Проснувшись на рассвете, я заметила, что на кровати со мной только сестра, а Юрик куда-то исчез. Где же он? Зашла мать, которая уже хлопотала по хозяйству, и, заметив, что я проснулась, прошептала:
— Полюбуйся, чем не воин? — и показала на Юрика, который картинно раскинулся на полу в куче спящих солдат, пилотка одного из бойцов прикрыла часть сонного личика.
— Скучает по отцу, — шепчет мама. — Он им не помешает?
— Пускай спят, — шепчу я ей в ответ. Подумалось: живой ли еще, вернется ли его отец?
Неутомимая мама хлопочет возле плиты, готовит праздничный завтрак и обед. Владимир Петрович принес ей вчера муку, рис и масло на пироги, и она поднялась ставить тесто.
В комнате слышалось такое ровное, такое спокойное сонное дыхание, что и я заснула богатырским сном, рядом с восемью богатырями и девятым «богатыренком». Когда проснулась, солнце уже взошло. В комнате никого не было, кроме меня и Маринки, которая спала в своей кроватке. Бойцов, которые ночевали, как рассказывала мама, забрал их старшина на отведенные им квартиры, но они сказали, что придут к нам сегодня в гости.
Вышла на улицу. Сразу видно, что наступил праздник, вдвойне исторический, — двадцатишестилетие Октября и День освобождения Киева от фашистских захватчиков. Возле каждого двора, куда успели вернуться из изгнания его жильцы, в утреннем солнце заблестел давно невиданный на улице рубиновый цвет наших флагов, запрятанных на чердаках или в узлах.
Что помогло сохранить эти флаги?
Непоколебимая вера в свое правительство!
Никто не говорил о том, что надо повесить флаги, как только город был освобожден. Это подсказало собственное сердце!
Что придало им, этим флагам, такой несокрушимый вид?
Уверенность в несокрушимости своего государства, в могуществе своей партии, в мудрости ее руководителей.
По флагам на воротах и калитках домов вижу, кто уже возвратился домой.
Кое-где флаги сделаны наспех из красных полотнищ; на многих ветерок расправляет золотой серп и молот. Вчера мама предложила мне разгладить наш флаг, а сегодня ветерок еще распрямляет — приятно!
Наш флаг с серпом и молотом.
В небе появились воркующие «ястребки». Их появление громко приветствуют дети, играющие на улице, они помыты, празднично одеты. Среди детей спор: что делают в небе наши самолеты сейчас? Все приходят к непреложному выводу: дежурят, чтобы немцы не могли бомбить, а от них можно этого ждать — они очень обозлены за то, что их выгнали из Киева. Проходит соседка, которая спешит домой.
— С праздником! Вы когда возвратились?
— Вчера, — отвечаю.
— Мы тоже недалеко отсюда отсиживались, на Соломенке, но пока выбрались…
Татьяна Яковлевна обрывает разговор и, ойкнув, спешит к себе во двор.
— Надо сейчас же вывесить флаг. Где-то в узлах есть он, есть!
Не успели позавтракать, начали появляться гости. Первой через сад влетела Зина:
— С праздником! Ой, дожили-таки! — И перецеловала всех, кто попался на глаза.
Рассказывает, как днем прятались в оврагах, а ночью забирались в печи кирпичного завода. Спаслось немало людей, но нескольких немцы поймали и убили. Расстреляли Николая Дмитриевича с сыном, четырех сыновей Потапенчихи… Сегодня будут их хоронить на кладбище — до сих пор трупы были едва присыпаны землей где-то в овраге. Не слышали об этом? Еще много ужасного услышим. Гадов уже нет, но дела гадючьи долго еще будут выползать наружу. Зина рассказывает второпях, ее дома ждут. Еще придет, рада, что мы живы. У них тоже прекрасные ребята на постое.
— Приходите, Оксана, к нам обязательно!
Петр Платонович, слушавший наш разговор, сказал, чтобы я никуда не уходила, а пригласила Зину к нам — вечером ночевавшие прошлой ночью принесут вино, погуляем…
Зина благодарит за приглашение и убегает домой, а в проем калитки (калитку сняли немцы) идут все новые и новые гости. Идут соседи к маме, товарищи к нашим «хлопцам», ко мне идут люди с участка.
— Оксана, жива?
И тут же слышу:
— С праздником! Вдвойне вас с праздником!
Мальчевская, уходя, говорит:
— Мы так боялись, что гестаповцы вас схватят! Узнала, кто уже вернулся, кто погиб в изгнании, кого загнали далеко, кто еще не вернулся, от кого получены известия.
Я говорила людям, что жизнь наша и для нас началась сразу же, как только в город вступила Советская Армия, что скоро будет хлеб, пойдут трамваи, откроются магазины, начнут работать заводы, фабрики, учреждения. Успокаивала тех, кто боялся, что немцы вернутся назад…
Я все собиралась подняться на чердак, чтобы снести вниз книжки, привести их в порядок и разложить по полкам книжного шкафа. Мне в этом хотел помочь Владимир Петрович. Но нам помешала в этом веселая и счастливая Фрося, пришедшая в сопровождении очень симпатичного офицера.
— Вот она, эта регистраторша. Знакомьтесь! — говорит Фрося, представляя меня своему спутнику.
На меня очень внимательно посмотрели хорошие, светло-карие глаза, потом владелец их по-дружески, как давней знакомой, улыбнулся мне и стукнув каблуками, по-военному отрапортовал Фросе:
— Есть, Фрося, знакомиться! — И представился мне: — Танкист Любышкин, капитан.
Я так и села на перекладину лестницы, возле которой стояла, собираясь подняться на чердак. Почувствовала, что покраснела. Потом с нескрываемым интересом взглянула на него и, чтобы не рассмеяться, так как Фрося уже заливалась смехом, просто, тоже по-дружески, протянула ему руку и назвала себя.
— Я именно такой представлял себе вас, — сказал дальше Любышкин и минуты две молча смотрел на меня. Фрося притихла: и она в эти минуты вспоминала один из рассветов в родном оккупированном городе…
Владимир Петрович, не отходивший от лестницы, с любопытством смотрел то на меня, то на капитана, и его глаза как бы говорили: «Этих двух людей, которые до сих пор не были знакомы, что-то объединяет, но что именно?» Любышкин с благодарностью пожал мне руки и с большой сердечностью сказал:
— Того, кто хитрит, надо обязательно перехитрить. Вы молодец. За Фросю — солдатское спасибо!
Во время этого нашего разговора вышла из дома мама, и Фрося вспомнила, почему, собственно, у нее в руках корзина:
— Ой, Оксаночка! Тут вам мама моя передала на праздники молоко и квашеную капусту, очень хорошо сохранившуюся в погребе.
Фрося рассказала, что они не уходили из дому, так как в их «забегаловке» нетрудно было спрятаться, и там на постое немцев не было, даже корову Красульку удалось спрятать. Передала привет от отца и матери, Моти и завхоза, веселого старика, который сейчас с нетерпением ждет письмоносца с фронтовой весточкой от сыновей.
