Только на участке нашего 109-го корпуса плотность артиллерийской нагрузки составляла 170 стволов на километр фронта. А это значило, что на каждый метр обороны противника в среднем упадет по одному снаряду. Идут последние секунды ожидания. Многие из нас, с биноклями в руках, забрались на крыши землянок. Я стою на своем бетонном бункере. Сердце учащенно бьется, а вокруг летают бабочки, жуки, какие-то мошки. Столбиком вьются комары. Солнце нестерпимо жарит спину.
– А что там теперь у финнов, – слышу я чей-то голос, – знают они теперь, что ждет их, или же – нет?
Взгляд прикован к часам.
– Пять, четыре, три, два…
В воздухе взметнулась, описав искристую дугу, красная ракета. И по всей линии двадцатидвухкилометрового фронта выдохнули артиллеристы свое многоголосое:
– ПЛИ!!!
Через наши головы огненными змеями пошли эрэсовские ракеты. И единым эхом ухнуло что-то необыкновенноогромно-страшное. Усиленное к тому же бухающими звуками стоящих рядом гаубиц Ведмеденко. Шквал десятиминутного едино-мощного огневого налета из трех тысяч семисот сорока стволов, не считая эрэсовских установок, артиллерии флота, авиации и малой артиллерии стрелковых подразделений, обрушился на линию обороны финнов. Как подрезанная под фундамент рухнула колокольня в селе Александровское. И единым махом взметнулась в воздухе сплошная непроницаемая стена поднятой разрывами земли. В течение всего срока артиллерийского наступления стена эта все росла и уплотнялась, постепенно надвигаясь на нас, окутывая нас сплошным облаком ядовитой черно-бурой пыли. И уже в нескольких шагах трудно было что-либо различать в этом сплошном мареве клубящихся вихрей чего-то невесомого, проникающего в нос, в горло, в легкие под устрашающие звуки грохота фантастического оркестра Смерти и Победы. А вот и голоса отдельных инструментов: далеко где-то сзади глухо гудят стволы бээмовских орудий; впереди резко, со свистом, бьют длинноствольные противотанковые пушки; перещелкиваются голоса наших минометных батарей; воют гвардейские реактивные установки; визжат бомбы, сбрасываемые пикирующими бомбардировщиками; подражая барабанам, долбят гаубицы Ведмеденко, перекрывая все прочие звуки. А впереди, все плотнее и плотнее – стена буро-черного цвета. В паузах стена эта несколько опадает, но с возобновлением огня вновь подымается в воздух.
– Ну, как тебе нравится эта музыка, – обращается ко мне командир полка, – такая музыка должна ласкать слух артиллериста, разве не так?
Шаблий смеется, он возбужден. Всегда строгие и даже суровые глаза его горят лихорадочным блеском.
После десятиминутного шквала, который рассчитан преимущественно на поражение живой силы в траншеях, ходах сообщения, на пунктах управления, в землянках, наступает короткое затишье. Молчат батареи, давая остыть раскаленным стволам. Стена земли и пыли, поднятая вверх, постепенно оседает. Но вот звучит новая команда, и наступает период 135-минутного равномерного методического огня на разрушение. На этот раз мощные удары наносятся по минометным и артиллерийским позициям противника, по командным пунктам и штабам. Орудия прямой наводки бьют по амбразурам ДОТов первой траншеи. Идет разминирование проходов для нашей пехоты, уничтожение проволочных заграждений. Наши минометы ведут огонь по второй линии траншей. Гаубичная артиллерия обрабатывает третью линию. Орудия дальнего действия обстреливают опорные пункты в районах Старого Белоострова, села Александровское, Ольховки. Артиллерия Балтфлота бьет по коммуникациям глубокого тыла, по перекресткам дорог, по железнодорожным станциям в Райволо и Териоки.
