не скрываю, не таю, не «припрятываю про себя». Кажется, Крылов это понимает и в отношении со мною держится ровно, непредвзято, без амбиций, по-товарищески.
Все эти дни, весь период подготовки прорыва Карельского вала, в составе Белоостровской группы, был для всех нас, а особенно для меня, великолепной школой. Все мы учились у Федора Елисеевича, не только нашего командира, но и преподавателя, премудростям военного искусства, секретам организации штабной службы и на опыте постигали тонкости науки, именуемой тактикой – тактикой полевой артиллерии. Майор Шаблий старше нас с Коваленко всего на пять лет, но в условиях войны этот небольшой разрыв оказался настолько насыщенным теоретическими знаниями и практикой, что поставил авторитет нашего двадцатишестилетнего командира на недосягаемую высоту.
Вечером пришла почта, и я сразу получил около десятка писем: от матери, от дяди Николая, от друзей и одно от Аллочки, в котором она пишет, что скучает и с трудом переносит нашу разлуку.
Федор Елисеевич уже который день не уходит с НП, спит с нами тут же в бетонном бункере на общих нарах. А Коваленко буквально разрывается между нами – командным пунктом и штабом полка.
7 июня. Почти до рассвета работали мы с капитаном Крыловым над передачей развединформации и над оформлением документов этой передачи.
В восьмом часу на НП пришел Коваленко, усталый и измученный. Я спросил его: почему начальник штаба Гречкин как бы устранился от работы, не бывает на НП, не руководит нами, не ездил даже на совещание?
– Гречкин – мужик деловой, – ответил мне Коваленко, – только занят он теперь другими делами. Заместителя по строевой Мишина отправили на учебу. Вот Гречкину и приходится проворачивать всю работу по организации тыла. А перед наступлением там глаз да глаз нужен. Скажу тебе по секрету, Шаблий всю работу штаба полка перестроил по опыту Третьего Украинского, где сам проходил практику. Он создал при себе сильную адъютантскую группу и тем самым высвободил Гречкина для организации тыла. Теперь это особенно важно.
И мне стало ясно, почему вдруг на НП зачастили Островский, Богданов, Романов – начальник артиллерийского снабжения полка. Капитан Романов оказался крайне неприятным, толстым, белобрысым, губошлепым, с водянистыми злобными глазами. В то же время известный как оборотистый и пробивной снабженец. Со мною у Романова сразу же сложились отношения скрытой враждебности и неприязни. Сегодня я не выдержал и сорвался.
– Слушай, ты, – говорил я ему, цедя слова сквозь зубы, – мне плевать на твои четыре звездочки капитана. Мы с тобой равны по службе. Равны. Ты это поймешь когда-нибудь? Так вот, учти, если ты не прекратишь свои дурацкие придирки к моим разведчикам, я тебе устрою такое, век будешь помнить.
– Грозите, товарищ лейтенант? Что же, это мы учтем.
– Давай, давай. Учитывай! Но как-нибудь я тебе устрою прогулочку с моими разведчиками к финнам под проволоку. И я посмотрю, как ты там станешь выражать свои претензии.
8 июня. Судя по утру, день обещает быть холодным и пасмурным. Надев телогрейку, я отправился по батарейным НП. Помимо своих, я рассчитывал навестить соседей: пехоту, пушкарей, гаубичников. Капитан Ведмеденко обосновался в непосредственной близости к «Миллионеру».
Стало известно, что на нашем участке прорыва наступает 14-й стрелковый полк подполковника Королева 72-й дивизии генерала Ястребова. Что день наступления официально назначен на 10 июня 1944 года и что начало артподготовки в 6 утра, длительность 150 минут, то есть два с половиной часа.
На переднем крае, со всеми мерами предосторожности, с соблюдением строжайшей маскировки, появляется рекогносцировочная группа офицеров во главе с генералом Ястребовым, невысокого роста, как мне показалось, пожилым человеком с выразительной сухощавой физиономией. Я наблюдал за ними издали, стараясь не мешать и не привлекать внимания.
К вечеру по всей линии переднего края нашей обороны началось нечто невыразимое: как по сигналу загудели, заурчали, зафыркали, залязгали гусеницами десятки тракторов. Они производили невероятный шум, в непосредственной близости от переднего края, испуская сизо-голубое марево отработанных газов. Двадцать два километра фронта занимает 21-я армия, и на всем протяжении этого пространства демонстративно и как можно громче гудели и тарахтели трактора. И под прикрытием этого невероятного шума четыре трактора по заранее заготовленной гати тянули две бээмовские гаубицы капитана Ведмеденко. Около гранитных капониров орудия собрали: стволы поставили на лафеты, и вот они уже заняли боевые позиции. Что же. Последнюю ночь, очевидно, будет спать спокойно многолюдный гарнизон «Миллионера» – жерла двух огромных восьмидюймовых орудий, извергающих трехпудовые снаряды, уже нацелены на него и ждут только лишь команды: «Огонь!»
Штаб полка получил приказ командующего артиллерией 21-й армии генерала Михалкина на артиллерийское наступление. Это значит, что сегодняшняя ночь будет без сна. Предстоит оформление кучи документов, и все эти приказы по оперативной части, по разведке, по связи, по противотанковой обороне, по противовоздушной обороне и прочие должны быть спущены в подразделения непременно в срок и с таким расчетом, чтобы командиры по нисходящей линии смогли отдавать свои собственные распоряжения в установленные сроки и не создавать критической ситуации.
Весь личный состав штаба полка сидел над картами, планшетами, бумагами, и при свете тусклой коптилки все писали и писали, шурша листами бумаги и скрипя перьями. В последний раз уточняются и проверяются координаты целей – нет ли где ошибки или описки. Коваленко в который раз уже просчитывает и просчитывает необходимое время и расход боеприпасов. Голова от всего этого идет кругом. Сна нет, и спать не хочется.
9 июня. Утро туманное и тихое. На НП полка все спят, утомленные ночной работой. И вдруг около самого бункера нашего что-то рвануло с такой страшной силой, что от резкого звука и резонанса сразу же заложило уши. Со сна никто и ничего не в состоянии понять.
Выбежав на улицу, я увидел, как ведмеденковские гаубицы, что называется, «выплюнули» по пристрелочному снаряду. Впечатление такое, будто по барабанной перепонке ударили тяжелой кувалдой. Находиться рядом с этими орудиями невозможно – голова наливается тяжестью, уши закладывает, в висках стучит. Я не представляю, как выносит такой шум прислуга орудийного расчета. Как ни странно, а финская артиллерия молчит, и наши опасения на тот счет, что она станет отвечать и ведмеденковские капониры попадут в зону ее огня, кажется, напрасны. А что, если грандиозная сила огня гаубиц Ведмеденки парализовала огневую инициативу финнов?
Позавтракав, я отправился по передовым наблюдательным пунктам. А трехпудовые снаряды ведмеденковских гаубиц с ритмичной последовательностью бились и бились о железобетонный лоб «Миллионера». От одного этого ритма можно было сойти с ума, находясь даже в наших траншеях.
Глядя на то, как снаряды, сотрясая
