Но все это свое и конкретное как-то уходило на второй план, как только Дмитрий Алексеевич вспоминал дела и будни брата Николая, посланного в Польшу статс-секретарем и облеченного широкими государственными полномочиями.
В Петербурге и других городах России горячо обсуждали недавно опубликованное Положение о земских учреждениях, в котором открыто говорилось о всесословном их характере и ограничении прав дворянства в руководящих их органах. Ни одно сословие в земских учреждениях не может быть господствующим, только выборы определят их состав. Дмитрий Алексеевич полностью поддерживал Положение, но тут же видел, что министры, и особенно Валуев, которому поручено было внедрять этот закон в жизнь, будет резко противостоять основным его положениям, а все между тем зависело от исполнения. Были и другие большие и малые дела, которые отрывали Милютина от министерства и польского вопроса, но, получая лишь мгновение от текущих дел, мысли Милютина устремлялись туда, в Польшу. Конечно, правы те, кто говорил, что Николай мало знает Польшу, мало знаком с их обрядами и языком, но он великолепно знает крестьянское дело, знает, как важно человеку быть свободным, чтобы обеспечить нормальную жизнь… А польские крестьяне давно мечтают быть свободными. Наполеон вроде бы сделал их свободными, но не дал им земли, крестьянин по-прежнему зависел от помещика…
Во главе военно-полицейского управления был назначен генерал Трепов, человек энергичный, крутого характера и преданный самодержавию. Обновлялась и полиция, из России стали приезжать русские и становились во главе различных важных учреждений. Постепенно власть приобретала новый характер. Но выстрелы гремели, убийства продолжались… Утихли страстные разговоры в парламентах Англии и Франции в поддержку Польского восстания, а главное – утихли призывы к новой войне с Россией за освобождение Польши и полную ее назависимость.
19 февраля 1864 года – новый этап в решении крестьянского вопроса в Польше – появился указ императора, в котором крестьяне получали землю в собственность, а помещики – выкуп за эту землю от государства.
Николай Милютин предложил поступить так же, как генерал Трепов, и большая группа русских офицеров, прежде всего гвардейских, приехала в Польшу исполнять мирные поручения статс-секретаря Милютина. Генералы протестовали, но военный министр Милютин помогал решить все спорные вопросы, ему тоже было жалко расставаться со стоящими офицерами, но в Польше нужны были прежде всего честные и деловые люди.
Но то, чего так опасались в правительстве, свершилось в самом начале деятельности русской администрации: главный директор Правительственной комиссии внутренних и духовных дел князь В.А. Черкасский, вступая в свою должность, произнес свою речь на русском языке, что ошеломило поляков.
То же самое происходило и с чиновниками и офицерами, поехавшими по крестьянским селам. Николай Милютин собирал их у себя и читал «публичные лекции», как сам он называл свои долгие беседы с офицерами и чиновниками, и отправлял их на свои участки.
В письмах брату Николай Алексеевич подробно излагал задачи «новобранцев»: комиссия должна была «объехать свои участки, ознакомиться с местными условиями, наблюсти за выборами и введением крестьянского управления, разобрать на месте важнейшие (то есть наиболее вопиющие) жалобы, а по другим собрать предварительные сведения, а уже затем, когда пополнится состав каждой комиссии, открыть окончательные действия… Цель этой административной рекогносцировки – во-первых, упрочить доверие крестьян к правительству и доказать на деле, что Высочайшие указы не останутся мертвой буквой, и, во-вторых, приучить новых наших деятелей к предстоящей каждому самостоятельной работе».
Злобные и клеветнические выпады против комиссии в западных газетах активно продолжалась, в некоторых газетах также сообщалось, что русские чиновники проводят якобы социалистические нарушения прав собственности. Но беда шла не только от клеветнических западных газет, наместник Берг многие решения комиссии Николая Милютина не одобрял, хотя внешне поддерживал, он видел все то же нарушение прав аристократической верхушки, что и в России, и тайным образом препятствовал активным действиям членов комиссии. Внешне вроде бы все шло нормально, но Николай Милютин и князь Черкасский не раз сталкивались с упрямым немцем. Федор Берг поддержал активную переписку с Дмитрием Милютиным, в письмах он рассыпался в любезностях по адресу Николая Милютина и его комиссии, называл его «отличным сотрудником», все сотрудники польской администрации единодушно одобряют его действия. А на деле… У Федора Берга были «свои» и «чужие» поляки, к которым он не одинаково относился, а это порождало некое двуличие графа Берга.
Николай Милютин был явно недоволен таким положением и сердито писал Дмитрию Алексеевичу в конце марта 1864 года: «Дело в том, что я уличил их в явном подлоге (искажение журнала Совета), а он (т. е. Берг) защищает их совершенно неприличным образом. Черкасскому и мне очень трудно. Совет самым наглым образом водит графа Берга за нос, а он не хочет этого понять. Сегодня, впрочем, мы объяснились, и он, кажется, совсем сдался; но коварному старику доверять нельзя. Если не пойдет на лад, то принужден буду написать подробно Государю, хотя и не хотелось бы беспокоить его здешними дрязгами».
Но, увы, пришлось заниматься польскими «дрязгами» и императору Александру Второму. Берг и Платонов обратились к императору с ложным доносом, император выразил недовольство действиями Милютина и его комиссии. Николай Алексеевич писал Дмитрию Милютину: «Донесение Берга – чистая ложь, а между тем, не разобрав дела, мне делают почти официальное внушение (Платонов от имени императора обратился к Николаю Милютину и указал ему на торопливость в проведении реформ. – В.П.). Признаюсь, я не ожидал такой благодарности за семинедельную мучительную работу».
Получив это письмо, Дмитрий Милютин в какой уж раз задумался о реформах Александра Второго: вроде бы все делает хорошо, принимает правильные решения, но чаще всего исполнители этих решений никуда не годятся, завистливые, тупоумные, корыстные, как их ни назовешь, все будет в лад… 25 апреля Николай Милютин в порыве ярости и несдержанности приехал к императору и тут же был им принят. Николай все объяснил, ложь Берга и Платонова доказал, император поверил, даже пошутил, что эту слабость Берга он знает давно, вместо правдивости в отчетах он дает такую заведомую ложь, что все прочитавшие его документы начинают открыто насмехаться. Знал об этом и император, но питал к нему какую-то необъяснимую веру в его надежность, отмечал его заслуги наградами, за дело и без дела. И в данном случае поддержал вроде бы и Николая, но ничуть не осудил Берга и Платонова, дескать, это деловые противоречия, которые весьма часто бывают в таких сложных делах, как в Польше. Уж слишком мягок он по своему характеру, уступчив – вместо того чтобы прекратить рознь и борьбу наместника и Николая, он лишь пожурил их. «Этим чаще всего объясняется та шаткость, которая замечалась в ведении всех реформ его блестящего царствования», – думал Дмитрий Алексеевич, подводя итоги очередного производственного конфликта между историческими деятелями.
