Малиновский обо всем этом знал. Но в Петербурге требовали больше фактов и доказательств. Неспроста же Малиновский бросил уйму дел в Тифлисе, преодолел тысячи километров и в зимнюю стужу добрался до Петербурга.
— Тебя не заботит сокращение срока, Афанасий, но себя не жалеешь, родных бы пощадил.
— Ну, ладно, что я должен сделать?
— Заявить, что капитаном парохода «Зора», настоящим его капитаном, был Камо, а не ты. Ты формально числился капитаном. Нужно, чтоб ты подтвердил это письменно, за своей подписью.
— Может, и бумага уже готова, остается только подмахнуть? Может, еще внести свои дополнения, уточнения?
Малиновский, не торопясь, достал из портфеля папку, раскрыл ее.
— Поднеси лампу поближе.
Ковтуненко прочитал.
— Нет, следователь Малиновский, это подло. Не хочу я сокращать срок. Хоть убей, а записанные тобой вопросы мне не нравятся.
Петербургская миссия провалилась. Малиновский, однако, не сдавался, бывал всюду, где светилась хоть малейшая надежда встретиться с людьми, знавшими Камо.
С Малиновским действовал отряд сыщиков — целая свора.
Начальник особого отдела петербургского департамента полиции Васильев размножил фотографию Камо и с сопроводительным письмом разослал в Тифлис, Кутаиси, Баку и Гори.
Вести из Гори ничего не дали. Сведения соседей отца Камо, Аршака Нерсесовича Тер-Петросова, были расплывчаты.
— Да, очень похож, — сказала одна старушка, — но точно не могу сказать, он это или не он. Я видела его лет восемь-девять назад. Тогда он был еще ребенок.
— А отец его узнает?
— Наверное, отец как никак.
Ответ Аршака Тер-Петросова выглядел довольно странно:
— Карточка имеет поразительное сходство с моим сыном, но сомневаюсь, он ли это, потому что он давно сбежал из дома, почти ребенком, и тогда у него не было ни усов, ни бороды.
Тифлис тоже ничем не порадовал.
Не откликнулись и из Батума.
Зато щедро раскрыл свои карты Кутаиси.
Начальник Кутаисской тюрьмы ликовал. Заключенный Арсений Карсидзе, он же Палавандишвпли, признал Камо:
— Это он, Камо-сомехи.
И в Петербург полетела телеграмма: «Директору департамента полиции. Секретно. Срочно. По предъявлении фотографической карточки Дмитрия Мирского содержащемуся в Кутаисской губернской тюрьме дворянину Арсену Давидовичу Карсидзе, последний признал в нем известного ему под кличкой „Камо“ главного организатора разбойного нападения на транспорт казенных денег, имевшего место в 1907 году, в городе Тифлисе на Эриванской площади. По словам Карсидзе, Камо родился в городе Гори и настоящая его фамилия Тер-Петросянц».
— Вы говорите правду, господин Карсидзе?
— Да, я могу дать письменное показание. Он и его люди взорвали бомбу и похитили деньги. Вот тифлисский адрес, где они ежедневно собираются: Вторая Гончарная улица в Восьмом участке. Здесь проживает Варвара Бочоришвили, старушка, гостеприимная хозяйка. Сюда привез Камо 250 тысяч рублей 13 июня. Тут собираются представители социалистической партии. Под квартирой подвал, а в подвале иногда хранится оружие. Во время обыска нужно обратить внимание на стену, завешена ли она ковром. Под ковром стена вырезана и незаметно замазана, там хранятся револьверы и бомбы. Нужно обратить внимание и на кушетки, перевернуть их вверх дном, сорвать обойку и пощупать сено. Там тоже бывает спрятано оружие.
— Еще что-нибудь?
— Одно дополнение: он организовал убийство Алиханова-Аварского в Александрополе.
— Довольно интересные сведения, господин Карсидзе. Подпишите протокол.
— Пожалуйста.
Находящийся в Берлине Дмитрий Мирский не кто иной как Камо, Симон Тер-Петросян. Начальник Тифлисского губернского жандармского управления полковник Еремин уведомляет о своих успехах следователя Малиновского: «Сообщаю Вашему высокоблагородию, что по полученным сведениям главный руководитель вооруженного нападения на денежный транспорт 13 июня 1907 года на Эриванской площади Камо является жителем г. Гори Семеном Аршаковичем Тер-Петросянцем. Названный Семен Тер-Петросянц имеет отца Аршака Тер-Петросянца, жителя г. Гори, где последний ранее занимался доставкой мяса в одну из воинских частей; жена его умерла лет восемь тому назад, оставив пятерых детей, кроме Семена еще четырех дочерей, которых после ее смерти взяла воспитывать сестра последней Елизавета Бахчиева, жительствующая в г. Тифлисе в д. № 3 по Дворянской улице.
Старшая сестра Семена Джаваир Тер-Петросянц, 18 лет, служит кассиршей на Тифлисском фуникулере, а последние учатся в 3-й тифлисской женской гимназии».
Дело день ото дня разбухало. Шла оживленная переписка между Петербургом и Берлином.
«Ленин и большевики поднимут на ноги всю европейскую и мировую демократическую печать и прогрессивную общественность. Лишь бы ты выдержал, не дрогнул. Лишь бы сумел симулировать сумасшествие. По законам Германии душевнобольных лечат, а не судят. Не наказывают, пока не выздоровеют. Мы вызволим тебя из их когтей».
Так говорили Красин и Оскар Кон.
Камо запомнились озабоченный взгляд и добрые слова Красина: «Меньшевики оттачивают свои клыки, чтобы вонзить их в твое тело. Ты бы видел, как ликуют Мартынов, Мартов. Они и сейчас готовы расцеловать немецкую полицию, если она выдаст тебя России. Они наносят нам удар в спину. Ильич передает тебе приветы и добрые пожелания. Он верит в тебя».
Кон принес Камо записку от Карла Либкнехта: «Крепись, друг. Мы с тобой».
Красин, Кон, Либкнехт.
Владимир Ильич.
Ленин заботится о его спасении — это действовало на Камо как эликсир жизни. Ну что ж, господа немцы, давайте начнем игру, по предупреждаю: я на попятную не пойду. Сматывать удочки будете вы.
У него начались первые приступы сумасшествия. Он буйствовал, рвал на себе одежду, бил посуду, кидался на надзирателей, не оставался в долгу, когда его били, хотя потом ему устраивали безбожные побои. Берлинская полиция отказывалась признать его умалишенным.
«Вчера в камере подследственной тюрьмы у русского террориста Дмитрия Мирского был приступ сумасшествия», — уведомляла своих читателей берлинская «Локал анцейгер» 14 февраля 1908 года. Через день «русского террориста» вели в Берлинский суд.
Сколько любопытных взглядов! Цепочка полицейских разделила зал суда на две половины: слушателей и судей.
Камо сдержан, спокоен, безучастен, на лице выражение глубокой тоски, боли и горя. Когда ему указали на скамью подсудимых, он неистово ринулся туда, бросив на Оскара Кона, своего адвоката-опекуна взгляд, полный ужаса.
Потом уже, много времени спустя, Оскар Кон расскажет своим близким и русским товарищам: «Я был поражен, я не мог сосредоточиться, не мог поверить, что он не сумасшедший, что он всего лишь играет. Он артист, великолепный артист!»
