Здесь на Загоруйкина опять нашло его необъяснимое вдохновение. Возможно, на удивительный талант боцмана подействовало большое количество вокруг раскосых лиц.
Во всяком случае, из него вывалилось такое четверостишие:
Самый лучший, милый друг
Уложил японцев двух.
Пусть встревают к нам хоть пять!
Он уложит их опять!
Фаддей Фаддеич мыл руки в ванной комнате своей шикарной капитанской каюты. Мария Ефимовна стояла рядом с полотенцем и говорила:
— Опять перчатки не надеваете, когда на мостик выходите! Все поручни грязные, и куда ваш чиф смотрит?
— Мистер Ку-куй? — раздалось сзади.
И Фаддей Фаддеич и Мария Ефимовна обернулись с одинаково удивленными лицами. Раздалось гудение кинокамеры.
— Мадам Ку-куй? — спросил иностранный хроникер Марию Ефимовну — Хау-дуй-ду, леди енд джентльмен! Я есть «Сингапур таймс»! Маленькое интервью! В нашем научном журнале написано, что на вашем судне «проводится первый уникальный эксперимент, важный для моряков всего мира», — добавил хроникер уже по-английски, протягивая Фаддею Фаддеичу журнал, на обложке которого была фотография «Профессора Угрюмова».
— Что он несет? — спросила Мария Ефимовна. — Выгнать этого нахала, товарищ капитан?
— Прошу в салон. Я не даю интервью в ванных комнатах. Я не кинозвезда, — на ломаном английском языке сказал капитан Кукуй, неторопливо вытирая руки полотенцем. — Ефимовна, он принял тебя за мою жену — это раз, он действительно нахал — это два, он говорит, что в этом малайском журнале на сингапурском языке написано про нас, — это три. Я ему сказал, что я не кинозвезда, — это четыре. Отбери у него журнал и дай ему стакан водки — это пять. Потом выгони вон — это шесть. Что я сказал? — по своей привычке спросил капитан.
— Он сказаль — дать мине водка! — обратился к Марии Ефимовне корреспондент.
Опять океан без конца, без края.
94-е сутки рейса. Тесты на «Эстетический отклик».
Картина Бернара Бюффе «Голова клоуна».
Смесь иронии и грусти в глазах. Раскрашенное лицо — алый треугольник носа, розовый четырехугольник рта, зеленый подбородок, рыжий парик, тощая длинная шея.
Репродукция «Клоуна» висела на стенке каюты Ниточкина и Диогена.
Ниточкин спал на верхней койке. Диоген стоял рядом с записной книжкой в руках и карандашом.
Ниточкин сквозь сон бормотал: «Рыжие прусаки, вперед!.. Воды долей… Плескаются… Черные отходят…»
Диоген впился в лицо Ниточкина сосредоточенным взглядом, но уловить суть Петиного сна он не мог.
Петя завозился в койке. Очевидно, чужой взгляд тревожил его. Диоген быстро спустился на пол каюты и, схватив ножницы, принялся вырезать что-то из иллюстрированного журнала.
— Черт! — сказал Петя, вытирая пот со лба. — Опять он меня победил!
— Кто? — спросил Диоген безразличным голосом.
— Да мы с ним в коммуналке после войны жили, друг мой. Тараканов было много. Мы морские бои устраивали. Наделаем бумажных корабликов, пустим в таз. Я на свои рыжих прусаков сажаю, а он себе черных выбирал…
Бывший тараканий флотоводец, зевая, сполз на пол и улегся рядом с Диогеном. И оказался сразу и в Лувре, и в Прадо, и в Эрмитаже…
Рафаэли, Ренуары, Гойи, Леже и Шнайдеры были разложены по всей каюте.
— В Торонто был проведен интереснейший эксперимент, — сообщил Диоген. — Кодовое название «Включайтесь в игру!». Хотите участвовать?
— Ага.
— Вы должны по десятибалльной системе выразить мнение об этих шедеврах. Таким простым способом ученые проникли в самые таинственные глубины психологии современного и ультрасовременного общества. Вот, например, «Даная» Рембрандта. Сколько баллов вы ей поставите? И куда повесите, если я ее вам подарю?
Ниточкин, косо глянув на «Данаю», поднял с пола голенькую «Ню» неизвестного художника.
— Вот эту я взял бы к нам буфетчицей, а «Данаю» можешь оставить себе. Больше двойки она не тянет.
— У вас, Петя, пониженный эмоционально-эстетический отклик, — как можно мягче и даже с сожалением произнес камбузник.
— Диоген, ты забываешься. Я уже, считай, штурман, а ты только ассенизатор и водовоз.
— Простите, Петя, я не хотел вас обидеть.
— И сними клоуна со стенки, богом прошу! — сказал Ниточкин. — Меня его взгляд пугает по ночам.
— Это Бернар Бюффе! — теряя обычную послушность и мягкость, сказал Диоген. — И знаете, почему вы его боитесь? Вы на него похожи!
Ниточкин поднялся с пола, долго изучал себя в зеркало, сравнивая с клоуном на стенке, потом вздохнул и сказал:
— Н-да… не говори только об этом сходстве моей Лизавете в Питере.
— Вы никогда не женитесь, Петя!
— Это почему?
— У вас ранняя седина — раз, вы бреетесь старыми бритвами — два и снимаете обувь, уже лежа в кровати, — три! Но главное, вы не оценили Данаю. Если вы не понимаете зрелой женственности, вы не будете мужем и отцом.
— Не «на кровати», а «в койке», — поправил Ниточкин. — Знаешь, Диоген, иди к капитану. Старик до смерти любит всякую мистику и разные такие игры.
— И пойду, — сказал камбузник решительно. — И я уверен, что Фаддей Фаддеич поставит «Данае» десятку! Он, конечно, ничего не понимает в живописи, но у него врожденное чувство вкуса…
Капитан лежал в койке, куда Мария Ефимовна подсыпала из чулка горячий песок.
— Горячо! Горячо, Ефимовна! Сожжешь меня, старая! Тебе бы инквизитором работать!..
— Молчи, Фаддеич! — строго говорила Ефимовна. — Ты зачем в Гренландии с эскимосами на рыбалку ездил? Я говорила: не езди! А теперь: «Ах! Ох!» Ишиас без змеиного яду ни черта не вылечишь…
Фаддей Фаддеич непритворно стонал и стенал.
Постучали, вошел Диоген с кипой картинок в руках.
— Разрешите, товарищ капитан!
— Старый дурак! — заорал капитанский попугай густым басом.
— Разрешите? Я могу вам предложить развлечение. Называется «Включайтесь в игру!». Вот, как вам нравится эта картинка?
Он вытащил из пачки картинку. Это была «Даная».
Кукуй и Ефимовна уставились на Данаю и старца. В каюте начала сгущаться тишина. И даже попугай, вытянув шею, разглядывал сквозь прутья клетки складывающуюся в каюте ситуацию. Камбузник жестом фокусника вытащил изломанную женщину Фалька.
Кукуй потянулся к графину с водой и взял его за горлышко, как ручную гранату.
В коридоре недалеко от дверей капитанской каюты стоял объект номер два и прислушивался. Он ждал результатов интереснейшего эксперимента, который Диоген проводил на старом капитане. Одновременно Петя разглядывал в полированном дереве переборки свою физиономию. Сходство с клоуном Бернара Бюффе тревожило Ниточкина. Он корчил себе рожи и пальцами растягивал рот, одновременно стараясь поднять правую бровь выше левой.
