Неделю спустя, когда де Месс должен был увидеться с королевой во второй раз, она снова была недовольна своим внешним видом. По словам де Месса, Елизавета должна была прислать карету, чтобы его привезли во дворец, но в последнюю минуту все отменила, посмотревшись в зеркало и заявив, что она «слишком больна» и «не хочет, чтобы ее видели в таком состоянии».
На следующий день аудиенция все же состоялась, и де Месс заметил, что Елизавета выглядела «лучше, чем прежде». Она приняла его в красивом платье из черной тафты, с юбкой из белой парчи. Лиф платья и нижняя рубашка были расшнурованы. Посла снова поразило то, как часто королева распахивала лиф; по его словам, «можно было видеть ее живот до самого пупа».[1177] Таким странным поведением, провокационным и присущим более молодым женщинам, Елизавета, возможно, стремилась доказать и де Мессу, и себе самой, что она по-прежнему привлекательна и еще может нравиться. Многие иностранные сановники, побывавшие при дворе, утверждали, что Елизавета постоянно обнажала грудь.
Де Месс пишет, что королева приветствовала его «весело и бодро»; она села на трон и велела, чтобы гостю подали табурет. Она называла себя «старой дурой» и сетовала на то, что посол, «повидавший стольких мудрецов и великих правителей», вынужден беседовать «с бедной глупой женщиной».[1178] Де Месс, как и подобает, ответил комплиментом, «сказав, что слышал о ее добродетели, красоте и совершенстве от иностранных правителей, но это ничто по сравнению с тем, что я увидел собственными глазами», что явно порадовало королеву. Де Месс заметил, что Елизавета очень радуется, если ее хвалят за «рассудительность и благоразумие, и она очень любит пренебрежительно отзываться о своем уме и рассудке, чтобы у собеседника появилась возможность сделать ей комплимент». Что касается внешности, «она говорит, что никогда не была красавицей, хотя тридцать лет назад и пользовалась такой репутацией»; однако де Месс заметил, «что она старается очень часто упоминать о своей красоте». Елизавета всю жизнь гордилась своими длинными тонкими пальцами, она даже сняла перчатку, чтобы показать де Мессу руку. Как он позже записал в дневнике, «в прошлом она была очень красива, но сейчас слишком исхудала, хотя ее кожа до сих пор очень бела».
Иными словами, встретившись с Елизаветой, де Месс увидел не величественную, вечно молодую красавицу с парадных портретов, а стареющую живую женщину, разменявшую седьмой десяток. Однако Елизавета по-прежнему оставалась привлекательной, даже красивой. Она была «высока и грациозна», и, «насколько возможно, она сохраняет достоинство, держится скромно и вместе с тем изящно». Что же касается ее «природных форм и пропорций», посол счел их «совершенными». Он добавил, «если не считать лица, которое выглядит старым, и зубов, невозможно увидеть женщину в таком бодром и живом состоянии ума и тела».[1179]
Неотъемлемой частью образа королевы был ее гардероб. Со временем наряды Елизаветы становились все более сложными и искусными, они служили средством для отвлечения внимания от ее стареющей плоти. Де Месс с изумлением узнал, что у Елизаветы более 3 тысяч платьев, которые хранятся в Большом гардеробе в Вестминстерском дворце. Сюда входило около 102 «французских платьев», 100 «свободных платьев» и 67 «круглых платьев», 99 мантий, 127 плащей, 85 дублетов, 125 юбок и 126 нижних юбок.[1180] Наряды для королевы шились из дорогих тканей и были богато расшиты розами, солнцами, лунами и планетами, гранатами (еще один символ девственности), змеями (олицетворяющими мудрость) и шиповником (символом чистоты и благоразумия). Таким образом, наряды королевы служили важным способом передачи определенных данных или прославления ее добродетелей. Ее платья, такие же парадные, как и портреты, служили средством, с помощью которого сглаживалось растущее несоответствие двух лиц королевы.
В 1593 г., когда Джон Эйлмер, епископ Лондонский, прочел проповедь о «тщете слишком вычурного украшения тела», он навлек на себя «великое недовольство» Елизаветы. Она сказала своим дамам, что, «если епископ будет и дальше распространяться о подобных вещах, она решит, что он достоин рая, но в таком случае ему следует ходить без посоха и снять мантию; наверное, епископ никогда не видел ее королевского гардероба, иначе он выбрал бы другую тему».[1181] В самом деле, как заметил Джон Харингтон, если бы епископ вначале поинтересовался размерами гардероба ее величества, он написал бы проповедь о чем-нибудь другом.[1182] Последняя аудиенция де Месса с королевой состоялась в канун Рождества 1597 г. Его провели во внутренние покои; войдя, он увидел, что Елизавета сидит за спинетом. Услышав шаги, королева оглянулась, посол изобразил изумление и извинился за то, что помешал ей. Королева ответила, «что очень любит музыку и что играла павану», на что де Месс ответил, что она «превосходный знаток и у нее репутация настоящей музыкантши». По его словам, занятия музыкой доставляли Елизавете большое удовольствие; она с радостью наблюдала за тем, как танцуют ее фрейлины, и, «даже если она сильно уставала», она «улыбалась дамам», которые часто подходили к ней и «демонстрировали свое почтение», а затем возвращались к танцам.[1183] Перед уходом де Месс спросил Елизавету, что рассказать о ней королю Генриху. Подойдя к нему вплотную, королева велела ему передать, что «нет на земле создания… которое относилось бы к нему с такой привязанностью и так желало ему добра и процветания, как она, но она просит его учесть положение, в какое она поставлена; она женщина, старая и ни на что сама не способная; ей приходится иметь дело и с представителями знати в самом разном настроении, и с простолюдинами, которые хотя и демонстрируют всячески свою любовь к ней, тем не менее переменчивы и ненадежны, отчего она вынуждена всего бояться». Хотя простые подданные по-прежнему демонстрируют любовь к своей королеве, многие представители знати ропщут и уверяют, что «англичане больше не подчинятся правлению женщины».[1184] Затем она завела речь «о покушениях на ее жизнь и на ее государство» и объяснила, что находит «непостижимо странным» обращение с ней короля Испании; «она бы ни за что не поверила, что все совершается по его воле»; тем не менее он «отправил в Англию с такой целью пятнадцать человек, которые во всем признались».
Елизавета начинала бояться будущего. Она говорила о том, что стоит «на краю могилы». Она высказалась неподдельно искренне; впрочем, осознав, что именно она только что сказала иностранному послу, она быстро одумалась и добавила: «Надеюсь, что я не умру так скоро, господин посол, и я не так стара, какой меня считают».[1185]
