«Множество самых разных людей» наблюдало за последней процессией из всех возможных мест; они толпились «на улицах, в окнах домов, на лестницах, в канавах».[1404] Даже крыши были заполнены теми, кто надеялся хоть краем глаза увидеть похороны. Когда мимо проезжала королевская колесница со статуей королевы Елизаветы, «слышались вздохи, всхлипы и плач, так как ничего подобного не видели и не помнили».[1405]
* * *В Вестминстерском аббатстве гроб «поместили на пышный катафалк», и церемония началась. Ее вел епископ Чичестерский «согласно установленному обряду».[1406] Придворный Филип Годи утверждал, что церемония продлилась «около шести часов вместе со службой».[1407] Однако корреспондент венецианского посла сообщил, что «на настоящей заупокойной службе почти ничего не происходило, только спели два псалма по-английски и прочли заупокойную молитву».[1408]
После того как гроб с телом Елизаветы поместили во временную могилу, советники Елизаветы переломили над головами белые жезлы и бросили обломки на гроб, давая понять, что их долг исполнен. По обычаю, катафалк и гроб должны были стоять в церкви не менее месяца, но 15 мая Яков распорядился, чтобы гроб похоронили «без обычных проволочек», а через две недели убрали и статую королевы.[1409] Однако, похоже, преждевременные попытки убрать Елизавету из сердец и душ подданных окончились провалом. Скарамелли сообщал: «Слава королевы, которую они, как им казалось, похоронили вместе с ее телом, породила нежелание убирать ее статую, что в подобных обстоятельствах весьма характерно».[1410] Местом последнего упокоения Елизаветы стал склеп под алтарем в гробнице ее деда, Генриха VII.[1411]
По иронии судьбы, из фрейлин Елизаветы, присутствовавших на похоронах, лишь одна была на ее коронации, состоявшейся за сорок четыре года до похорон, и именно ее Елизавета возненавидела: то была ее кузина Леттис Ноллис, графиня Лестер и дочь Кэтрин Ноллис, ее любимой обер-гофмейстерины. Что касается других самых старых наперсниц Елизаветы, Мэри Скадамор по болезни не могла прийти на ее похороны; она умерла всего через несколько месяцев, 15 августа, и была похоронена в Холм-Лейси (Хартфордшир). Дороти Стаффорд также не было на похоронах Елизаветы, возможно из-за слабого здоровья; она умерла в сентябре 1604 г. Ее похоронили на кладбище при церкви Святой Маргариты в Вестминстере, неподалеку от могилы Бланш Парри. На ее надгробной плите написано, что «она прослужила Елизавете сорок лет в ее опочивальне».
Через три года после смерти и похорон Елизаветы по распоряжению короля Якова I ее тело перенесли из первоначального места упокоения, в центральной гробнице Генриха VII в Вестминстерском аббатстве, в северный придел. Елизавету перезахоронили рядом с ее сестрой и соперницей Марией Тюдор.[1412] В то же время Яков распорядился воздвигнуть надгробие в южном приделе для своей матери, Марии Стюарт, чье тело тогда же перенесли из собора в Питерборо.[1413] Надгробие Марии Стюарт поместили за надгробием леди Маргариты Бофорт, матери Генриха VII, и перед памятником леди Маргариты Дуглас, графини Леннокс, дочери Генриха VII и бабки Якова по отцу. Тем самым Яков подтверждал законность прав своей матери на английскую корону и закреплял ее династию как средство легитимизации своего собственного права на престолонаследие.[1414] Елизавета и Мария Тюдор, обе бездетные, оказались изолированы от линии престолонаследия.
