Затем Елизавете как будто полегчало. 12 марта Роджер Мэннерс, граф Ратленд, писал брату: «…мы пережили трудное и тяжелое время из-за опасной болезни королевы, но теперь у нас зародилась надежда, потому что вчера ей стало немного лучше».[1327] Через три дня Уильям Кэмден отметил, что «бессонница ее величества теперь прошла, хотя бессонница в сочетании с воспалением в груди и ее упрямым нежеланием принимать лекарство в ее преклонные годы более чем ужасали всех нас».[1328] Венецианский посол во Франции, Мартин Кавали, писал, что «королева Англии страдает воспалением и опухолью горла, обусловленными тем, что она засиживается допоздна. Ложась спать, она предчувствовала беду, что в первый день совершенно лишило ее аппетита, а на второй – сна; на протяжении двух дней она ничего не ела, однако отказывалась принимать лекарства. Она увидела на столе розовую воду и коринку и поела немного. После того как ей протерли лоб, она заснула. Когда она проснулась, нарыв у нее в горле прорвался, и ее камеристки встревожились, боясь, что кровь задушит ее или лопнет кровеносный сосуд».[1329]
В депеше от 14 марта де Бомон подробно описывает, как «королеве три дня назад стало плохо; она долго лежала в холодном поту и ничего не говорила. Незадолго до того она сказала: «Я больше не хочу жить, но желаю умереть». Вчера и позавчера она начала спать и почувствовала себя лучше, испытав большое облегчение после того, как у нее прорвался небольшой нарыв в горле. Она не принимает никаких лекарств, а в постели пролежала всего два дня; до того она ни за что не желала лежать, из страха (как полагают некоторые) пророчества, согласно которому она умрет в постели. Кроме того, говорят, что она уже не в себе; однако это заблуждение; она лишь временами говорит немного бессвязно».[1330]
За состоянием Елизаветы внимательно следили во всех странах Европы. 15 марта Ноэль де Карон, голландский посол, подробно описал посланнику Генеральных штатов в Париж «отток крови» в горле королевы, после чего она «была похожа на покойницу».[1331] Но де Карон заверил посланника, что, хотя Елизавета проболела две недели и «10 или 12 дней не спала», она начинает выздоравливать: «Последние три или четыре ночи она спит по четыре-пять часов; кроме того, она начинает есть и пить».[1332] Когда Роберт Сесил и Джон Уитгифт, архиепископ Кентерберийский, упав на колени, просили Елизавету есть и принимать лекарства, по сообщению де Карона, «она за то разгневалась на них и сказала, что сама лучше знает свою силу и сложение, чем они, и что она не в такой опасности, как они вообразили».[1333]
Через несколько дней ее состояние заметно ухудшилось. 18 марта секретарь Сесила писал: «Она очень больна, из-за чего членов [Тайного] совета вызвали в Ричмонд».[1334] Вызвали и королевских музыкантов, потому что, как считал де Бомон, «она хочет умереть весело, как и жила». Он ярко описал подробности ее состояния: «Королева уже очень истощена, и иногда, по два или три дня кряду, не произносит ни слова. Последние два дня она почти всегда держит палец во рту и сидит на подушках, не вставая и не ложась, с открытыми глазами и взглядом устремленным на пол. Ее долгая бессонница и отказ от еды истощили ее и без того слабое и изнуренное тело, вызвали жар в желудке, а также пересыхание всех жизненных соков в течение последних десяти или двенадцати дней».[1335]
Советники Елизаветы начали готовиться к ее смерти и предприняли меры, чтобы предотвратить гражданскую войну из-за престолонаследия, которой они очень боялись. Джон Стоу сообщал, что, поскольку в марте королева «опасно заболела», «в лондонском Сити выставили караулы, установили охрану ворот, приказали всю ночь жечь фонари».[1336] 12 марта главный судья Попэм призывал Роберта Сесила укрепить Лондон, потому что «там собираются самые беспутные и опасные люди со всей Англии и при малейшей возможности отправятся туда».[1337]
Через три дня всем представителям власти на местах разослали указы, в которых призывали помочь графине Шрусбери «подавить попытки беспорядков и мятежей, направляемых определенными злонамеренными лицами», которые стремились посадить на престол Арабеллу Стюарт, находившуюся под надзором графини.[1338] На следующий день Тайный совет приказал графу Шрусбери «запретить все сомнительные и злонамеренные слухи касательно состояния здоровья ее величества… а также предотвратить все незаконные собрания и попытки беспорядков, которые могут породить такие слухи».[1339]
Граф Нортумберленд сообщал Якову VI о предпринятых мерах по поддержанию порядка: «Всех негодяев, которые способны мутить воду… посылают в Нидерланды», и, как отметил Джон Клэпэм, «всех бродяг и подозрительных лиц… во многих местах страны сажают в тюрьму».[1340] 17 марта Скарамелли сообщал, что «пятьсот бродяг схватили в тавернах и других местах под предлогом, что их пошлют служить голландцам; в виде предосторожности их до сих пор держат за решеткой».[1341] Через три недели он писал, что «иностранцев в количестве пяти сотен на кораблях отправили в Голландию и такое же количество католиков посадили в тюрьмы».[1342] Закрыли театры в Лондоне, Мидлсексе и Суррее, дабы предотвратить скопления народа. Закрыли порты, чтобы обезопасить Англию от мятежа или вторжения и сдерживать поток информации, идущий на континент. Охрану в Ричмонде удвоили, драгоценности и серебро королевы заперли в Тауэре вместе с королевскими регалиями. В субботу 19 марта в Ричмонд приехал Роберт Кэри. Скорее всего, его сестра, леди Филадельфия Скроуп, предупредила его, что королева умирает. Кэри без труда попадал во внутренние покои в последние недели жизни королевы и стал свидетелем ее угасания.[1343] Когда вечером в субботу его допустили к королеве, он застал Елизавету «в одной из внутренних комнат, она сидела низко на подушках». Она подозвала его к себе, и он поцеловал ей руку. Он испытал «огромное счастье, видя ее в безопасности и добром здравии», как он сказал ей, и выразил надежду, что такое состояние «будет долгим». Затем Елизавета взяла его за руку и, крепко сжав ее, ответила: «Нет, Робин, мне нехорошо». Тяжело дыша, она стала рассказывать ему о своем нездоровье и о том, как на сердце у нее «вот уже десять или двенадцать дней печаль и тяжесть». Кэри огорчился, видя ее «состояние», «ибо за всю прежнюю жизнь я лишь один раз видел, как она вздыхала, – когда обезглавили королеву Шотландии». Как он ни пытался подбодрить Елизавету, он нашел, что ее «меланхолия» «глубоко укоренилась в сердце». Он писал, как она «постепенно стала относиться к себе как к жалкой, всеми брошенной женщине», и рассказывал, что при ней больше нет никого, кому бы она доверяла; она считала, что ее власть над народом «заметно расстроилась».[1344]