Неизвестно по какой причине, в 8.20, то есть за десять минут до запланированного окончания артиллерийского наступления, был дан сигнал атаки. Говорили, что пехота не могла более выдерживать томительного ожидания и сама стихийно бросилась на штурм.
Сверху поступил приказ: молниеносно переключиться на создание защитного «огневого вала» – то есть «стены разрывов», медленно продвигающейся в глубину обороны противника, за которой идут атакующие подразделения пехоты. Управлять такой двигающейся «стеной артиллерийских разрывов» необыкновенно трудно, и от артиллерийских офицеров этот прием ведения боя требует больших знаний, опыта и самообладания. И всеми этими качествами обладал майор Шаблий. И мы не столько видели, сколько чувствовали, как стена разрывов медленно все двигалась и двигалась вглубь, согласно разработанному графику. Но что происходило там, впереди, понять было невозможно. Связисты надсадно кричали в телефонные трубки, стараясь своими голосами перекрыть рев орудий.
С передовых НП поступили сведения: «Пехота форсировала реку Сестру, пересекла нейтральную зону и продвигается вглубь переднего края противника».
– А чевой-то «ура» не кричат? – робко осведомляется Поповкин.
– Дак чё зря глотку-то драть в едаком-то шуме, – наставительно поясняет Сашка Логинов, – все одно тя никто не услышит… Пяску тольки наглотаисси.
– А пулеметной-то стрельбы почему не слышно? – спрашивает кто-то.
– Стрелять-то там кому? У финнов, поди, ни единой живой души не осталось. Апосля такой-то профилактики.
– Николаев, – кричит Шаблий, – готовься вперед идти! Федоров, Герасимов. Сматывайте связь и тяните новые линии. Рудь! Солопиченко! – кричит командир полка в телефонную трубку. – Батареи менять по графику, попеременно! Теперь Коваленко, с тобой, – обращается Шаблий к ПНШ-1, – значит, так: для встречи и сосредоточения нам назначен район – вот здесь, – и Шаблий показывает карандашом по карте, – здесь мы встречаемся с резервным полком. Сестру наш полк форсирует первым. Мост саперы уже навели во время артналета. Тебе, под личную ответственность, проследи переправу батарей, управления и штаба полка. Выход их к месту сосредоточения, определенному по карте. Ясно?
– Ясно, товарищ, майор, – отвечает Коваленко.
– Тогда действуй, не теряй времени!
И вот мы идем по новому, свежему настилу деревянного моста. Саперы, стоя по пояс в холодной воде, оканчивают работу: крепят понтоны, кладут дополнительные прогоны, ладят перила. Мгла пыли и песка постепенно оседает. Дальнобойная артиллерия перенесла огонь в глубину. А наши батареи начинают передислокацию. Перейдя мост, мы вступаем в зону бывшей нейтральной полосы, на территорию противника.
Ноги по щиколотку утопают в перепаханной снарядами почве, которая стала уже не осевшим песком, а некоей микроскопической структурой, едва прижатой к земле и тотчас поднимающейся в воздух, лишь только до нее касается нога. Не было более ни траншей, ни огневых точек, ни проволочных заграждений – все перепахал, перемешал в этой микроскопической структуре «всесокрушающий бог войны» – и землю, и металл, и живые клетки людей. И вспомнились мне тут страшные слова из Библии. Мне говорил о них в сорок первом покойный дядя Саша: «Из земли взят, и в землю отыдеши». Тяжко, нравственно тяжко было шагать по этой полосе сплошной смерти и разрушения.
– Смотри, – говорит мне Шаблий, – все здесь перекрывают края воронок. Такой плотности огня я еще не наблюдал. Нет ни блиндажей, ни проволоки. Даже леса не стало. Как-то финны всё это на себе ощутили? Я бы не хотел быть на их месте.
Где-то далеко за лесом слышен гул артиллерийских разрывов – это работает артиллерия дальнего действия, и в том же направлении летят звенья тяжелых бомбардировщиков. Здесь же, поблизости, не слыхать ни единого
