Тяжелые потери понес отряд, но особенно горька нам была гибель командира Нелюбова и Саши Черпакова.
Нелюбов жил в поселке между деревнями. Он проснулся, услышав стрельбу в Гурце. Прибежал связной: «Немцы окружают!» Василий Иванович бросился в Симоновичи, но враги, наступая от Столбцов, перерезали дорогу, и он столкнулся с ними около гурецкого кладбища. Фашисты хотели взять его живым, он отстреливался, успел убить одного из нападавших, а потом и сам был тяжело ранен. Патронов не осталось. Гитлеровцы захватили командира, привели его в Симоновичи, долго допрашивали, но ничего не добились.
Ранним утром немцы собрали на выгоне все мужское население деревни — и старых и малых. Четверо крестьян под угрозой автоматов вырыли могилу. Солдаты подвели к ней Нелюбова, еле державшегося на ногах от слабости и потери крови, какой-то тряпицей завязали ему глаза. Офицер сказал короткую речь, переводчик перевел, что, дескать, теперь советской власти «капут», что всех, кто будет сопротивляться «великой Германии», ждет виселица или расстрел.
Потом — короткая команда. Конвоиры отошли, семеро палачей взяли автоматы на изготовку. Василий Иванович собрал последние силы, выпрямился, сорвал повязку и крикнул, глядя на дула автоматов:
— Прощайте, товарищи! Погибаю за Родину!
Нелюбов — коммунист, первый организатор и командир Гурецкого отряда, собравший на берегу Лукомльского озера значительную группу и начавший активную борьбу с захватчиками еще до нашего прихода, пользовался большой популярностью среди населения. Во всех окрестных селах знали Василия Ивановича. А он, суровый и беспощадный воин, любил жизнь, любил людей, любил детей. У него и у самого осталось дома двое малышей, и он, бывало, вспоминал, глядя на случайно встреченную на улице девочку:
— Вот, товарищ комиссар, такая же и у меня растет.
А как он любил песни! Как он запевал под баян саратовские частушки!..
Саша Черпаков был еще совсем молодой. Комсомолец. Румяный и голубоглазый романтик с чистой и открытой душой, любимец всего отряда. Всем нам была тяжела его гибель, а Перевышко сделался еще мрачнее и суровее и некоторое время места себе найти не мог.
На другой день после боя партизаны хоронили погибших. Сошлись крестьяне, чтобы попрощаться с Василием Ивановичем. В сборе был и весь отряд. С волнением слушали люди суровые и короткие прощальные речи — идущую от всего сердца клятву жестоко отомстить врагу за смерть героев.
Мы вернулись из своей далекой экспедиции на шоссе Витебск — Орша после облавы. Гурецкого отряда, такого, каким я его оставил, уходя, уже не существовало. Большая часть его, во главе со Щербиной, пошла в Дераженские леса, чтобы там продолжать борьбу. Другие отправились на восток в надежде перейти линию фронта и присоединиться, к Красной Армии. Некоторые, наименее устойчивые, разбрелись по деревням. На месте остались группа Куликова, человек десять, значительно поредевший взвод Немова, тоже около десяти человек, да присоединившаяся к нам группа Перевышко. И хотя фашисты сразу же после облавы покинули «партизанские деревни», наши товарищи не рискнули возвращаться туда: жестокий опыт подсказал им, что в деревнях партизанам жить нельзя. В Столбецком лесу, на широкой поляне, раскинулся их лагерь — примитивные шалаши из жердей в два ската. Организовал этот лагерь и объединял оставшихся Немов.
Работа наша в это время несколько изменилась. Мы организовали ряд диверсионно-террористических групп, которые неожиданными нападениями и диверсиями наводили страх на захватчиков.
В этой борьбе отличился Павел Петрович Куликов, или «генерал Кулик», так называли его напуганные немцы. Занятые поисками неуловимых врагов, гитлеровцы гонялись главным образом за «генералом Куликом» и, конечно, совершенно безуспешно. А Куликов спокойно заходил в любой населенный пункт под видом обыкновенного крестьянина, заговаривал, закуривал с теми, кто его ловил.
Дошло до того, что этот до дерзости смелый человек явился в чашниковское гестапо и, сообщив, что он знает «генерала Кулика», обещал помочь в розысках. Он вошел в доверие к гестаповцам и добывал для нас важные сведения.
* * *
Мы упрямо продолжали свою жестокую и трудную борьбу, но вели ее, как я уже говорил, почти вслепую. Никого из нас не удовлетворяла такая работа. Конечно, общая ориентировка у нас была, но конкретного и четкого руководства нам не хватало. Мы словно во тьме блуждали, не имея связи с Москвой, не слыша ее голоса. На оккупированной территории немцы отобрали все радиоприемники, и даже сводки Информбюро доходили до нас изредка и с большим опозданием.
В связи с этим вспоминается мне один примечательный человек. Я его помню под именем Максима. Пятидесятилетний колхозник, инвалид, потерявший ногу еще в первую мировую войну, он жил в Климовичах в новом, даже не вполне законченном доме, который помог ему построить колхоз. Высокий, с черными волосами, слегка тронутыми сединой, со строгим смуглым лицом, он, несмотря на инвалидность, был человеком неиссякаемой энергии. Активный колхозник при Советской власти, таким же активным советским гражданином остался он и в дни оккупации. Не участвуя непосредственно в деятельности партизанских групп, он, тем не менее, приносил им неоценимую пользу — держал связь с партийным подпольем Витебска и Орши, доставлял руководящие указания. У себя в хате он хитро замаскировал радиоприемник, регулярно записывал последние известия, следил за всем, что передавали ежедневно с Большой земли.
Мы пришли к нему с нашим связным поздно — радиопередачи уже кончились, но он рассказал нам все, что передавали сегодня, а под конец предложил:
— А если хотите, утром послушаете сами. Можно и переночевать у меня.
Переночевали. Разбудил он нас до рассвета.
— Слушайте!
Передача еще не начиналась, станция имени Коминтерна давала настройку, и нас поразили чистые и легкие звуки, сразу напоминавшие о мире, о доме, о настоящей советской жизни. Потом — «Интернационал». Как давно мы его не слыхали! И наконец сводка. Вот чего мы ждали!.. В обычной формулировке «Продолжались бои…» хотели разгадать что-то большее. По перечислению направлений, на которых идут бои, старались представить себе мысленно линию фронтов на карте. Жадно ловили мелкие эпизоды. Записывали все, что могли, А потом была мирная сводка — об уборке хлеба, о трудовых достижениях советских людей. И это все мы слушали так же жадно и не могли наслушаться: последние известия кончились.
Максим не выключил радиоприемник, и диктор все тем же голосом читал советы агронома. Лейтенант Данченко, слушавший вместе со мной, досадливо махнул рукой, да и мне эти советы показались немного странными: очень уж они далеки были от нашей беспокойной и бездомной жизни. А когда началась физзарядка — «Вытяните руки… поднимите правую ногу…» — Данченко вскочил:
