как бы во искупление своих грехов будут бояться всякого человека.
Сколь же велико было страдание этого короля, коль он испытывал такие страхи и сомнения! У него был врач по имени мэтр Жак Куатье, которому он выплатил наличными 55 тысяч экю, из расчета по 10 тысяч экю в месяц, а также дал епископство Амьенское его племяннику и другие должности и земли ему самому и его друзьям. Этот врач был груб с ним и разговаривал так резко и оскорбительно, как не разговаривают и со слугами; однако король его настолько боялся, что ни за что бы не осмелился его удалить, и лишь жаловался на него тем, с кем разговаривал. И все это потому, что врач однажды дерзко ему сказал: «Я знаю, что в одно прекрасное утро Вы удалите меня, как Вы поступили и с другими, но клянусь (и он произнес страшную клятву), что после этого Вы не проживете и восьми дней!». Эти его слова настолько напугали короля, что после этого он только и делал, что заискивал перед ним и осыпал наградами. А это было для короля настоящим чистилищем в сем мире, если учесть великое послушание, оказываемое ему всем народом и могущественными особами.
Это правда, что король, наш повелитель, создал жуткие места заключения в виде железных клеток и деревянных, обитых снаружи и изнутри железным листом, шириной около восьми футов, а высотой – футом больше роста человека, и со страшными замками. Первым их изобрел епископ Верденский, и он же был посажен в первую из них, как только она была построена, где и пролежал 14 лет [404]. Многие впоследствии проклинали епископа, в том числе и я, когда испытал, что это такое, проведя в заключении при нынешнем короле восемь месяцев.
А еще король ввел страшные ножные кандалы, сделанные немцами, очень тяжелые и изнуряющие: на каждую ногу надевалось кольцо вроде ошейника, с трудом открывающееся, а к нему массивная и тяжелая цепь, на конце которой было железное ядро жуткого веса. И называли их «королевскими дочками». Я видел много знатных узников с ними на ногах; впоследствии они, к своей великой чести и радости, вышли из заключения и получили от короля большие блага. Среди них был сын монсеньора де ла Грютюза [405] из Фландрии, плененный в сражении, – его король женил, сделал своим камергером, сенешалом Анжу и дал 100 копий; также сеньор де Пьен [406], попавший в плен во время войны, и сеньор де Вержи [407] – они оба получили от него кавалерийские отряды и стали или его камергерами, или его сына, заняв одновременно и другие посты; то же случилось и с монсеньором де Ришбургом [408], и с братом коннетабля, и с одним человеком по имени Рокаберти [409], из Каталонии, также взятым в плен во время войны, – его король облагодетельствовал, – и со многими другими из разных стран, которых было бы слишком долго перечислять.
Однако все это не относится к нашей главной теме, хотя следует сказать, что, подобно тому как в его время были изобретены эти разнообразные страшные узилища, так и сам он накануне смерти оказался во власти страха, такого же и даже большего, чем испытывали его узники; такое состояние я считаю великой милостью для него, поскольку оно частично искупило его грехи. Я говорю об этом также и для того, чтобы показать, что ни один человек, как бы высоко он ни стоял, не может избегнуть страданий, либо тайных, либо явных, и особенно это касается тех, кто вынуждает страдать других.
Король к концу дней своих приказал со всех сторон окружить свой дом в Плесси-ле-Тур большой железной оградой в виде массивной решетки, а на четырех углах дома поставить четырех железных «воробьев», больших, прочных и просторных. Решетка была установлена напротив стены со стороны замка, а с другой стороны – у крепостного рва, одетого камнем; в стену же были вделаны часто посаженные железные броши, каждая с тремя или четырьмя остриями. Кроме того, он велел, чтобы при каждом «воробье» было по 10 арбалетчиков, которые лежали бы во рвах и стреляли во всех, кто приблизится до открытия ворот, а в железных «воробьях» прятались бы в случае опасности.
Понятно, что эти укрепления были недостаточно мощны против большого числа людей или армии, но король ведь не этого боялся. Он боялся только того, чтобы какой-нибудь сеньор, или несколько сеньоров, не захватил – то ли силой, то ли путем сговора – замок ночью и не присвоил себе власть, вынудив его, короля, жить иа положении умалишенного и не способного к управлению. Открывались ворота и спускался мост в Плесси только с восьми утра, после чего в замок входили служители; капитаны охраны расставляли обычный караул у дверей и назначали дозор из лучников у ворот и во дворе – все как в строго охраняемой пограничной крепости. Входили в замок только через калитку и лишь с ведома короля, не считая майордома и людей таких хозяйственных служб, которые королю на глаза не показывались.
