Ребята пошли, тихо-мирно попросили у кулака накормить их. Он отказался.
— Ничего я вам не дам. А вот если хотите — работайте. Что вам попусту ходить? Я вас и кормить буду, и зарегистрирую, как полагается.
Видно, чувствует свою силу при фашистских порядках.
Наши посланцы самым наивным тоном спрашивают:
— А ты сам-то кто такой?
Смотрит на них сверху вниз и отвечает:
— Было время — раскулачили, а теперь я в своих правах.
Наших зло взяло.
— А чем кормить будешь?
— Да вот кабанчика зарезал. Овечки есть… Хорошо сработаете, голодными не останетесь.
— А мы и так сыты будем… Вздумал партизан в батраки нанимать!
И тут же реквизировали у него этого кабанчика и скрылись в лесу.
Через несколько дней повстречались мы еще с одним выходцем из старого мира. Дело в том, что гитлеровцы, изыскивая все новые способы духовного порабощения нашего народа, сделались вдруг строгими ревнителями православной веры, распорядились восстановить закрытые церкви и приготовить помещения для священнослужителей. По новому приказу обязательно надо было крестить всех детей, и не только новорожденных, но и родившихся раньше, в советское время, и некрещенных. Ослушникам грозила жестокая кара. И по такому же строгому приказу все религиозные обряды можно было совершать только с ведома немецких властей. Венчаться и то надо было идти за разрешением в комендатуру.
Крестьяне с усмешками рассказывали, что по району ужа разъезжает какой-то поп, работающий в контакте с комендантами и полицией. Он и крестит, и отпевает, и венчает, словом, всеми силами старается вернуть крестьян в лоно православной церкви.
— Не было попа — так привезли.
— Да какой он поп! Он — не настоящий. Бороду и то не успел отрастить.
— А тебе настоящего нужно?
Мы нарочно завернули в деревню, где в это время гастролировал разъездной поп.
Необычайная картина представилась нашим глазам: стоят посреди улицы ребятишки от двух до двенадцати лет, а перед ними топчется откормленный дядя в поповской рясе и с крестом, но бритый. Он что-то бормочет над детскими головками и тут же поливает их из кувшина водой. Отрываясь от этого занятия, он покрикивает на женщин, которые приносят и укладывают в стоящую поодаль телегу яйца, гусей, какие-то мешки и свертки.
Мы подошли.
— Ты кто такой?
— Я — батюшка этого района.
— А что ты делаешь?
— Детей крещу.
— Ишь ты, новоявленный Иван-креститель!
Поп обиделся. Судя по виду и тону, он был пьян, неясно понимал, с кем имеет дело, но говорил солидно, очевидно чувствуя себя важной персоной.
— Священное таинство. Нельзя смеяться. — И вдруг спохватился. — Мешаете вы мне. Я с этими не кончил, а там других ведут!
Действительно: с дальнего конца деревни показалась новая толпа ребятишек под конвоем пяти полицаев. Я понял, что шутки надо кончать.
— Ну, ребята, займемся полицией!.. А ты, священнослужитель, перестань плескаться водой!.. Постереги его, Ваня!
Полицаи не довели дело до схватки. У них оказалась еще одна запряженная подвода, на которой они и умчались, увидев опасность. О попе-гастролере они позабыли, и мы могли побеседовать с ним на свободе. А он, протрезвев немного и кое-как разобравшись в обстановке, держался уже не так важно.
— Откуда ты взялся, креститель? Что-то раньше крестьяне не видали тебя в этих местах.
— Я недавно приехал.
— Вот я и спрашиваю: откуда?
Он замялся и только после повторного вопроса ответил, что вернулся из Польши.
— Какие же в Польше попы? Ведь там — ксендзы.
— Нет, я православный, я — русский.
— Чего же ты в Польше делал?
— Судьба занесла.
— Что за судьба? Белогвардеец, наверно!
Поп снова замялся, но ответить все-таки пришлось. Пришлось рассказать все начистоту. Когда-то он был офицером царской армии, служил у Деникина, потом у Булак-Балаховича, а когда Булак-Балаховича прогнали, остался в Польше. Преподавал русский язык, но платили мало. Переменил профессию — стал дьяконом в православной церкви. Это было гораздо выгоднее. С приходом гитлеровцев в 1939 году опять сделался преподавателем, обучал немецких офицеров русскому языку. А теперь вот его назначили священником.
Разговор происходил на улице на глазах у крестьян и партизан, и даже ребятишки, которым позволено было разойтись, слушали с разинутыми ртами. Довольные происшествием, они перемигивались и пересмеивались, поглядывая на импортного попа. А взрослые были возмущены, и по их единогласному требованию мы избавили район от назначенного немцами пастыря.
* * *
Немного спустя случилось нам после удачной диверсии зайти в Моисеевку, где мы хотели и отдохнуть, и перекусить. Была ночь, темень, и мы, как обычно, шли гуськом. Я впереди, на груди у меня автомат, а правая рука в кармане нащупывает гранату «Ф-1» — это вошло в привычку.
Вдруг у самой околицы из темноты раздается окрик:
— Хальт!
Я даже подумать ничего не успел. Машинально выхватил гранату и, сорвав кольцо, бросил в направлении голоса.
Взрыв… Крики…
Пока немцы, занимавшие деревню, пришли в себя, мы скрылись в темноте. Слушая начавшуюся стрельбу и видя взлетающие кверху ракеты, бойцы переговаривались:
— Надо было разведку вперед послать — тогда бы ничего не случилось.
— Да-а! Не будь этой гранаты — туго бы нам пришлось.
— Карманная артиллерия!
— Для партизан граната — все!
Это было одним из тех наглядных уроков, которыми изобиловала наша партизанская практика, и хорошо, что он обошелся без жертв. Следующий урок был более жестоким и стоил нам очень дорого.
* * *
Немцев не на шутку стал беспокоить рост партизанской активности. Начались карательные экспедиции.
В ночь на 17 сентября полк фашистов, специально вызванный из Лепеля, подошел к гурецким заставам сразу по нескольким дорогам. Тут и сказалась тактическая несостоятельность нашего тогдашнего расположения. Дозоры были выдвинуты слишком близко, а с колокольни, как она ни была высока, можно было увидеть противника только тогда, когда он выйдет из леса, то есть километра за полтора. Партизаны стояли на квартирах по одному, по два; большинство расположилось в Симоновичах; немало времени надо было потратить, чтобы поднять их, собрать и довести до Гурца. А фашисты, которых вели предатели-полицаи, хорошо знакомые с местностью, шли без разведки и с ходу вступили в бой большими силами.
Неожиданность удара дезорганизовала нашу оборону. Часть партизан, не приняв боя, укрылась на островке. Другая часть, отбиваяоь, отошла в лес южнее Симоновичей. А некоторые партизаны, прижатые к озеру, нашли убежище в камышах и там — в воде — переждали облаву.