При жизни Елизаветы она сама и ее приближенные скрупулезно сохраняли ее публичный образ, но после ее смерти все нарушилось.[1415] Хотя Яков заказал величественный памятник Елизавете в память ее достижений, он был намеренно меньше и дешевле, чем памятник, который он приказал воздвигнуть своей матери, великой сопернице Елизаветы. Фигура королевы на гробнице Елизаветы была вырезана в мраморе, лицо, скорее всего, скопировали с посмертной статуи.[1416] «Маску юности», которую всю жизнь так старалась сохранить Елизавета, убрали, и королева предстала такой, какой и была в поздние годы. Теперь изображения Елизаветы, ее тела и ее памяти, стали публичной собственностью, которой можно было свободно распоряжаться и оскорблять в угоду новым политическим реалиям.
В дни и недели после смерти Елизаветы в продажу поступили поэмы, памфлеты, стихи и панегирики «для плебеев», не только восхваляющие королеву и ее победы, но и описывающие ее в виде разлагающегося трупа или в виде нарушенной девственности, чьим любовником стала смерть. В своей поэме «На смерть Делии» (Atropolion Delion) Томас Ньютон спрашивает фрейлин: «Почему вы позволили смерти проникнуть в ее покои?» – как будто смерть была нежеланным поклонником.[1417] Грустные стихи Ньютона живо описывают могилу Елизаветы, сравнивая ее с «дворцом», где «жадные черви»-придворные проникают в «ее обнаженное тело».[1418] И на портретах, свободных от суровой елизаветинской цензуры, также начал проступать совершенно иной образ Глорианы. Портрет Маркуса Гирертса 1620 г. намеренно пародировал портрет 1588 г., так называемую «Армаду», и показывал Елизавету уже не ликующей и властной, а старой, усталой и умирающей; сгорбившись, она сидит в кресле, а по бокам в темноте стоят две фигуры – Время и Смерть. Портрет показал зрителям эпохи короля Якова, которые испытывали все большую ностальгию, что время Елизаветы прошло.
Даже через много лет после смерти королевы возникали слухи о ее незаконных детях, внебрачных связях и физических недостатках. В 1609 г. в Англию контрабандой провезли книгу, написанную на латыни, под непристойным названием Purit-Anus. В ней утверждалось, что Елизавета отдавалась мужчинам разных национальностей, «даже темнокожим», и рожала незаконных детей.[1419] В 1658 г. Фрэнсис Осборн в своих солидных «Традиционных мемуарах о правлении королевы Елизаветы» не только прославлял королеву за ее политические достижения и прагматическую умеренность, но и пересказывал сплетни о развращенности Елизаветы, хотя и называл их «странными сказками… пригодными для романа». Осборн считал правдой то, что «ее камер-фрейлины отказались давать ее тело для вскрытия и бальзамирования, что входит в обычай для усопших государей», чтобы защитить ее сексуальную честь или, может быть, физическую аномалию.[1420]
В 1680 г. домыслы о личной жизни Елизаветы вылились в ряд сочинений, среди которых «Тайная история прославленной королевы Елизаветы и графа Эссекса».[1421] Эту книгу перевели с французского оригинала Comte D’Essex, Histoire Angloise, а в последующем столетии неоднократно перепечатывали и излагали другими словами. Вместе с «Тайной историей герцога Алансонского и королевы Елизаветы», которая вышла одиннадцать лет спустя, они заложили основу традиции писать о личной жизни королевы; в этих и им подобных книгах утверждалось, что ее правление можно понять лишь в преломлении тайных страстей и желаний. Отныне рассказы о потаенных страстях Елизаветы продавались в Лондоне в дешевых изданиях, их инсценировали в лондонских театрах. Спектакли потакали растущему интересу публики к скандалам в высшем обществе. Пьеса Джона Бэнкса «Несчастный фаворит», которую поставили в 1682 г., была инсценировкой «Тайной истории Елизаветы и Эссекса». Бэнкс сосредоточил сюжет на конфликте между личным и публичным образами королевы, тем самым отразив понятие королевы, единой в двух лицах. Елизавета в пьесе представлена слабой королевой, которая приносит обществу огромные жертвы.[1422]
